Свой третий титул, Новый Дионис (или, как иногда читают, Молодой Дионис), Птолемей XII, по-видимому, ставил выше первых двух. Он хотел показать, что служит воплощением греческого бога, олицетворяющего экстатическую радость жизни и победу над смертью. Дионис был покровителем виноделия и театра, он обещал своим приверженцам, участвовавшим в мистериях, вечную жизнь. В пантеоне египетских богов Дионису издавна соответствовал Осирис, таинственно воскресший супруг Исиды, повелитель тех, кто ушёл в страну Запада.
Упоминавшийся уже Птолемей IV Филопатор тоже был горячим приверженцем Диониса, тем более что он любил театр и сам писал трагедии. К тому же, согласно легенде, род Птолемеев происходил от Диониса. Для насаждения культа этого бога использовались все средства, даже административные. Отношение к культу Диониса стало показателем гражданской лояльности. Не желавшие повиноваться, главным образом иудеи, подвергались жестоким преследованиям.
Что же касается Птолемея XII, то его больше интересовало искусство, чем религия. В роскошных дворцовых залах при нём ставились театральные представления и выступали хоры. Во всём этом не было бы ничего странного, если бы не то обстоятельство, что хорам аккомпанировал на флейте сам монарх — Птолемей Филопатор Филадельф, Новый Дионис, возлюбленный Птахом и Исидой.
Злые на язык александрийцы очень скоро нашли подходящее прозвище для царя. Его назвали коротко и просто — Авлет, что в переводе с греческого означает «Флейтист».
Сирийские царевичи
К сожалению, заботы о государстве не позволяли царю следовать зову своего сердца и целиком посвятить себя искусству. Слишком часто приходилось ради государственных дел бросать флейту и хор. Политическое положение становилось с каждым годом всё более сложным. Дело заключалось в том, что Птолемей XII получил трон от жителей Александрии без ведома и согласия Рима. Признают ли сенат и римский народ этот факт? Как они отнесутся к убийству царя, возведённого на трон римским диктатором?
К счастью для нового царя, поддерживавший молодого Птолемея Сулла сошёл с исторической арены. В 79 году он отказался от всех должностей и поселился на своей вилле у моря, а через год умер от сердечного приступа. После ухода Суллы всё внимание римлян сосредоточилось на внутренних делах их государства. Из столицы не поступало никаких сообщений о том, какую позицию занял сенат в связи с египетскими событиями. Птолемей не получил даже косвенных намёков на официальное признание, хотя добивался этого с необычайным упорством. Правда, не было и явных признаков недоброжелательства.
Птолемей XII вёл себя осторожно, выжидал, не спешил с коронацией, которая по всем этим соображениям откладывалась в течение четырёх лет. Когда в 76 году он наконец решился на это, возникло затруднение. Верховный жрец бога Птаха в Мемфисе переселился в печальную страну Запада. Царю ничего не оставалось, как назначить на эту высокую храмовую должность его четырнадцатилетнего сына Пшерени-Птаха.
Коронация состоялась не в Мемфисе, а в Александрии. Вероятно, царь хотел придать ей больше блеска и привлечь к ней внимание. Мемфис находился в глубине страны, а портовая Александрия поддерживала широкие контакты со всем миром.
Как объяснить эту внезапную поспешность после четырёх лет оттяжек? И с чем связано стремление сделать так, чтобы о церемонии стало известно за пределами Египта?
Всё это было вызвано сообщениями из Сирии. Там появились претенденты на египетский трон, имевшие больше прав, чем Авлет, который был всего лишь сыном наложницы Птолемея IX. В Сирии же находилась родная сестра Птолемея IX, Селена, бывшая поочерёдно женой трёх монархов из династии Селевкидов. Два её сына были законными наследниками обеих династий.
Узнав о притязаниях сирийских царевичей, Птолемей XII поспешил устроить как можно более пышную и шумную коронацию, надеясь таким образом отбить у них охоту к дальнейшим шагам в этом направлении. Но напрасно. Молодые люди, по-видимому, не приняли всерьёз александрийскую церемонию, которой так гордился четырнадцатилетний верховный жрец Пшерени-Птах. В 75 году они отправились в Рим с намерением добиться там подтверждения своих прав на египетский престол.
Римские нравы были хорошо известны царевичам, и они поехали в Италию отнюдь не с пустыми руками. Они везли с собой массу драгоценных изделий, надеясь подкупом привлечь на свою сторону наиболее влиятельных людей.
Царевичи просидели на берегах Тибра два года, истратили уйму денег, но не добились ничего. Они даже не были выслушаны сенатом. И это вполне понятно. В тот период Рим не мог ввязываться в предприятие, грозившее политическими и военными осложнениями. Положение и без того было достаточно тяжёлым: всё ещё шла война с мятежниками в Испании, в 75 году началась война в Малой Азии с понтийским царём Митридатом, в сенате и народном собрании велись ожесточённые дебаты между двумя группировками — оптиматами и популярами [11]. Их вожди препятствовали любым начинаниям друг друга.
Став на сторону сирийских царевичей, Рим должен был бы впоследствии оказать им и военную помощь. Ведь даже если Авлет испугается и уступит трон, неизвестно, как поведёт себя мятежный народ Александрии. Все ещё помнили о судьбе Птолемея XI, царствовавшего 19 дней. Военный поход против Египта должен был принести тому, кто его возглавит, огромные богатства, и римские политики, стремившиеся вырвать добычу друг у друга, предпочитали, чтобы она не досталась никому.
В конце концов, поняв, что они добиваются помощи от людей, которые умеют лишь брать деньги и обещать, царевичи покинули столицу Римского государства и отправились на родину. Это было в 73 году, когда в Италии вспыхнуло восстание рабов под предводительством Спартака и стало очевидно, что перед лицом такой опасности ни один человек в Риме не захочет думать о том, кому достанется египетский трон: одному из сыновей сестры Птолемея IX или сыну его наложницы.
С одним из царевичей, Антиохом, по пути произошёл неприятный эпизод, о котором мы знаем из судебной речи Цицерона, произнесённой им через несколько лет после этого.
По рассказу Цицерона, Антиох ехал через Сицилию. Он прибыл в Сиракузы, когда претором [12]там был Веррес. Претор решил, что ему досталась крупная добыча, так как в его руки попал человек, который вёз с собой много драгоценных вещей. Веррес послал ему довольно щедрые подарки — масло, вино и пшеницу, а затем пригласил на обед. Он велел пышно украсить триклиний [13]и расставить множество серебряных ваз прекрасной работы. У царевича сложилось впечатление, что Веррес весьма богат и что ему самому был оказан должный почёт.
«Затем он сам пригласил претора на обед к себе; велел выставить напоказ все свои богатства — много серебряной утвари, не мало и золотых кубков, украшенных, как это принято у царей, особенно в Сирии, прекрасными самоцветными камнями. Среди них был и ковш для вина, выдолбленный из цельного, очень большого самоцветного камня, с золотой ручкой… Веррес стал брать в руки один сосуд за другим, хвалить их, любоваться ими. Царевич радовался, что пир у него доставляет такое удовольствие претору римского народа. Когда гости разошлись, Веррес, как показал исход дела, стал думать только об одном — как бы ему отпустить царевича из провинции обобранным и ограбленным. Он обратился к нему с просьбой дать ему красивые вазы, которые он у него видел; он будто бы хотел показать их своим мастерам-чеканщикам. Царевич, не зная его, дал их очень охотно, без малейшего подозрения; Веррес прислал также за ковшом из самоцветного камня; он, но его словам, хотел внимательнее осмотреть его; ему послали и ковш…
Те царевичи, о которых я говорю, привезли в Рим осыпанный чудесными камнями канделябр [14]изумительной работы, чтобы поставить его в Капитолии [15]; но так как храм оказался неоконченным, то они не смогли поставить там канделябр и не хотели выставлять его напоказ всем, чтобы, когда его, в своё время, поставят в святилище Юпитера Всеблагого Величайшего, он показался и более драгоценным, и более великолепным, и более блестящим, когда люди узрят его в его свежей и невиданной ранее красоте. Они решили увезти его с собой обратно в Сирию с тем, чтобы, получив известие о дедикации [16]статуи Юпитера Всеблагого Величайшего, снарядить посольство и среди других приношений доставить в Капитолий и этот редкостный и великолепнейший дар. Это каким-то образом дошло до ушей Верреса: ибо царевич хотел сохранить это в тайне, но не потому, что чего-либо боялся или что-нибудь подозревал, а так как не желал, чтобы многие люди увидели этот канделябр раньше, чем его увидит римский народ. Веррес начал; просить и усиленно уговаривать царевича прислать ему канделябр; он, по его словам, желает взглянуть на него и никому не позволит видеть его. Антиох, этот царственный юноша, конечно, не заподозрил Верреса в бесчестности; он велел своим рабам, самым тщательным образом закрыв канделябр, отнести его в преторский дом. Когда его принесли и поставили, сняв покрывала, Веррес стал восклицать, что вещь эта достойна сирийского царства, достойна быть царским даром, достойна Капитолия. И в самом деле, канделябр обладал таким блеском, какой должен был исходить от столь блестящих и великолепных камней, отличался таким разнообразием работы, что искусство, казалось, вступило в состязание с пышностью, такими большими размерами, что он, несомненно, предназначался не для повседневного употребления в доме, а для украшения величайшего храма. Когда посланным показалось, что Веррес насмотрелся вдоволь, они начали поднимать канделябр, чтобы нести его обратно. Веррес сказал, что хочет смотреть ещё и ещё, что он далеко ещё не удовлетворён; он велел им уйти и оставить канделябр у него. Так они вернулись к Антиоху с пустыми руками.
Вначале у царевича не было ни опасений, ни подозрений; проходит день, другой, несколько дней; канделябра не возвращают. Тогда он посылает к Верресу людей с покорной просьбой возвратить канделябр; Веррес велит им прийти в другой раз. Царевич удивлён, посылает вторично; вещи не отдают. Он сам обращается к претору и просит его отдать канделябр. Обратите внимание на медный лоб Верреса, на его неслыханное бесстыдство. Он знал, он слышал от самого царевича, что этот дар предназначен для Капитолия; он видел, что его сберегают для Юпитера Всеблагого Величайшего, для римского народа, и всё-таки стал настойчиво требовать, чтобы дар этот отдали ему. Когда царевич ответил, что этому препятствует и его благоговение перед Юпитером Капитолийским и забота об общем мнении, так как многие народы могут засвидетельствовать назначение этой вещи, Веррес начал осыпать его страшными угрозами. Когда же он понял, что его угрозы действуют на царевича так же мало, как и его просьбы, он велел Антиоху немедленно, ещё до наступления ночи, покинуть провинцию: он, по его словам, получил сведения, что из Сирии в Сицилию едут пираты. Царевич при величайшем стечении народа на форуме в Сиракузах — пусть никто не думает, что я привожу неясные улики и присочиняю на основании простого подозрения, — повторяю, на форуме в Сиракузах, призывая в свидетели богов и людей, со слезами на глазах стал жаловаться, что сделанный из самоцветных камней канделябр, который он собирался послать в Капитолий и поставить в знаменитейшем храме как памятник его дружеских чувств союзника римского народа, Гай Веррес у него отнял; утрата других принадлежавших ему вещей из золота и редких камней, находящихся ныне у Верреса, его не огорчает; но отнять у него этот канделябр — низко и подло» [17].
