Я еще зализывал свои душевные раны, когда в конце этой ужасной недели повстречал Лютера, но его эмоционального подъема хватало на нас обоих. Лютер с увлечением, превосходившим голод, изучал большое меню.

— Я буду все, начиная с первой строчки.

— А я буду все то, что ты будешь курить, пить и нюхать.

Он одарил меня широкой улыбкой:

— Пол, мне хорошо, правда, хорошо. Я — лев, который только что убил антилопу.

Мы сели за столик на улице там, где в древнем Риме располагался рыбный рынок. Тогда это был берег Тибра, но теперь мы находились в нескольких кварталах от воды: за многие века инженерное искусство укротило реку, забравшую больше жизней, чем любая другая река за пределами Китая. Наш столик находился рядом с потертой римской колонной. Была ли она подлинной классической колонной или плодом вдохновения владельца траттории, я сказать не могу. Но я знал наверняка, что еда здесь была подлинной.

Лютер заказал carciofi alla giudia— маленькие артишоки, целиком пожаренные во фритюре. Я — fiori di zucchini: цветы тыквы с завернутым в них филе анчоуса и слегка обжаренный сыр моцарелла. Мы взяли на двоих бутылку охлажденного «Пино гриджо», вина, немного сладкого на мой вкус, но угощал Лютер.

— Ты свободен сегодня? Как тебе это удалось?

— Сегодня вечером папа дома, все спокойно. Сказал, что попробует остаться в живых самостоятельно. Прогнал нас — Диего и меня. Сказал, что нам нужно отдохнуть.

Лютер расправился с артишоками и терзал толстый ломоть хрустящего хлеба. Одобрительно глядя вокруг, он сказал с набитым ртом:

— Отличное место. Мне нравится. Волшебно.

— Лютер, мы ели здесь уже десятки раз, даже больше.

— Сколько истории! Мне это нравится — в смысле история. Смешение культур.

Евреи жили в Риме еще до Рождества Христова. Если вы слышали о послании святого Павла к римлянам, то знайте, что на самом деле это было послание к римским евреям. Устойчивое, ценное, но не всегда легко переносимое соседство. Более трех веков, с шестнадцатого по девятнадцатый, папы загоняли евреев в устроенное рядом с Тибром гетто, ворота которого на ночь запирались и выставлялась охрана. Сегодня старое гетто — подтверждение двухтысячелетней истины: чтобы вернуться «домой», римлянин идет на улицы общаться.

По соседству с нами находилось самое оживленное место старого Рима. Улицы вокруг большой синагоги восемнадцатого века, католических церквей с трех ее сторон и тыльной части, обращенной к Тибру, представляли собой народный театр al fresco: [89]на стульях с прямыми спинками сидели старухи, краем глаза поглядывая на внуков, болтавших, сидя в седлах своих мотороллеров. Опустились сумерки, и мы ощущали себя за столиком на улице, словно зрители в цирке, таком же жизнерадостном и вечном, как сам Рим.

Лютер заказал spaghetti alle vongole, [90]маленьких сочных моллюсков в соусе из растительного масла, чеснока и peperoncino. [91]Я ел fettuccini con і funghiporcini, тонкую лапшу с белыми грибами.

— Я разговаривал с Его святейшеством, — объявил Лютер, когда на хлебной тарелке выросла шаткая кучка из раковин. — Снял камень с души.

Я кивнул. Камень был не маленький.

— Я рассказал ему эту историю, все до конца. Я говорил два часа, Пол; а он, епископ Рима, два часа сидел и слушал, не отрывая взгляда от моего лица. Он знает больше о моей жизни, чем кто-либо еще; больше, чем, наверное, я сам, потому что когда я закончил, то понял себя лучше. Но у меня было чувство, что он все время был на одну главу впереди меня. Я рассказал ему о женщинах, насилии, о той ночи на грузовом судне, идущем из Нигерии, о которой я буду помнить всю свою жизнь.

Я рассказал ему о том, что еще в университете мы учили ребят, как воровать в армии еду и снаряжение; о том, как мы продавали это на черном рынке, а вырученные деньги шли на зарплату и счета за электричество, чтобы школу не закрыли. Я рассказал ему о том, о чем я никогда не рассказывал тебе, Пол. Черт, я рассказал ему даже то, о чем сам уже позабыл.

Лютер, наверное, заметил вспышки ревности в моих глазах и положил свою большую ладонь на мою руку.

— Дело в том, Пол, что он — папа. Он знает свое дело, умеет держать обещания. Ты мой брат; я разговариваю с тобой в любое время, когда хочу, рассказываю тебе все. Как сейчас. Но он — папа!

— И классный священник.

— Великий человек, Пол. Святой.

Мы выпили за папу. Я заказал еще одну бутылку вина. Лютер заказал себе saltimbocca alla romana, телятину с ветчиной и немного сыра, блюдо, изобретенное неподалеку от того места, где мы ели. Я тоже решил не нарушать традицию и заказал abbacchio arrostito, жареное мясо молодого барашка с порцией гарнира из broccoletti in padella, капусты брокколи, слегка обжаренной с чесноком и лишь намеком на красный перец.

Мы обменялись историями о Треди, понаблюдали, как седовласый мужчина на мотоцикле решительно бился за место на дороге с рассерженной молодой женщиной в ярком «Фиате», и сделали по большому глотку легкого белого вина. Наконец Лютер отодвинул пустую тарелку и сказал:

— Я ни на кого не держу зла, — и перешел к сути. — Когда я дошел до той части об Эдеме, монастыре и жизни в нем, — Лютер уставился на скатерть, словно пребывал в замешательстве, — мне еще никогда не было так тяжело, я рассказал папе, что я не настоящий священник.

Я был мошенником, лжецом. Я ждал, что он как-то отреагирует, что-то скажет, прогонит меня. Но выражение его лица и его взгляд не изменились. Я не мог понять, что он об этом думает. Но я расскажу тебе кое-что, Пол. Никогда раньше я так не боялся. Я хотел, чтобы этот человек меня уважал, но мне пришлось признаться ему, что я был жуликом, обманщиком, притворщиком.

Теперь настала моя очередь утешать Лютера. Я знал, как ему больно, знал это наверняка.

— Он понял, — бормотал я. — Уверен, Треди все понял.

— О да, приятель, он понял.

Лютер перешел на шепот.

— Когда я закончил, внутри меня словно образовалась какая-то пустота, мы очень долго молчали. Я подумал: «Может, мне нужно просто встать и уйти. Спрятаться где-нибудь. Довершить свой позор. Я этого заслуживаю».

Но потом он задал мне вопрос, только один вопрос. «Лютер, — сказал он, — с того момента, как ты начал притворяться священником, ты жил как священник?» — И я сказал: «Да, Ваше святейшество, я жил как священник», — и это правда, Пол, клянусь тебе, это правда.

— Я знаю это, Лютер.

— «Ты раскаиваешься в том плохом, что сделал, Лютер? В грехах, во всех грехах?». Я ответил, что да, и он сказал: «Я выслушал твою исповедь. Теперь ты должен искренне покаяться». Я покаялся. Он простил меня. Теперь я чист.

— Молодец. Не он — великий. Ты — великий. Я горжусь тобой, — сказал я. И это было правдой. Лютер противостоял своим демонам лучше, чем мне когда-либо удавалось. Я поддразнил его, чтобы снять напряжение.

— И что теперь? Тебя лишили духовного сана?

— Нет, он сказал, что я могу заниматься тем, чем занимался, носить то, что носил, сутану и все такое, только не могу причащать. Это, вероятно, был самый плохой поступок, который я совершил, хотя он этого не сказал.

Лютер осушил свой бокал.

— А теперь мы должны разобраться со всем этим делом, с угрозой жизни Его святейшества. Ты ищи того, кто убил Карузо и Видаля, а мы будем осматривать нью-йоркские достопримечательности. Папа сказал, что отошлет меня в одно место, чтобы я мог подумать хорошенько, обучиться всему, что знает настоящий священник, тому, в чем я только притворялся. Потом он сказал, что рукоположит меня. Я стану настоящим священником.

Треди уже делал мне такое предложение. Но я не принял его и никогда не приму.

— Это было бы замечательно, Лютер. Ты ведь и сам этого хочешь.