— Твое здоровье, — сказал папа.

На лице Треди были следы усталости и мешки под глазами, которых я никогда раньше не замечал. Он надавил на глаза большим и указательным пальцами, словно хотел прогнать боль. У меня не было раньше возможности рассказать ему о Неаполе, и когда я подошел к эпизоду об усатом человеке с ножом, то понял, что новый груз лег на его плечи.

Я подумал, что очень сильно люблю этого праведного и одинокого человека, которого честолюбие и история заставили играть роль, сулящую больше разочарований и страдания, чем успеха.

Страдания — величина постоянная, не так ли? На мгновение перед моими глазами возник трагический и незабываемый образ доктора Лонги, любовницы Карузо, изучавшей бездушные рентгеновские лучи, которые обещали их ребенку смерть.

Возможно, Треди читал мои мысли, ибо он спросил:

— Ты найдешь того, кто стоит за этим, Пол? Кто убил Карузо и Видаля? Кто стрелял в Лютера?

— Думаю, да. Я думаю, что мексиканец убил Видаля и ранил Лютера. Возможно, Карузо тоже. Но есть еще кто-то, более важный, рано или поздно я достану и его тоже.

— Я собираюсь почтить их память — Карузо и Видаля. Не по имени, но они поймут. Я знаю, Он поймет.

Треди указал пальцем вверх, строго вверх.

— У Карузо, гм, была подруга, врач, она будет польщена, — сказал я. — Она произвела на меня очень сильное впечатление.

Это было еще мягко сказано. Я много о ней думал, не зная, что с этим делать.

Треди кивнул. Он встал и начал расхаживать по комнате.

— Да, красивая женщина, и ее еще более красивая умирающая дочь. Спасибо, что рассказал мне о них. Я приглашал их сюда, я тебе не рассказывал? У нас был долгий и хороший разговор. Она ненавидит церковь, ты знаешь. Я попытался объяснить ей, что любил Луку Карузо так же сильно, как она, но не знаю, поверила ли она.

Папа молча походил еще немного, грузный человек, шагавший по хрупкому остову древней церкви. Наконец он сказал:

— Пол, ты же не считаешь, что Карузо — единственный священник, который влюблялся в красивую женщину? Думаешь, он один испытывал это желание?

— Все мы люди, Рико.

Знал ли он о Тилли?

— А церковь? Иисус был божественным, но тоже человеком. Это то, во что мы верим, не так ли? Значит, церковь должна пролагать тропинку через пропасть, объясняя заблудшим и всему роду человеческому, что — божественно и что — благо.

Простому брату лучше помолчать, поэтому я держал рот на замке и внимал: Треди пробовал на слух то, что только что набил на компьютере.

— Все мы знаем, что по ключевым вопросам то, чему учит церковь, и то, с чем из всего этого соглашаются люди, сильно отличаются друг от друга, не так ли? Контрацепция, обет безбрачия, женщины-священники, разводы, моральные уступки. Разве можно быть католиком и вести себя словно в кафе: принимать из церковного учения только то, что нравится, и отбрасывать остальное? И вы до сих пор считаете себя католиками, продолжая так поступать? Ты скажешь, Пол, что существует огромное разнообразие мнений по этим вопросам, но они больше похожи на противоречия. Глубокие, жестокие, непреодолимые. Это огромные пропасти, грозящие нас разъединить.

Я слушал.

— Я не боюсь этих вопросов. Но если я подниму один из них, вгрызусь в него, опасность будет заключена в том, что остальные начнут гноиться. Не могу же я вовсе не обращать на них внимания, поставить догматические заслоны и спрятаться за ними. Проблемы останутся.

Он сделал еще один глоток виски.

— А если я скажу, что нужно обратить внимание на все эти проблемы и что я собираюсь нанести удар по всем направлениям одновременно? Это встряхнет хотя бы одного-двух или нет?

Или раздует в церкви пожар, подумал я. Раскол. Самое ненавистное для Ватикана слово.

Но затем Треди объяснил, что он собирается сделать.

— Возможно, когда я подберусь к наивысшей точке, меня не станет, — сказал он, пожав плечами. — Если так, то следующий, кто придет после меня, доделает за меня остальное.

Треди осушил свой стакан, и я увидел, что его глаза вновь зажглись огнем.

— Что скажешь, hermano?

— Думаю, ты — гений.

Я поднял свой стакан в знак приветствия.

— Многие решат, что ты святой…

— Но, — закончил он за меня, — остальные проклянут меня за ересь.

Он фыркнул от смеха.

— Производственная опасность, связанная со сферой деятельности.

Как только я вышел, вокруг меня принялся кружить Клаудио Руссо, жилистый начальник безопасности Ватикана.

— Брат Пол, пожалуйста…

Он повел меня в тихую приемную.

— Думаю, вам следует на это взглянуть.

Когда он вручил мне четыре белые карточки из плотного картона, я понял, в чем дело. Руссо сказал:

— Как вы знаете, Его святейшество получает много корреспонденции, и не вся она лестная, поэтому для проблемных писем существует отдельная процедура. Большинство таких писем присылают люди с причудами, но эти… они приходят на протяжении последних нескольких недель, и мы полагаем, могут означать серьезную угрозу для Его святейшества.

Трудно не согласиться. На каждой открытке был рисунок, сделанный красными чернилами, которые я хорошо знал. Карикатурно изображенная фигурка человечка в папском облачении. На всех открытках папа был мертв и истекал кровью.

— Их случайно не с цветами доставили?

Руссо казался испуганным.

— Нет, почему, какие цветы? Только открытки, через почту Ватикана.

Убийца насмехался над нами. Сначала надо мной. Теперь над папой. Мишень четыре. Мишень пять. Вот о чем я думал. Но я ошибался, в списке убийцы была еще одна жертва.

— Я согласен с тем, что это серьезно, Клаудио, — сказал я Руссо. — Думаю, Его святейшеству следует знать. Проинформируй также итальянцев, американцев и Интерпол.

Очередная гвоздика была мне прислана без записки. Ее доставили в общежитие колледжа солнечным утром два дня спустя, но я не обратил на нее большого внимания, потому что в то утро Треди уничтожил «Священные Ключи».

Все началось с ватиканского пресс-секретаря на обычном полуденном совещании. Сообщение номер пять из девяти, что-то в этом роде.

С целью вклада в единство церкви и развития базового религиозного образования, объяснял он, общество «Священных Ключей» согласилось на предложение Его святейшества и отныне преобразуется в миссионерский орден для обучения детей начальных школ в бедствующих странах Западной Африки.

Подразумевалось, но так и не было сказано, что папа будет чертовски рад не слышать ничего больше о новостях и добрых делах общества. Сообразно с их новой миссией публикация нынешних книг и журналов «Ключей» будет прекращена, а печатные органы общества переориентированы на выпуск срочно требующихся и одобренных Ватиканом катехизисов на различных африканских языках.

— Беккар был похож на смерть. Если это и не прямое запрещение, все равно это хорошо, потому что теперь они полностью прекращают свою прежнюю деятельность. С тем же успехом они могут закрыться и исчезнуть.

Тилли зашла позлорадствовать после посещения прощальной пресс-конференции «Ключей».

— Беккар сказал, что он наконец встретился с Его святейшеством, чтобы обсудить постоянно меняющиеся потребности в наше переменчивое время, и что, как слуга церкви, он исполнит пожелания папы римского. Блестяще, так и напишу об этом старом козле.

Комментариев из Ватикана по этому поводу не последовало, но каким-то образом в руки главных ватиканских журналистов попали кое-какие внутренние документы и статьи из публикаций «Ключей», которые подавались, неофициально, конечно, как явно раскольнические и еретические. Когда эти материалы со временем попали ко мне, я понял, что самые яркие статьи — ставшие главными уликами! — принадлежали Луке Карузо и Густаво Видалю.

Крутые меры, предпринятые папой в отношении «Ключей», наделали в Ватикане немало шума. Мне было интересно, как Треди привязал наркотики и отмывание денег к ядовитой теологической беседе между папой и братом епископом. Когда все закончилось, Беккар, должно быть, понял, что религия ни при чем и что именно наркотики лишили его всякой защиты, сыграв обществу похоронный марш.