– Прелестное человеческое существо!.. Маленькое существо!.. – резким голосом прокричала она и вцепилась Рони в волосы. – Разлеглась здесь и отдыхаешь, бездельница? Ой-ой! Хи-хо-ха! – рассмеялась она снова, и смех ее был ужасен. – Работать будешь! У нас в горах! Пока кровь не потечет из-под ногтей!.. А не то мы разорвем тебя, растерзаем в клочья!

И она вонзила Рони в плечи свои острые когти, чтобы приподнять ее. Но Рони не шелохнулась, и от этого друда пришла в ярость.

– Ты что, хочешь, чтобы я тебя разорвала, растерзала в клочья?

Она склонилась над Рони, и ее черные каменные глаза засверкали от злобы.

Она снова попыталась приподнять девочку. Но как она ни тянула, ей не удалось сдвинуть ее с места. И злобной друде пришлось отступить.

– Позову на помощь сестер, – прошипела она. – Завтра утром прилетим за тобой. И уже никогда больше ты не будешь разлеживаться и бездельничать! Никогда-никогда!

Злобная друда взмахнула крыльями, взмыла над вершинами деревьев и улетела по направлению к высоким горам.

«Завтра утром, когда они за мной прилетят, – думала Рони, – я уже превращусь в льдышку».

Внизу у лохматых тюхов воцарилась тишина. Лес замер в ожидании ночи, которая уже наступала. И Рони тоже ее ждала. Она лежала неподвижно и больше не пыталась выбраться из снега. Пусть уж поскорее придет эта последняя, черная ночь, ночь ее смерти.

Повалил снег. Крупные хлопья падали ей на лицо, таяли, смешиваясь с ее слезами. Потому что теперь Рони плакала. Она думала о Маттисе и Ловисе. Никогда она их больше не увидит, и радость навсегда покинет разбойничий замок. Бедный Маттис, он с ума сойдет от горя! А на свете уже не будет Рони, чтобы его утешить, ведь она всегда его утешала, когда что-то его огорчало. Нет, теперь никто его не утешит, никогда!..

И вдруг Рони услышала, что кто-то произносит ее имя, ясно и четко, но она подумала, что это ей чудится. И она еще горше заплакала, ведь лишь во сне кто-то мог назвать ее по имени. А скоро ей уже ничего больше не будет сниться.

Но тут снова раздался тот же голос:

– Рони, тебе не пора домой?

Она с трудом подняла веки. Перед ней стоял Бирк.

– Там внизу я нашел твою лыжу. Вот удача, а то тебе отсюда и не выбраться.

И он воткнул ее лыжу в снег рядом с ней.

– Тебе помочь?

Тут Рони так громко и безудержно зарыдала, что ей самой стало стыдно, и она не смогла ему ответить. А когда Бирк наклонился к ней, чтобы вытащить ее из сугроба, она обхватила его шею обеими руками и зашептала в отчаянии:

– Никогда, слышишь, никогда больше не оставляй меня одну, прошу тебя…

Бирк улыбнулся:

– Хорошо, я всегда буду ходить за тобой, но только на расстоянии ремешка! А теперь отпусти меня и не реви так, а то я не соображу, как тебя высвободить…

Он снял лыжи и лег ничком рядом с ней. Затем сунул руку чуть ли не по плечо в снег и долго шарил там, а потом произошло чудо – Рони вытащила ногу. Теперь она была свободна!

Но лохматые тюхи снова рассердились, а маленький тюхонок заорал благим матом.

– Разбудилаханцы малюткуханцы! Получиханцы пескомханцы в глазаханцы! Почемуханцы онаханцы такханцы поступаетханцы?

Рони все еще плакала, она никак не могла успокоиться. Бирк протянул ей лыжу.

– Говорят тебе, не реви, – сказал он. – А то до дому не дойдешь!

Рони глубоко вздохнула. Да, с ревом надо было кончать, это ясно. Она уже стояла на лыжах и проверяла, держут ли ее еще ноги.

– Попробую дойти, – сказала она. – Ты поедешь со мной?

– Поеду, – ответил Бирк.

Рони оттолкнулась и покатилась по склону, а Бирк помчался вслед за ней. И все время, пока она, с трудом передвигая лыжи, шла домой, он следовал за ней по пятам. Рони то и дело оборачивалась, проверяя, здесь ли он. Она так боялась, что он вдруг исчезнет и оставит ее одну. Но Бирк шел за ней на расстоянии ремешка до самой Волчьей Пасти. Там их пути расходились, он должен был повернуть назад, к башне Борки. Некоторое время они стояли молча, а снег все падал и падал. Рони никак не могла проститься с Бирком, расстаться с ним.

– Знаешь, Бирк, – сказала она. – Я хочу, чтобы ты был моим братом.

Бирк улыбнулся:

– Я могу стать твоим братом, если ты этого хочешь, дочь разбойника.

– Да, хочу, – сказала она. – Но только зови меня Рони.

– Рони, сестра моя, – сказал Бирк и исчез в снежной мгле…

– Как долго ты сегодня гуляла в лесу, – сказал Маттис, когда Рони сидела у огня и грелась. – Хорошо провела время?

– Неплохо, – ответила Рони и протянула к огню свои озябшие пальцы.

В ту ночь намело столько снега, что даже Лысый Пер за всю свою долгую жизнь такого не видывал. Лишь вчетвером разбойникам удалось чуть-чуть приоткрыть тяжелые ворота, чтобы, с трудом протиснувшись в щель, разгрести снежный завал. Лысый Пер тоже высунул нос наружу и оглядел пустынную белую пелену, покрывшую все живое. Волчья Пасть оказалась как бы замурованной. Если эти чертовы снегопады не прекратятся, предупреждал Лысый Пер, то по нашей дороге раньше весны не проедешь.

– Эй, Фьосок, – крикнул он, – говорят, разгребать снег для тебя самое большое удовольствие. Обещаю, этой зимой ты всласть повеселишься.

Предсказания старика обычно сбывались, и на этот раз он не ошибся. Много дней и ночей подряд валил снег. Разбойники, проклиная все на свете, каждое утро разгребали новые сугробы, однако нечто приятное снегопад все же принес: незачем было день и ночь стоять в дозоре у Волчьей Пасти и на стене замка, у провала.

– Хотя Борка и глупее барана, – говорил Маттис, – но все же он не настолько глуп, чтобы затевать с нами схватку, когда снегу по горло.

И Маттис не был настолько глуп, поэтому все это время он почти не думал о Борке. Его сейчас тревожило совсем другое: Рони заболела, впервые в жизни. Наутро после того случая в лесу, когда она чуть не замерзла, девочка проснулась вся в жару и, к своему удивлению, почувствовала, что ей совсем не хочется вставать с постели.

– Что это с тобой? – воскликнул Маттис и опустился на колени у ее кровати. – Уж не захворала ли ты?

Он взял Ронину руку в свою и ужаснулся – такая она была горячая, да и все ее тело пылало. Его охватил страх. Он привык, что Рони всегда здоровая и веселая. А теперь его дочка, его любимица, лежала, запрокинув голову, и Маттис сразу понял, чем это кончится, что ей грозит. Конечно, он потеряет Рони, она умрет, он это чувствовал, и сердце его разрывалось.

Он не знал, куда себя деть. Он так страдал, что ему хотелось биться головой о стену и орать благим матом, но он боялся испугать бедную девочку, на это разума у него еще хватало. Поэтому он лишь положил руку на ее пышущий жаром лоб и пробормотал:

– Хорошо, что ты лежишь в тепле, детка! Когда болеешь, надо лежать в тепле…

Но Рони видела, что творится с отцом, и, хотя вся горела, попыталась его утешить:

– Успокойся, Маттис. Это все пустяки. Могло быть куда хуже.

«Да, могло быть куда хуже. Я могла пролежать всю зиму до весны под снегом», – думала Рони. Бедный Маттис! Она снова представила себе, как бы он горевал, если б она замерзла, и не смогла сдержать слез.

Маттис увидел это и решил, что Рони грустит оттого, что должна умереть такой юной.

– Детка моя, конечно, ты выздоровеешь, только не плачь, прошу тебя, – сказал он, с трудом подавляя горький вздох. – Ну, где мама? Куда она запропастилась? – крикнул он и, зарыдав, выскочил из зала.

В самом деле, почему здесь нет Ловисы с ее целебными травами? Ведь жизнь Рони висит на волоске. Он побежал в овчарню, но там ее не оказалось. Увидев Маттиса, овцы с голоду громко заблеяли, но вскоре им стало ясно, что от него ничего не дождешься. Вместо того чтобы задать им корму, он уперся лбом в поперечную балку и так горько плакал, что они разом замолкли, видимо, из сочувствия к нему.