– У вас есть степень бакалавра права?

– Нет.

Питерсон провел пальцами по кромке стола.

– Кажется, я ничего не понимаю.

– По-моему, это не имеет значения.

– А может, вы тоже причастны к этому делу?

– Чем черт не шутит.

– Это значит – да?

– Это значит – чем черт не шутит.

Несколько секунд он молча разглядывал меня.

– Вы очень несговорчивы, доктор Берри.

– Скорее недоверчив.

– Если так, почему же вы убеждены в невиновности доктора Ли?

– Я не судебный защитник.

– Знаете что, – сказал мне Питерсон. – Любой может дать маху, даже врач.

Выйдя на улицу и нырнув в октябрьскую изморось, я решил, что сейчас не время бросать курить. Разговор с Питерсоном доконал меня, и я выкурил две сигареты, пока шагал в аптеку за новой пачкой. Я думал, что этот легавый окажется очередным безмозглым грубияном, но не тут-то было. Если он сказал мне правду, значит, полиции действительно удастся состряпать дело. Оно, конечно, может развалиться, но в отставку капитана уж точно не отправят. Сейчас он был в незавидном положении. Арестовав доктора Ли, капитан рисковал своим креслом. С другой стороны, воздержаться от ареста, имея столь веские улики, тоже опасно. Питерсон принял решение, потому что был вынужден сделать это. И теперь будет стоять на своем, пока не исчерпает все возможности. К тому же капитан уже заготовил себе пути отхода и в случае чего сможет свалить вину на миссис Рэнделл. Прибегнуть к излюбленной тактике хирургов и терапевтов, получившей в их среде кодовое наименование ЭМР – «это моя работа». Если, к примеру, у больного лихорадка и лейкоцитоз, да еще боли в правой нижней части живота, то самый вероятный диагноз – аппендицит. Хирург вскрывает брюшную полость и видит, что аппендикс в порядке. Тем не менее, если его решение не было скоропалительным, операция считается оправданной, поскольку все симптомы указывали на аппендицит, а промедление могло привести к смерти пациента. Так же и Питерсон: он может действовать на основании собранных улик, и неважно, прав он или нет. С этой точки зрения позиции капитана неуязвимы. Если Арта осудят, Питерсон не получит медали. А если оправдают, капитана защитит удобная формула: «Это моя работа».

Я вошел в аптеку, купил две пачки сигарет и позвонил в пару мест из автомата. Первым делом я связался с лабораторией и сказал, что сегодня уже не вернусь на работу. Потом позвонил Джудит и попросил ее посидеть с Бетти. Она поинтересовалась, виделся ли я с Артом и все ли в порядке. Я ответил, что да, виделся, и его выпустят через час или около того.

Обычно я ничего не скрываю от жены. Ну разве что какие-нибудь мелочи. Например, чем занимался Камерон Джексон на съезде американского хирургического общества несколько лет назад. Это могло расстроить Джудит, она наверняка стала бы переживать за жену Камерона. Прошлой весной Джексоны все-таки развелись, и Джудит была сама не своя. Такие разводы у нас называют «разводами по-эскулапски», и обычно они не отягощены условностями. Камерон – прекрасный ортопед с обширной практикой – начал пропускать домашние трапезы и безвылазно сидел в больнице. Вскоре его жене это надоело. Сначала она возненавидела ортопедию как отрасль медицины, а потом и самого Камерона. Ей достались оба ребенка и алименты, триста долларов в неделю. Но блаженства она не обрела. Потому что ей был нужен Камерон, только без медицины.

Камерон тоже не лучится счастьем. На прошлой неделе я виделся с ним, и он туманно намекнул, что хочет жениться на медсестре, с которой недавно познакомился. Он знал, что не сможет избежать пересудов, но думал: «По крайней мере, уж эта, новая, меня поймет». Это было начертано у него на лице.

Я часто вспоминаю Камерона Джексона и еще десяток знакомых мне врачей, так же беззаветно преданных делу. Обычно я думаю о них поздними вечерами, когда задерживаюсь в лаборатории и работы столько, что я даже не могу позвонить домой и предупредить об опоздании.

Мы с Артом однажды обсуждали эту тему, и последнее слово осталось за моим другом, который с присущим ему цинизмом заявил: «Теперь я начинаю понимать священников с их безбрачием».

Брак самого Арта был почти удушающе прочен. Полагаю, потому что Арт – китаец, хотя, конечно, дело не только в этом. Супруги Ли – люди просвещенные, не очень чтут традиции, но и не полностью свободны от них. Таково, во всяком случае, мое мнение. Арт постоянно испытывает чувство вины оттого, что проводит слишком мало времени в кругу семьи, и буквально заваливает своих потомков дарами. Они ужасно избалованы, но Арт обожает их, и когда начинает рассказывать о своих чадах, остановить его бывает трудно.

Его отношение к жене несколько сложнее и менее однозначно. Иногда Арту хочется, чтобы она увивалась вокруг него, как верная собачонка. Порой и она хочет того же. Но не всегда. Зачастую Бетти ведет себя очень независимо.

Бетти Ли – одна из красивейших женщин, которых я знаю. Она стройна, грациозна и мила в обращении. Рядом с ней Джудит кажется грузной, крикливой и едва ли не мужеподобной.

Джудит и я женаты уже восемь лет. Мы познакомились, когда я учился в медицинской школе, а Джудит была на последнем курсе колледжа Смита. Она выросла на ферме в Вермонте и, подобно многим красивым женщинам, не слишком умна.

Позвонив ей, я сказал:

– Присмотри за Бетти.

– Хорошо.

– Успокой ее.

– Хорошо.

– И не подпускай к ней газетчиков.

– А они придут?

– Не знаю. Но если нагрянут, гони их прочь.

Джудит сказала, что так и сделает, и положила трубку.

Я тотчас позвонил Джорджу Брэдфорду, поверенному Арта. Джордж был толковым правоведом и знал нужных людей. Он возглавлял юридическую фирму «Брэдфорд, Стоун и Уитлоу». Его не оказалось в конторе, и мне пришлось оставить сообщение.

Наконец я позвонил Льюису Карру, профессору клинической медицины из бостонской Мемориальной больницы. В регистратуре не сразу нашли его, а когда отыскали, Льюис, по своему обыкновению, резко буркнул в трубку:

– Карр у телефона.

– Лью, это Джон Берри.

– Привет, Джон, что у тебя на уме?

В этом был весь Карр. Большинство врачей соблюдают некий ритуал телефонного общения: сначала – вопрос о самочувствии, потом – о работе и, наконец, о семье. Но Льюис не придерживался заведенного порядка. И не только в телефонных разговорах.

– Я звоню насчет Карен Рэнделл.

– А что такое? – Его голос зазвучал настороженно. Похоже, в Мемориалке не было охотников обсуждать эту тему.

– Расскажи все, что знаешь о ней. Может, слышал что-нибудь?

– Понимаешь, Джон, ее папаша – большая шишка. Поэтому я знаю все и не знаю ничего. Кто интересуется ею?

– Я.

– Лично ты?

– Вот именно.

– С какой стати?

– Я дружен с Артом Ли.

– Так его замели? Я слышал об этом, но не поверил. Мне всегда казалось, что Ли слишком умен, чтобы…

– Лью, что произошло вчера вечером?

Карр вздохнул.

– Господи, тут такое творится. Поганые дела. Амбулаторное отделение гудит как улей.

– Что ты имеешь в виду?

– Сейчас я не могу говорить об этом, – сказал Карр. – Лучше приезжай ко мне.

– Хорошо, – ответил я. – Где тело? У вас?

– Нет, в Городской.

– Вскрытие уже было?

– Понятия не имею.

– Ладно, я загляну к тебе через несколько часов. Можно раздобыть ее историю болезни?

– Сомневаюсь. Сейчас она у старика.

– Хорошо, до встречи.

Я повесил трубку, опустил в щель телефона еще один десятицентовик и позвонил в морг Городской больницы. Секретарша подтвердила, что тело у них. Секретаршу звали Элис, и она страдала гипотиреозом, поэтому голос ее звучал так, словно она проглотила контрабас.

– Вскрытие уже было? – спросил я.

– Вот-вот начнется.

– Не могли бы они немного подождать? Я хотел бы присутствовать.

– Едва ли это возможно, – протрубила Элис. – Тут какой-то непоседа из Мемориалки. Ему не терпится взяться за нож, так что поторопитесь.