Анна почувствовала физическую боль в глазах, во лбу – с такой силой старалась убедить ее в чем-то своем девушка, по всей вероятности, самом главном для нее.

– Уж сколько я всяких пересмотрела, не сосчитать. У многих светит. Насквозь. У кого чуть-чуть, у кого хорошо. Гляжу, хорошо светит, сильно, а толку что, сразу видно: не то, не подходит. Задует он ее. Вдруг смотрю и прямо не верю – так ярко горишь, всю воском залило… Меня ну как ударило: нашла! – Девушка вздохнула, но вздох, свирельно пропев, вышел не из губ ее, а прямо из груди. – Я тебя нашла, я тебя нашла, я тебя нашла!..

От этих слов, повторенных эхом, обморочный звон пошел по всей округе. Анна вжала голову в подушку, боясь пошевелиться. Девушка наклонялась над ней все ближе, ближе. Анна почувствовала ее дыхание на своем лице, без запаха, без жизни, так, еле ощутимое выпуклое движение воздуха. Девушка навалилась на Анну, теряя очертания.

…Дождь близко стучал по крытой шифером крыше. Андрей спал рядом. Дыхания его не было слышно, только выдох – теплом на шее.

Надо же, какой кошмар приснился, как ее… Наташа. Я такой не знаю, не слыхала даже. А все Андрюша. Просишь его, не надо столько на ночь есть, не уговаривай, а он, дурачок, любит смотреть, как я жую.

Дождь строил над Анной двускатную крышу. Каждая капля – тук! Словно дождь загонял гвоздь по самую шляпку. Или вдруг ветер бросит на шифер топот бесчисленных мокрых ног. Отяжелевшая от сырости ветка на ощупь ошаривала стену. Еще ниже что-то, влажно всхлипывая, впитывалось в землю. Вся эта сырая возня совсем рядом, сверху, снизу, со всех сторон услужливо выгораживала сухое теплое пространство. Там верткое тело белки юркнуло в дупло. Зябко, сыро, промозгло. Здесь сухо, тепло. Но покой не приходил.

– Андрюша, – негромко позвала Анна, – мне сон приснился.

Андрей повернулся, неудобно положил руку ей на грудь.

– Спи, спи, – сонно отозвался он.

Анна передвинула его вялую, расслабленную сном руку повыше, наслаждаясь ее тяжестью. Услышала, как тикают часы на руке Андрея, закрыла глаза. Надо уснуть. Буду слушать дождь.

– Чего не спишь? – Андрей прижался лицом к ее шее.

– Не могу чего-то.

– Со мной ты всегда должна спать крепко-крепко. Или ты меня не любишь.

– Глупый. Знаешь, когда такой дождь, так хорошо, даже спать жалко. А мне приснилась какая-то Наташа… Ну да, Наташа…

Длинная судорога прошла по всему телу Андрея. Дернулось плечо, напряглось бедро. Он резко выпрямился, и ноготь большого пальца царапнул ее ногу. Андрей круто привстал, вмял локоть в подушку.

– Откуда ты знаешь Наташу?

– Я? Да ты что! Я ее не знаю. Наташа. Она зачем-то уши заткнула. Так ей кто-то сказал… – Анна чувствовала, что теряет нить сна. – Не помню, забыла.

Она не договорила. Андрей вдруг с силой, почти грубо прижал ее к себе. В спине у нее что-то хрустнуло, как ломается вафля, и она задохнулась у него на груди.

– Маленькая, не бойся, – Анна еле разбирала слова. Она с усилием повернула голову, глотнула воздуха. – Не бойся, поняла? Наташи нет, она умерла. Лапоть о ней сболтнул? Трепло, сволочь, ну до чего трепло! Ты забудь, слышишь, забудь!

Но Анна слышала только страх за нее, желание укрыть и оберечь.

– Андрюшенька, ты мне шепчешь в шею, я ничего не слышу.

– Анна, Анна, ты счастлива?

– Милый, ну что ты спрашиваешь? Сам не знаешь?

– А Саш…

Анна резко привстала.

– Не надо о Сашке… Никогда о Сашке… Я не могу. Слышишь, никогда!

– Не буду, не буду, забудь обо всем.

– Если бы я могла…

– Не думай ни о чем. Только о нас.

– Рада бы. Так они напомнят. Завтра опять в одну смену с Нонкой.

Мир для Анны кончался теперь навсегда плотно задернутыми шторами. Она даже не помнила, что за ними: улица, дома, пустырь, и уж вовсе не могла сообразить, день сейчас или глухая ночь. Да, вообще-то, ей было все равно. Она даже лампу редко зажигала. Всегда светил кристалл, завалившись где-то между подушек, осыпая всю комнату изумрудными листьями. Анне нравилось перекатывать кристалл пальцами голой ноги. Блеск поднимался по ее икрам, коленям, подбираясь к бедрам. В зеленых лучах исчезал шрам от аппендицита, маленькая складчатая гусеница, посаженная ей на правый бок еще в детстве. Груди становились прозрачными и светились насквозь, чуть белесовато, словно от спрятанного в глубине воздушного молока. Наконец непосильная тяжесть приливала к животу и бедрам. Расплавить, укротить эту жадную тяжесть мог только Андрей. Малахитом отдавали ее раскинутые в стороны колени, когда на завершающей, дрожащей ноте рассыпалась последняя волна, в угасающем наслаждении приходили покой и сон.

Потом вдруг Андрей подсовывал ей руку под голову, приподнимал, поддерживая ладонью затылок. Анне было сонно, зябко. Не отрывая глаз, она чувствовала запах крепкого кофе. Глоток через силу, рот наполнялся скрипучими крупинками.

– Зачем так много сахара, Андрюша, ты же знаешь, я не люблю.

– Девочка моя, пора, на работу опоздаешь, – Андрей умело помогал ей одеться.

Она еще успевала подремать немного на его плече в машине, пока они ехали до поликлиники.

И только под восхищенно-преданным взглядом Милочки Анна обнаруживала, что на ней опять новое платье, лиловое, с блестящей ниткой, и под халатом не спрячешь.

– Вы теперь каждый день, как в театр… – Милочка в улыбке открывала цепкие зубы, голубые тени растекались вокруг ее глаз. – Если что надумаете продавать, только мне.

– Вот, – вспомнила Анна, подавая ей заранее приготовленный сверток. – Не надо, не надо, – останавливала она руку Милочки, умышленно медленно тянувшуюся к яркому тощему кошельку.

– Пуховая! – влюбленно ластилась Милочка. – Неношеная, вы ее всего раза два и надели! – И кофточка, взметнув рукавами, натягивалась на нее сама собой. – Ой, Анна Георгиевна, я прямо вся в ваших сувенирах!

Анна улыбалась. Милочка с понимающим видом вздыхала и кивала головой. Разве кто скажет, поделится. Но с уважением: все правильно, жить надо для себя. К тому же и так немало перепадает, и все забесплатно.

Но Анна, если бы и захотела, как могла рассказать такое: поворачивается ключ в дверях. Лапоть. Без звонка, но всегда кстати. Явится, будто из стены вывалится, и весь обвешан свертками. С ловкостью и ухватками продавца развернет бумагу. И все всегда Анне впору и как раз. Только руками разводит в ответ на благодарное «Ах!» Анны. И тут же уходит, унося живой, шевелящийся и шуршащий ком бумаги, из которого свисают веревки. «А это вам кефирчик на ночь!» – и ставит на тумбочку запотевшую бутылку. Надежный, главное, преданный друг, и даже хорошо, что у него свой ключ от Андрюшиной квартиры. Вот только его улыбка, полумесяцем от уха до уха. Неподвижная улыбка, словно выпал из лица ломоть, как из вырезанного арбуза, и зияет черный провал.

– Такое так просто не купишь. Источники у вас… – загадочно, с пониманием восхищалась Милочка.

Анна улыбалась рассеянно и с усилием старалась приспособиться к этой потерявшей смысл ненужной жизни, сделать вид, что она здесь, на работе, вот только невозможно вспомнить, какое сегодня число.

– Пятое, – услужливо подсказала Милочка, поймав заминку в ее голосе.

Анна терпеливо задавала однообразные вопросы, по привычке живущие в ее памяти. «Здесь не болит?», «Давно это?», «С какого числа на бюллетене?».

– Милочка, выпиши назначение на… – беспомощно попросила Анна.

– На мочу? – радостно подхватила Милочка, но внимание Анны не смогло удержать ее лицо на весу, пролились серые глаза с голубыми тенями, все погасло. Анна на миг очутилась в темноте разворошенной постели. Губы Андрея на ее груди…

– Ой! – Анна словно проснулась. – Ну да, на мочу, конечно, и еще…

Милочка ожидающе, готовая угодливо вспорхнуть и помочь, смотрела на нее.

– Такой врач, так одеваетесь! Вам бы в закрытой поликлинике какой. Разве вам такие больные подходят?.. Вон, полкоридора – и все к вам. Все к Никольской! – И тут же шепотом: – Еще кал на яйца глист. А? Чтоб отвязалась, Анна Георгиевна?..