— Как скажешь, Пол. Не принимай близко к сердцу.

— Как ты здесь оказался? Зачем?

— Земля-то вертится, ты это должен понимать. Даже в Ватикан доходят кое-какие новости. Если бы El Jefe [88]Кабальеро и его сын-студент погибли в автомобильной катастрофе, может, я бы и помолился за их души и от служил благодарственный молебен об избавлении. Но когда я узнал, что сеньора Кабальеро и его мальчика линчевали, почему-то я вспомнил о старом друге, чей взгляд горел огнем мести, когда я потерял его из виду. К чему бы это, подумал я.

— Они корчились. Это было хорошо.

— Поэтому, как только я об этом услышал, то прыгнул в самолет, потому что боялся, что мой старый друг, который становится подлым hijo de puta, когда ему этого хочется, возможно, не остановится на двух трупах; и еще я подумал, что если доберусь сюда вовремя, то смогу помочь ему, прежде чем произойдет что-нибудь похуже… — он пожал плечами. — Но я опоздал, во всяком случае для этой части своей миссии. Кабальеро и его сын, а потом там, на кладбище, — это ужасно, Пол.

— Око за око, так сказано в Библии.

— Неверная трактовка, amigo. Это было страшное преступление, и, думаю, ты это понимаешь.

На этот раз я осторожно отпил. Ром струился словно огонь. Я чувствовал себя так, словно научился летать.

— Может, отдашь мне пистолет, Пол? — тихо спросил Рико.

— Конечно, он мне не нужен. Сейчас не нужен. Держи.

Рико поймал пистолет. Он вытащил все патроны, выбросил их в пропасть и заткнул пистолет за пояс.

— Я думал, что воспользуюсь им в последний раз, но теперь решил, что веселее будет ощутить ветер.

— Ты не прыгнешь, Пол.

— Еще как прыгну. Свободное падение с двойным поворотом, а может, даже тройным, — сострил я. — Говоришь, страшное преступление? Кто-то, может, и скажет, что я поступил неправильно, но погибли не его жена и дочери. Мне хорошо.

— Я так не думаю, тебе совсем не хорошо, Пол.

— Ладно, может, я и псих, но так уж получилось, и здесь все закончится.

Мы сидели несколько минут в звенящей тишине, но я должен был сказать Рико еще кое-что.

— Крепкий и приятный этот ром, Рико, я его допью, а потом ты вернешься обратно вниз к вертолету и полетишь домой.

Это было трудно произнести даже после всех мучительных, ужасных лет.

— Те деньги, тогда ночью, в машине. Я украл их.

Я плакал.

— Я знаю, Пол, — спокойно сказал кардинал. — И прощаю тебя. Я давно тебя простил.

Я задыхался. Моя самая сокровенная, самая постыдная тайна раскрыта.

— Почему ты ничего не сказал? Надо было. Может, это ничего не изменило бы, но… я думал, что деньги помогут Лизе и детям. Но они не помогли… Лиза и девочки, я… из-за них все это…

Рико тихо произнес:

— Ты только одного не знаешь, amigo: я украл их первым. Когда-нибудь я расскажу тебе все.

Что-что? Ром. И слезы. Вселенная закружилась. Пусть. Всего лишь один легкий толчок. Adios.

— Не двигайся, — приказал Рико. — Хватит жалеть себя, послушай, что я скажу: деньги здесь ни при чем, Пол. Главное для меня — это ты. Ты мой друг. У меня немного друзей. Я не дам тебе уйти. Когда-нибудь ты еще пожалеешь о том, что хотел сделать. Но ты будешь прощен. Как и я был прощен.

— Не приближайся! Сделаешь шаг и отправишься вместе со мной!

— Никто из нас никуда не отправится, не сегодня.

— Ты — чертов кардинал, ты хоть чего-то стоишь. А я — вор, убийца.

— Все души одинаковы. Иисус был распят рядом с вором, разве не так?

Я швырнул флягу в пропасть и вскочил на ноги, крича сквозь слезы:

— Не читай мне нотаций, мне не нужны уроки катехизиса! Я все изгадил, Рико, все. И вот чем это кончится. Не убивай себя.

Кардинал тоже стоял, кричал, его руки молотили воздух словно поршни.

— Ты спас меня, Пол, вытащил меня из той машины, когда я тонул. Я не дам тебе уйти без борьбы.

— Благослови меня, святой отец, — взмолился я, — ибо я согрешил.

И сделал шаг.

В это мгновение кардинал метнулся ко мне вдоль неровного края. Он схватил мою руку, завертелся с ней, словно спятивший метатель дисков, пытаясь изменить направление моего падения и отчаянно ища ногами точку опоры, чтобы притянуть оба тела назад, к скале, прочь от бездны.

Мы балансировали, кажется, целую вечность и орали, сцепившись, словно обезумевшие. Это была почти первобытная борьба между стремлением к жизни и желанием смерти.

Рико победил.

В действительности все зависело от физического состояния, силы и контрсилы, наклона и силы тяжести. Может, все дело было в угле покачивания, но после всего сказанного и сделанного основные физические законы удержали двух мужчин от полета навстречу смерти. Вот и все, что произошло.

Ни один из нас никому об этом не расскажет. Но никто из нас никогда бы не поверил, что это было так просто.

В одно мгновение я падал. В следующее — я уже лежал, прижавшись спиной к колючим каменным уступам.

Тяжело дыша, с красным от напряжения лицом, Рико опустился надо мной на одно колено. Последнее, что я помню, это как Рико выдернул из-за пояса пистолет и как красиво блеснули на нем солнечные лучи, прежде чем Рико ударил им меня по голове.

Трясущейся рукой я поставил чашку с кофе на блюдце. Папа стоял надо мной, положив руку мне на плечо.

— Ты в порядке, hermano? — с тревогой спросил он. Думаю, наверное, он понял, о чем я сейчас вспоминал.

— В порядке, я в порядке, — соврал я, пытаясь прийти в себя. Лишь некоторое время спустя я смог рассказать ему, что чувствовал. — Ты знаешь, что я пойду с тобой до конца. И если почувствую, что моя хватка начинает ослабевать, то попрошу Ивановича нафаршировать меня, как индейку, теми чудесными голубыми пилюлями.

Треди улыбнулся. Он знал все о безумствах и голубых пилюлях. Он забрал меня с той скалы в вертолет, на котором прилетел, и, наверное, сотворил чудо. Без каких-либо расспросов, без признания в убийствах я был доставлен в лечебницу, находившуюся под патронатом церкви, где-то в лесах на границе между Соединенными Штатами и Канадой. Тогда я был Пол, просто Пол, и с тех пор так и остался Полом. Не думаю, что кто-то знает обо мне больше, потому что я был очень неразговорчив. Я проводил бесчисленные часы с врачом по имени Дженнифер, единомышленницей Ивановича, у которой был чопорный черный пучок волос и очки в роговой оправе.

Она помогла, но я все равно не рассказал ей всего. Я много читал, гулял по лесу, думал о вещах, на которые у меня раньше не хватало времени. И прежде всего — о Боге. Джимми Кернз, которому я благодарен, был моей связью с прошлым. Он звонил мне минимум раз в неделю, и иногда — чудеса техники — вместе с ним на линии оказывался Рико, хотя один из них был в Майами, а другой в Ватикане. Зима оказалась суровой, но я не прекращал прогулок, а в середине короткой и прекрасной весны примчался из Майами старина Джимми.

Широко улыбаясь, как он это умел, Кернз вручил мне конверт.

— Твой билет на свободу, дружище Пол.

Это было больше чем реабилитационное заведение. На этот раз я оказался в убежище-палаццо под управлением католической братской общины в горах северной Италии. Я рубил лес, работал, много читал в готической библиотеке. Именно там я впервые увидел Ивановича, и там же, когда Рико в очередной раз навестил меня, я сообщил ему, что хотел бы кем-нибудь стать. Прошло еще немало лет учебы и размышлений в разных местах, прежде чем я очутился в Ватикане в черном, почти священническом облачении, попивая чай с моим другом, тогда еще кардиналом, который, совершенно того не ожидая, но, по-моему, в душе радуясь этому, однажды стал папой.

— Посмотрим, сможем ли мы свести все воедино, — сказал папа. — Расскажи мне все, что ты знаешь о Карузо.

Я подробно рассказал о расследовании гибели Карузо, один бессмысленный шаг за другим, рутина, свидетели, в общем, все. Папа слушал внимательно и лишь один раз прервал меня, вытащил из кармана своей белой рясы серебряную ручку, попросил произнести имя по буквам и сделал короткую запись.