– Все это не на шутку разочаровало меня, – продолжал Питер. – Сохранение и высвобождение кальция. Конечно, легко сказать, что организм складирует кальций в костях и извлекает его оттуда по мере необходимости. Но ведь костная ткань имеет кристаллическое строение, она очень тверда и прочна. И вот выясняется, что ее можно создать и превратить в порошок за какую-то долю секунды. – Он запустил руку в клетку и вытащил еще одну крысу с лиловой отметиной на хвосте. – Поэтому я решил соорудить систему in-vitro и с ее помощью хорошенько изучить костную ткань. Никто не верил, что у меня получится. Костный метаболизм – слишком медленный процесс, его невозможно отследить, утверждали эти скептики. Но я сумел. Угробив несколько сотен крыс. – Питер вздохнул. – И если эти твари когда-нибудь завоюют земной шар, они будут судить меня как военного преступника.

С этими словами он положил на колоду очередную крысу.

– Знаете, я всегда мечтал найти девушку, которая убивала бы их для меня. Мне была нужна невозмутимая и хладнокровная немка с крепкими нервами. Или какая-нибудь садистка. Но поиски оказались тщетными. Все они, – он кивком указал на трех девиц за столом, – согласились работать со мной, только когда я поклялся, что им не придется убивать животных.

– И давно вы ведете эти исследования? – спросил я.

– Да уж восьмой год. Поначалу двигался черепашьими темпами, работал по полдня в неделю. Потом стал проводить здесь вторники. Довольно скоро прибавились и четверги. И выходные тоже. Пришлось ужать практику до минимума. Эти исследования для меня что тот наркотик.

– Неужели так нравится?

– Это просто блаженство. Игра. Долгая и увлекательнейшая игра. Головоломка, которую еще никто не решил. Но надо быть начеку, иначе превратишься в одержимого. На биохимическом факультете есть такие. Работают больше любого практикующего врача. На износ. Но со мной такого не случится.

– Откуда вы знаете?

– Дело в том, что, как только я замечаю первые симптомы одержимости – желание работать сутки напролет, сидеть в лаборатории до полуночи и возвращаться сюда в пять утра, я говорю себе: это всего лишь игра. Игра, игра, игра. И помогает, я успокаиваюсь.

Тяжелый тесак отправил на тот свет третью крысу.

– Ну вот, – сказал Питер. – Полпути пройдено. – Он почесал свой дородный живот. – Но что это мы все обо мне да обо мне. Давайте поговорим о вас.

– Меня интересует Карен.

– Хмм… И, кажется, какой-то несчастный случай? Не припоминаю ничего такого.

– Прошлым летом ее направили на рентген головы. Зачем?

– Ах, это! – Питер любовно погладил очередную жертву и положил ее на колоду. – Карен есть Карен. Вернее, была.

– То есть?

– Однажды она явилась ко мне в кабинет и сказала: я слепну. Помню, девочка была очень встревожена, аж задыхалась от волнения. Она это умела. Чего вы хотите от шестнадцатилетней девчонки? Сказала, что стала хуже видеть и, как следствие, хуже играть в теннис. Потребовала, чтобы я ей помог. Я взял кровь на анализ. Эта процедура всегда производит на них впечатление. Проверил давление, прослушал. Короче, сделал вид, что провожу тщательный осмотр.

– И направили ее на рентген?

– Да. Это входило в курс лечения.

– Я вас не понимаю.

– Все ее беды были чисто психосоматического свойства, – объяснил мне Питер. – Как и у девяноста процентов моих пациенток. Ну, случается какая-нибудь мелкая неприятность вроде проигрыша в теннис, и – бах: «Я больна!» Приходит такая «больная» к врачу. Врач не находит ни единого отклонения. Но пациентке этого мало, и она бежит к другому специалисту, а от него – к третьему, и так далее, пока какой-нибудь умный эскулап не похлопает ее по руке и не скажет: да, вы действительно тяжело больны. – Он громко захохотал.

– Значит, все эти анализы и снимки были для отвода глаз?

– В основном – да, хотя и не совсем, – ответил Питер. – Я убежден, что лучше перестраховаться и осмотреть человека, жалующегося на ухудшение зрения. Исследовал глазное дно, оно оказалось в норме. Проверил поле зрения. Тоже норма. Но Карен сказала, что видит то лучше, то хуже. Тогда-то я и взял кровь на анализ. И направил Карен к эндокринологу, а потом – на анализ уровня гормонов. Все было в норме. Ну и снимки черепа сделали. Тоже никаких отклонений. Впрочем, вы их, наверное, уже видели.

– Да, – подтвердил я и закурил сигарету, наблюдая, как гибнет очередная крыса.

– Ну, так сопоставьте все эти данные. Девушка хоть и юная, но всяко бывает. Ухудшение зрения, головные боли, небольшое увеличение веса, сонливость. Вполне вероятно, что у нее была ослаблена функция гипофиза, и это подействовало на зрительный нерв.

– Вы говорите об опухоли на гипофизе?

– Такое не исключено. Я рассчитывал, что анализы покажут, ослаблен гипофиз или нет. Если у нее и впрямь было что-то серьезное, рентгенограмма черепа могла помочь поставить диагноз. Но все пробы дали отрицательный результат. Недуги Карен существовали только в ее воображении.

– Вы уверены?

– Да.

– В лаборатории могли напутать.

– Могли, но я это предвидел и намеревался направить ее на повторные анализы.

– Почему же не направили?

– Потому что Карен больше не приходила, – ответил Питер. – В том-то и суть. Такой уж она была человек. То бьется в истерике и говорит, что слепнет, то не приходит на прием, хотя медсестра записала ее на следующую неделю. Оказывается, Карен в тот день играла в теннис и предавалась всевозможным удовольствиям. Нет, все ее болячки были чистой выдумкой.

– Какой у нее был цикл?

– Когда Карен пришла ко мне, нарушений не было. Но если она погибла на пятом месяце, значит, забеременела как раз в те дни, когда я осматривал ее.

– И все-таки она не пришла на повторный осмотр?

– Нет. У нее же ветер был в голове.

Питер прикончил последнюю, шестую крысу. Лаборантки трудились не покладая рук. Собрав тушки зверьков, Питер сложил их в бумажный пакет и выбросил его в корзину для мусора.

– Ну вот, наконец-то, – пробормотал он и принялся энергично мыть руки.

– Что ж, спасибо, – сказал я.

– Не за что. – Он вытер руки бумажной салфеткой и вдруг застыл, будто истукан. – Полагаю, я должен сделать какое-то заявление, коль скоро она была моей племянницей и пациенткой?

Я не ответил.

– Если Джей Ди узнает о нашей беседе, то никогда в жизни не станет разговаривать со мной. Постарайтесь не забыть об этом, когда будете расспрашивать еще кого-нибудь.

– Хорошо, постараюсь, – пообещал я.

– Я не знаю, что у вас на уме, да и знать не хочу, – продолжал Питер. – Вы всегда казались мне человеком разумным и толковым, а стало быть, вами движет не праздное любопытство.

Я не понимал, куда он клонит, и не нашелся с ответом. Питер пришел мне на выручку:

– Мой брат утратил ясность рассудка и способность мыслить трезво. Сейчас у него приступ паранойи, и лучше не приставать к нему с расспросами. Насколько я понял, вы были на вскрытии?

– Совершенно верно.

– Какое они сделали заключение?

– На основании визуального осмотра трудно сказать наверняка, – ответил я. – Пока никакой ясности.

– А мазки?

– Я их еще не видел.

– Какое у вас сложилось впечатление?

Я заколебался, но все-таки решил, что темнить не стоит: откровенность за откровенность.

– По-моему, Карен не была беременна.

– Хмм… – Питер снова почесал живот, потом протянул мне руку. – Очень занятно, – сказал он.

У бордюра возле моего дома стояла здоровенная патрульная машина с включенной мигалкой. Коротко остриженный и все такой же крутой на вид капитан Питерсон, привалившись к крылу, наблюдал, как я подъезжаю и торможу на дорожке к гаражу.

Я вылез из машины и окинул взглядом соседние дома. Их обитатели сгрудились у окон, привлеченные мерцанием маячка.

– Надеюсь, вам не пришлось долго ждать, – сказал я Питерсону.

– Нет, – с ухмылочкой ответил он. – Я только что подъехал. Постучал в дверь, но ваша супруга сказала, что вы еще не вернулись, вот я и решил подождать снаружи.