Замятины тревожно переглянулись. Невольно смутная и бессознательная тревога овладела ими.

Иван Андреевич снова начал прочитывать и перелистывать свою тетрадь, а минуту спустя продолжал прерванный рассказ.

– Через два часа приехали Маруся и Катя: одна – повидать воскресшего жениха, другая – оплакивать умершего. Взволнованная и радостная, склонилась Маруся над Вячеславом; но, понимая, как необходим полный покой больному, она скоро ушла; кроме того, у нее явилось новое беспокойство.

Петр Петрович не приехал утром, как бы следовало, и экипаж вернулся пустой со станции, а от отца не было ни письма, ни телеграммы. Она просила меня, если до обеда не будет никаких известий, съездить в город узнать, здоров ли он. Я обещал, и мы пошли к Кате, которая, стоя на коленях около трупа Красинского, предавалась самому ужасному отчаянию.

Вдвоем старались мы успокоить ее и утешить; она не хотела ничего слушать, повторяя, что всю жизнь не утешится, потеряв такого восхитительного, великодушного человека, пожертвовавшего жизнью для спасения другого.

Внутренне я был убежден, что Красинский не из тех, кто жертвует собой для другого, и что горе Кати скоро погасло бы, знай она, что коварный жених уже пылал любовью к другой, моложе и красивее ее. Но я воздержался, – к чему разочаровывать ее?

Немного спустя явился доктор и объявил, что Красинский умер от разрыва сердца, вызванного, вероятно, напряжением воли. Затем прибыли власти, составили протокол, и я в продолжение нескольких часов был занят, ввиду отсутствия хозяина дома и болезни его будущего зятя.

Вечером я уехал в соседний город и нашел Петра Петровича в гостинице в самом отвратительном настроении. У него внезапно сделался сильнейший приступ подагры, удержавший его в комнате; а так как боль не проходила, то он послал дочери письмо, разошедшееся со мною. Рассказ мой о всем случившемся в его отсутствие очень взволновал его, особенно опасность, которой подвергался Вячеслав.

– Бедная моя Маруся не перенесла бы потери любимого человека, да еще за несколько дней до свадьбы, – сказал он.

Само собой понятно, я не упомянул ничего про виденные мною оккультные явления. Смерть Красинского он принял довольно холодно.

– Не знаю почему, но этот господин всегда был мне противен. Кроме того, я подметил, что он интересовался Марусей больше, нежели следовало бы чужой невестой. Пусть земля будет ему легка… Бог знает, какие тяжелые осложнения могли быть в будущем; даже для Кати смерть эта не служит несчастьем.

Слуга, объявивший, что чай готов, прервал адмирала, и все общество перешло в столовую.

После чая адмирал собирался отложить до следующего дня свой рассказ, но Замятин и жена его так заинтересовались, что просили продолжать; ну а Надя горела и дрожала от любопытства. Она бросилась к крестному отцу на шею, целовала его и умоляла сегодня же окончить трогательное приключение.

– Не задуши меня, крошка, иначе ничего не узнаешь, – смеялся адмирал. – Если кончать сегодня, то нам придется просидеть до утра.

– Ничего, крестный. Все равно я и без этого не усну. От всех этих таинственных историй у меня мурашки пробегают по коже; а вместе с тем, они буквально обворожили меня. Притом, мне крайне жаль бедную Марусю. Ведь какая же неслыханная и роковая случайность: в наше время встретить колдуна, потомка дьявола, как Красинский. Это исключительное несчастье.

Адмирал сделался опять серьезным.

– Ты ошибаешься, Надюша, думая, что в наше время не существует лиц, умеющих пользоваться силой зла, и я убежден, что немало людей становится жертвами неведомых и страшных сил, существования которых мы не подозреваем.

Все вернулись в зал, и адмирал возобновил рассказ, а Надя стала серьезна и задумчива; она бросила вышивание и уселась около крестного.

– Так я возвращаюсь к тому моменту, когда очутился в городе у Петра Петровича, больного подагрой. Я съездил всюду по его делам, сделал кое-какие покупки и не покидал его, пока он мог отправиться в Горки. Когда мы приехали, Маруся сообщила, что Вячеслав уехал накануне, едва оправившись от ужасного происшествия. Его вызвали телеграммой к опасно заболевшей матери, а через неделю получено было известие о кончине госпожи Тураевой. Коротенькое письмо передавало подробности смерти старушки и указывало, что необходимость приведения в порядок дел удержит Вячеслава, по крайней мере, на три недели; до этого времени и приходилось отложить свадьбу.

Последовавшее затем время шло тихо, без приключений; смерть Тураевой и траур Кати принудили отменить всякие приемы и празднества. Вячеслав постоянно присылал подарки и телеграммы, извиняясь, что не пишет, будучи занят день и ночь спешным окончанием дел ради скорейшего возвращения к своей обожаемой невесте. Одна его просьба, впрочем, к Марусе и Петру Петровичу удивила меня и покоробила. Он просил их прибрать дом на островке, чтобы можно было иногда проводить там несколько дней со своей молодой женой, так как место это стало ему дорогим по воспоминанию о его чудесном воскрешении и великодушном человеке, умершем, спасая его.

Я употребил все старания, чтобы убедить Петра Петровича не исполнять этой фантазии и не допускать молодую чету хотя бы одну лишь ночь проводить в этом страшном месте. Но Хонин, как я уже говорил, был убежденный скептик. Он рассмеялся на мои слова и сказал, что моряку стыдно верить таким «бабьим сказкам», что маленький замок на островке действительно восхитительное и своеобразное место, а потому и желание Вячеслава пожить там иногда вполне естественно. Маруся была под влиянием жениха и не протестовала, а Катя даже обиделась моим противодействием, как оскорблением будто бы памяти ее несчастного Красинского.

– Я не предполагала, что вы такой отсталый и такой… неблагодарный, Иван Андреевич. Я считала вас более благоразумным и понимающим, что все эти глупые истории о привидениях витают только в кухонной атмосфере и в полоумной голове какой-нибудь деревенской бабы, – уколола она меня.

Я промолчал, но не принимал никакого участия в убранстве дома на острове. Вячеслава ожидали только утром в день свадьбы; раньше он не мог приехать, а откладывать венчание ни за что не хотел.

Настал наконец свадебный день. Когда я проснулся, слуга доложил мне, что жених приехал на заре, несколькими часами раньше, нежели его ожидали, и, усталый с дороги, лег спать. Я не видел его и за завтраком, но часом позднее, когда я в своей комнате укладывал вещи, собираясь выехать на следующий день, дверь отворилась и вошел Вячеслав. Мы стремительно бросились в объятия друг друга, горячо обнялись, а затем я, держа его за руки, отодвинулся, чтобы взглянуть на приятеля.

Несомненно, ужасный случай подействовал на него. Сильная бледность сменила прежний свежий цвет лица и только губы стали красными, чего не было прежде.

– Ты еще очень бледен, – заметил я, – и, кажется, слаб. Я остановился и не мог говорить от волнения.

Я встретил его взгляд, и… по коже моей пробежал мороз. Я выпустил его руки, и взор мой прирос к столь знакомому лицу друга, которого я любил, как брата. Конечно, на меня смотрели большие и серые глаза Вячеслава, но взгляд их был не прежний: открытый, ясный и улыбавшийся; лукавый и в то же время злобный, грозный взгляд, устремленный на меня, показался мне взглядом… Красинского.

– Что с тобой, Ваня, ты нездоров? – спросил он меня.

– Ничего. Я здоров… Только взволновался чуточку, видя тебя впервые после того, как ты был почти мертвым, – пробормотал я, отирая потный лоб.

Он засмеялся, и снова это не был смех Вячеслава.

– Ты прав. Меня вернули с «того света» и это происшествие глубоко подействовало на весь мой организм. Я все еще не могу оправиться от слабости, страдаю головными болями и не в стоянии объяснить отсутствие памяти. Но надеюсь, что в спокойной обстановке семейной жизни, с обожаемой женой, все эти болезненные явления исчезнут.

Мы поговорили еще немного, а потом он ушел, сказав, что хочет еще отдохнуть, прежде чем одеваться к венцу. Оставшись один, я сел у окна и, сжимая руками голову, задумался. Мне казалось, что я теряю рассудок. Я не мог сомневаться, что видел перед собой своего друга детства, а между тем это был не он; глаза – не его, а того подозрительного человека, столь таинственно умершего… Я старался уверить себя, что все это только мне показалось; но когда вспоминал зловещий и угрожающий взгляд, смотревший только что на меня, ледяная дрожь потрясла все мое существо. Вдруг вспомнил я Марусю.