Слова извинения застают Зуану врасплох. И хотя не обижаться на молодую женщину – ее долг, ей не надо прилагать усилия, чтобы его исполнить. Да и какоголибо раздражения или нетерпения по отношению к Серафине она тоже не испытывает, если подумать. Напротив, присутствие девушки в аптеке в последние недели, то, как она не давала ни утешить, ни укротить себя, почти… Что? Радовало ее? Нет, так нельзя говорить. Может быть, вызывало сочувствие? Ну, по крайней мере, понимание.

– «Наш долг смиренно и тихо служить Господу, не отвлекаясь на мирское и не позволяя всякому скандалу или незначительной новинке сбивать нас с пути».

Теперь она вспоминает слова Юмилианы, сказанные на последнем собрании. Неужели именно это с ней и происходит? И она просто соблазнилась новинкой, драматичностью происходящего? Ведь теперь она каждое утро просыпается с мыслью о том, что принесет ей очередной день в аптеке, на какой вызов ей придется давать сегодня ответ. Мысль об этом ее тревожит. Безмятежность, которую она воспитывала в себе все эти годы, слишком дорого ей далась, чтобы пожертвовать ею ради первой же случайности. Краем глаза она замечает, что Серафина вновь наблюдает за ней.

– Мешай, – велит она немного резко. – Очень важно, чтобы масса все время находилась в движении.

Девушка возвращается к работе. Но несколько минут спустя снова поднимает голову.

– Я… Мне надо коечто у тебя спросить. – Серафина делает паузу. – Что за человек епископ?

– Епископ? – качает головой Зуана. – Лучше забудь о нем. Он тебе не поможет.

– Он старший над нашей аббатисой, – говорит она упрямо. – Помоему, я имею право знать, что он за человек.

Зуана вздыхает. Что сказала мадонна Чиара о его назначении много лет назад, когда сама была еще простой монахиней? «Столь же уродливый, сколь и благочестивый. Однако придется нам с ним мириться. Рим не спускает глаз с Феррары, с тех пор как обнаружилось, что французская жена покойного герцога прячет еретиков под своей юбкой».

Теперьто аббатиса, разумеется, выразилась бы иначе, но смысл остается прежним.

Зуана тоже осторожно подбирает слова:

– Он слывет благочестивым человеком и сторонником реформ.

Девушка хмурит лоб. Разумеется, она слишком занята своими несчастьями, чтобы замечать огромные перемены, совершающиеся вокруг: ей не видна та борьба, которую ведет внутри себя вера с целью победить окружающую ересь и которая порождает бесконечные правила и условности касательно того, какую мысль считать истинной, а какую нет. До сих пор монахиням Феррары удавалось избегать худшего (спасибо Господу за хвори епископа), но будущее остается туманным. Наверное, лучше ей пока не знать правды, которая может лишь удлинить ее путь и сделать переход к спокойствию более болезненным.

– А еще он… – Зуана задерживает дыхание. А, ладно, все равно она задолжала исповедь отцу Ромеро, спящему или бодрствующему, – невероятно уродлив. Епископа уродливее в Ферраре не видели, наверное, никогда. Мешай. Масса не должна загустеть раньше, чем в нее попадут все специи.

Рука девушки движется, но взгляд остается отсутствующим. «Я знаю, что он означает», – думает Зуана: ей кажется, что она слишком одинока и зла, чтобы радоваться или получать удовольствие хоть от чегонибудь на свете. Но она ошибается. О, как же она ошибается…

– Думаешь, я шучу? Поверь мне, нисколечко. Епископ Феррары жирен, как дикий кабан, его отвисшие щеки похожи на два куска ноздреватого камня, а кожа грубая, как у носорога.

– Как у кого?

– Как у носорога. Ты не знаешь такого зверя? О, это существо замечательное: похожее на коровупереростка, с гладиаторским панцирем вместо кожи и с рогом на голове, как у единорога. Я удивлена, что вас с ним друг другу не представили.

– И ты его видела – этого зверя?

– На картинке, но не живьем. Он встречается лишь в самых отдаленных частях Индии, хотя, помоему, однажды его привезли на корабле в Португалию и показывали там.

Зуана наблюдает за тем, как Серафина широко раскрывает глаза. Отец часто говаривал, что мир полон женщин, которые думают лишь о тряпках и безделушках и не ведают чудес Божьего творения вокруг. Он бы не хотел, чтобы его дочь так же бездарно проводила время. Что ж, он хорошо потрудился. Когда она впервые услышала об этих животных? Совсем рано, помнится, тогда отец еще велел ей понюхать страницу, которая, по его словам, пахла чернилами.

– Эта книга только вчера сошла с книгопечатного пресса в Венеции, а потом плыла день и ночь на корабле, чтобы попасть к нам. Ты только представь себе, дорогая. Только представь.

Но ей было все равно, когда напечатали эту книгу, ее интересовали лишь картинки: страницу за страницей заполняли диковинные растения и животные, увиденные путешественниками на краю света и зарисованные с целью пополнить каталог Божьих тварей. А вот отец интересовался ими скорее как врач, чем просто любопытствующий; говорили, что огромный торчащий рог носорога обладает чудесными исцеляющими свойствами, не уступающими по силе рогу единорога. Годы спустя, увидев профиль епископа во время службы – месса, сопровождавшая его визит, длилась бесконечно, даже самые богобоязненные то и дело впадали в дремоту, – она поразилась его сходству с носорогом, во всем, вплоть до митры, которая торчала посреди его лба, точно рог. В тот же вечер она показала картинку со зверем сестре Чиаре, и они вместе посмеялись над ней. Это случилось едва ли через месяц после того, как старая аббатиса слегла с лихорадкой и семейные фракции зашевелились в предвкушении следующих выборов.

– Ты, наверное, и про ламию никогда не слышала?

– Ламию? Нет.

– О, если верить рассказам очевидцев, то это самое поразительное существо на свете. Полутигрполуженщина, женское лицо и груди выступают из меха, так что человек, повстречавший ее в естественной среде, то есть в джунглях, подходит к ней без опаски, до самого конца не подозревая, что перед ним тигр. Одурманенный, он бежит к ней со всех ног, а она в последний миг бросается на него из зарослей и принимает его в свои когтистые объятия. Ты, правда, ничего о ней не слышала? Чему тебя только учили в твоем Милане?

– Меня хорошо учили. Поэзии. Музыке. Пению. – В голосе Серафины вдруг появляется нежданная свирепость. – Самым прекрасным вещам на свете.

Зуана впервые замечает в ней признак оживления, порожденного не яростью и не отчаянием. Поэзия, музыка, пение. Нет, ее точно готовили не для пострига, эту девушку.

Некоторое время они работают в молчании. Однако наживка оказалась слишком соблазнительной.

– Ты говорила, что видела этих зверей в книге?

– Да.

– Она еще у тебя? В твоем сундуке?

– В сундуке?

– Ну да. С книгами твоего отца, которые ты принесла с собой в монастырь, – замечает девушка, пожимая плечами, и обводит глазами полки с травами и книгами, которыми Зуана пользуется особенно часто. – Я хочу сказать, ни для кого не секрет, с каким приданым ты прибыла сюда.

Хотя своими секретами Серафина не делится, но чужие в часы рекреации слушает, должно быть, очень жадно.

– Ты мне ее покажешь?

Зуана чувствует, что попалась, ибо теперь ей придется правдиво соврать. Таким картинкам, неважно, чудесные они или нет, не место в рабочей комнате сестрытравницы.

– Даже будь она у меня, сестра Юмилиана не одобрила бы ее изучения.

– Она вообще ничего не одобряет. Кроме молитв и смерти! – восклицает девушка. – Нет, правда. Она только об этом и говорит: плоть разлагается, и мы должны быть готовы, молиться каждую минуту, потому что смерть может застать нас в любой момент. Говорю тебе, будь у нее нарывы или гнилые десны, она не пошла бы к тебе, а приняла бы их как дар Господа, – заявляет девушка, и ее передергивает. – Когда она рядом, у меня такое чувство, как будто меня уже едят черви.

Серафина – не первая послушница, находящаяся в плену подобных фантазий. Отчасти причина в возрасте: девушки в момент полового созревания воспринимают все особенно остро, а Зуана не однажды замечала, что сестранаставница, осуждая поэзию как игру словами дьяволу на потеху, сама нередко прибегает к ее приемам, преследуя свои цели, особенно когда ей случится почуять исходящую от когото ядовитую волну плотского желания. Разумеется, это старая и почтенная традиция спасения: умерщвлять плоть ради возвышения духа. С какими словами Тертуллиан[8] обратился к тем, кто избрал своей стезей монашество? «Если пожелаешь женщину, то представь, как она будет выглядеть после смерти. Подумай о слизи, которая заполнит ее горло, о жидкости в носу и о содержимом ее кишок». Из него вышел бы хороший врач, а заодно и ученый.