Брет присел на корточки и стал осматривать внутренние поверхности камина. Дженни любовалась его могучей спиной. Ее терзали противоречивые чувства, но одно из них было вполне определенным. Спенсер словно почувствовал ее взгляд. Он обернулся и, тоже откровенно оглядев ее с ног до головы, сказал:

— Хорошо, я сейчас проверю, исправен ли он, а вы пока… Мы так и не договорились, что же мы будем пить.

— Я… Я… Может, все-таки вина?

— Хорошо. Я не против. Лишь бы вам было по душе.

Но Дженни уже понимала, что если не выпьет сейчас вина, ее станет знобить еще сильней. А если выпьет — она сорвет весь кон. Ибо сопротивляться обаянию Брета Спенсера больше не было сил.

Они устроили «стол» прямо на полу, на большом подносе, который Дженни принесла из кухни. Усевшись на коврик возле камина, Дженни и Брет некоторое время задумчиво смотрели на пламя. Так всегда бывает: огонь становится своего рода «третьим лицом», который помогает пережить неловкость в разговоре и берет на себя роль гостеприимного хозяина. В доме сразу стало по-настоящему уютно. Сырой, по-осеннему холодный вечер остался за распахнутыми дверями веранды. Две прозрачные шторы отгораживали Дженни и Брета от ночи и непогоды.

— Так что вы говорили об уюте?

— Об уюте?

— Да, еще на берегу. Вы хотели мне что-то сказать, перед тем как нам помешала… перед тем как пришла Мишель.

— Мы с вами… У нас странное общение, не правда ли?

— Может быть.

— Но мне нравится быть с вами рядом. Правда.

— Мне с вами — тоже.

— Как-то удивительно просторно, словно мы знакомы миллион лет и давно сошлись, словно шестеренки в механизме. Знаете, как это выглядит?

— Знаю… Вы думаете это — про нас?

— Да. У меня никогда ни с кем так не «сходились» механизмы. Не только с женщинами, но и вообще с людьми. Сразу — и безо всяких сомнений.

— Да, мне тоже с вами на удивление легко.

От выпитого вина у Дженни кружилась голова и путались мысли. Или это — от общества Спенсера?

— А, между прочим, ваш домик отражает вашу сущность.

— Вы же знаете, что он не мой. И я даже не была дизайнером. Я просто сняла его, потому, что он выходит окнами на океан.

— Все равно. Эта комната вся — золотисто-рыжая, как и вы. Словно так и должно быть в маленькой уютной норе Лисички.

Дженни чуть не выронила бокал.

— Как вы сказали?

— А разве вас в школе не дразнили Лисой? Я бы дразнил. Особенно когда вы улыбаетесь, вы такая хитрая… Настоящая Лисичка из сказок.

Дженни немного передохнула. Вряд ли он что-то знает. Это чистое совпадение. Если бы знал, не стал бы говорить… Или все-таки знает и ведет двойную игру?

— …Но сущность ваша совсем другая, — продолжал между тем Спенсер. — И у вас, и у домика.

— И какая же у нас с домиком сущность?

Он поудобней уселся на коврике и замолчал. Дженни со страхом и восхищением любовалась его сильным тренированным телом, от которого исходила почти первобытная мощь. Мощь и опасность. Теперь, когда он сидел совсем рядом, иногда случайно касаясь ее, и вокруг не было посторонних, Дженни почувствовала оцепенение. Ей вдруг захотелось, чтобы этот вечер никогда не кончался. А завтра, послезавтра и всю жизнь они встречали бы вечера именно так, когда в комнате кроме них — только пламя камина, вино и дождь за окном…

— Итак, вы и домик. — Тут Брет впервые глубоко задумался. Она изумилась, увидев, каким одухотворенным и почему-то беззащитным стало его лицо, когда он, осторожно подбирая слова, начал говорить. — Вы… во-первых, вы очень красивы… Я имею в виду не только вас лично!

Дженни рассмеялась, поняв его смущение:

— Да, конечно.

— Дженни… Теперь без шуток. Красота ваша яркая, броская, но в то же время там, где-то под вашим рыжим обликом, который так привлекает мужчин, сидит совсем другая Дженни. Она хороша красотой непроявленной, но более глубокой и подлинной. Вы по каким-то причинам заперли эту вторую Дженни и давно уже никому не показываете… Я говорю «давно», потому что вижу, как вы срослись с внешним обликом и приняли его за ваше истинное лицо… Вы — резкая и решительная, но по природе совсем не такая. В душе вы нежны и беззащитны. Вы убедили себя, что можете обойтись без любви, а любите только одиночество, но на самом деле вы просто сторонитесь людей и не открываете свою душу, потому что когда-то вам сделали очень больно. У вас нет друзей? Да, у таких, как вы, не бывает друзей.

Где-то она уже слышала эти слова: «У таких, как ты, не бывает друзей». Дженни сидела, выпрямив спину, словно проглотила палку, и смотрела на огонь остановившимся взором. Так ее никто еще не «раздевал». Брет надолго замолчал.

— Почему? — Она проговорила это одними губами, не меняя позы и выражения лица, но он услышал.

— Почему?

— Да. Почему вы увидели это?.. В смысле, почему вам так показалось?

— Потому что я… разгадал вас. Разгадал в первый же день. Вы хорошо вошли в роль, но слишком старательно ее играете. У вас получается. Вы — прирожденная актриса.

— Я не играю.

— Со мной — уже нет. — Спенсер улыбался. — А со всеми остальными — да.

— Вы самонадеянны.

— Дженни, интересно, а по ночам вы тоже не снимаете маски?

— Мне кажется, я к ней приросла, — вырвалось у нее.

— Я так и думал.

Это провал! Это срыв и полнейшее разоблачение! — кричало что-то внутри нее. Соберись! Не раскисай!

Но она уже не могла остановиться. Просто летела в пространстве и времени, не помня себя.

— Брет. — Она повернула к нему лицо и внимательно смотрела в глаза.

— Дженни… — Он тоже напряженно ждал чего-то, не отводя взгляда. — Дженни, а давайте выпьем с вами на брудершафт и перейдем на ты? Мы так долго общаемся, но не можем позволить себе этой незначительной фамильярности…

— Давайте, — прошептала она.

Сейчас, вот сейчас она должна была уложить его «на лопатки», добить, довести до кондиции и, что называется, подавать к столу. Потому что Спенсер полностью готов к употреблению. Завтра она уже смогла бы вить из него веревки. Но вместо этого Дженни с трудом проговаривала слова, а сердце колотилось, как на первом свидании. Они выпьют на брудершафт? Да, они выпьют на брудершафт. А потом? А потом он поцелует ее. Или она поцелует его.

Дженни придвинулась ближе к «столу». Ее колени касались его колен. Но это было не главное. Главное было лицо. Оно стало совсем близко, а рука очень осторожно обвила ее руку и поднесла бокал к губам. К его губам. Дженни дрожала всем телом. Доводы разума что-то кричали, но их было не слышно за стуком сердца. В ушах стоял звон, так же пусто и гулко было в голове. Такого с ней не было никогда. Никогда.

Брет аккуратно выпил свой бокал до дна и так же медленно и осторожно вынул руку из кольца ее руки. Любое слово могло разорвать тонкие электрические нити, которые искрились между ними. Поэтому Дженни молчала. Но не только поэтому. Горло сдавило спазмом, похожим на тот, когда хочется плакать. Говорить она, кажется, вдруг разучилась. И думать — тоже.

Она не могла осознать, не могла вместить в сердце происходящее. Его глаза очень близко. Его губы — у ее щеки. Его дыхание. Оно жжет. Он. Это — он. Брет Спенсер. Ее главный «клиент», у которого она крадет деньги. Сильный, опасный мужчина. Очень сильный. И очень опасный. Какие плечи. Какое обжигающее дыхание.

Брет Спенсер ворвался в ее одиночество и потеснил ее неприкосновенную территорию поцелуем. Таким, какого в ее жизни еще не было. Поцелуй прокалил ее насквозь чем-то горячим и смертельным. Таким на вкус бывает только яд. Дженни умирала. Она умирала и была счастлива. Она полетела, расправив крылья, прямо на это горячее и острое, которое прокололо ее. Но вместо боли сердце наполнялось светом и радостью…

Кто знает, сколько прошло времени между той, старой жизнью, и новой, которая началась у нее, когда она разомкнула веки. И снова увидела его лицо. Очень близко.

Они оба молчали. А что нужно говорить?