А еще он злился из-за Маэстры.

Комитатусы не брали пленников. Это было одним из правил. Ладно, Кейро удалось уговорить. Но по возвращении в Берлогу придется объясняться с самим Джорманриком: от этой перспективы у Финна заранее холодело внутри. Но Маэстра знала что-то о татуировке, и Финн должен был выяснить, что именно. Другого шанса просто может не быть.

Он стал размышлять о своем внезапном видении. Как всегда, это было больно. Словно воспоминание – если это было воспоминанием – сверкнуло и стало прорываться из кровоточащей глубины прошлого. Его едва удавалось удержать. Уже сейчас Финн не мог вспомнить бо́льшую часть. Разве что украшенный серебряными шариками торт на тарелке. Глупо и бессмысленно. Ни грамма информации о том, кто он и откуда.

От края шахты вниз уходила лестница. Первыми по ней спустились разведчики, затем боевики, несущие добычу и раненых. Финн шел последним, замечая про себя, как тут и там, сквозь когда-то гладкие, а теперь треснувшие стены пробивается чахлый черный папоротник. От него следовало избавиться, иначе Тюрьма почует, закупорит проход и поглотит тоннель целиком, как это случилось в прошлом году, когда, вернувшись из набега, комитатусы обнаружили, что от прежней Берлоги осталась лишь обширная белая ниша, разукрашенная непонятными красно-золотыми символами.

«Инкарцерон разминается», – мрачно пошутил однажды Гильдас.

Тогда Финн впервые услышал, как Тюрьма смеется.

Он вздрогнул, припомнив самодовольный, леденящий душу хохот, которому вторило эхо. Даже Джорманрик тогда заткнулся прямо на полуслове, на пике яростной ругани, а у самого Финна волосы на загривке встали дыбом. Тюрьма была живой. Она была безжалостной и беспринципной, и он находился внутри нее.

Финн перепрыгнул последнюю ступеньку, ведущую в Берлогу. В огромном грязном зале, по обыкновению, толклись шумные обитатели, жар от множества ярких костров был непереносим. Пока народ занимался дележкой награбленного, урывая свой кусок, Финн пробрался сквозь толпу к маленькой камере, которую делил с Кейро. Никому до него не было дела.

Оказавшись внутри, Финн захлопнул хлипкую дверь и уселся на кровать. В промерзшей насквозь комнате воняло нестираным бельем, зато было тихо. Финн осторожно прилег.

Он вдохнул и выдохнул ужас, накативший всепоглощающей волной. Сердце билось так, что казалось – вот-вот не выдержит, остановится. По спине и лицу струился ледяной пот. До этого момента Финну удавалось контролировать панику. Но сотрясающее его сердцебиение накатывало грохотом колес, он прижимал ладони к закрытым глазам и видел воочию, как металлические ободья нависают над ним, высекая из камня фонтаны искр.

Он мог погибнуть. Или, что еще хуже, остаться калекой. С чего вдруг он вызвался сделать это? Почему вынужден постоянно поддерживать свою дурацкую репутацию?

– Финн?

Он открыл глаза.

Через секунду повернулся.

Рядом стоял Кейро.

– Давно тут? – хрипло спросил Финн, торопливо прочистив горло.

– Достаточно. – Брат по обету присел на край кровати. – Устал?

– Мягко сказано.

Кейро кивнул:

– За все надо платить. Любой узник знает это. – Он глянул на дверь. – Ни один из них не отважился бы на то, что сделал ты.

– Я не узник.

– Теперь уже узник.

Финн сел и взъерошил свои грязные волосы:

– Ты бы смог.

– Я бы смог. – Кейро улыбнулся, – Но я вообще неординарная личность, Финн, я художник среди воров. Убийственно красив, исключительно безжалостен, абсолютно бесстрашен.

Он склонил голову набок, словно ожидая презрительной насмешки; не дождавшись, расхохотался и снял черный плащ, потом жилетку. Расстегнув перевязь, сбросил ружье и меч, затем, порывшись в куче одежды, добыл красную рубаху, пышно отороченную черным кружевом.

Финн промолвил:

– В следующий раз пойдешь ты.

– Разве я хоть раз отказывался от своей очереди, брат? Мы должны вбить комитатусам в их пустые головы, что наш авторитет незыблем. Кейро и Финн. Бесстрашные. Лучшие.

Он умылся из кувшина. Финн устало наблюдал за ним. У Кейро была нежная кожа, гибкие мышцы. Среди всего этого паноптикума искалеченных и голодных оборванцев, изъеденных оспой нищих и полулюдей брат был истинным совершенством. Он прикладывал к этому огромные усилия. И вот теперь, надев красную рубаху, Кейро воткнул в роскошную гриву украденную безделушку и внимательно стал рассматривать себя в осколке зеркала. Затем, не оборачиваясь, бросил:

– Тебя хочет видеть Джорманрик.

Финн ожидал этого. И все равно похолодел.

– Прямо сейчас?

– Прямо сейчас. Тебе бы умыться.

Умываться не хотелось. Но пришлось плеснуть в лицо свежей водой и стереть с рук грязь и масло.

– Я поддержу тебя по поводу женщины. Но с одним условием, – сказал Кейро.

Финн, помедлив, спросил:

– Что за условие?

– Ты расскажешь мне, ради чего на самом деле все это затеял.

– Да ничего такого…

Кейро швырнул в него полотенцем:

– Финн Видящий Звезды не торгует женщинами и детьми! Амоз – да. Кто угодно! Но не ты.

Финн поднял взгляд. Кейро пристально смотрел на него.

– А может, я становлюсь таким, как все вы?!

Он утер лицо замусоленным лоскутом, по́том, не утруждая себя переодеванием, направился к двери. Голос Кейро настиг его на полпути:

– Ты думаешь, ей про тебя что-то известно.

Финн уныло посмотрел на него:

– Иногда мне хочется, чтобы мою спину прикрывал кто-то менее проницательный. Ладно. Да. Она кое-что сказала… может быть… я должен ее порасспросить. Мне нужно, чтобы она осталась в живых.

Кейро прошел мимо него к двери:

– Тогда не высовывайся там, иначе он прикончит ее прямо у тебя на глазах. И разговоры предоставь мне.

Проверил, не подслушивает ли кто снаружи, и глянул через плечо.

– Сделай суровое лицо и помалкивай, брат. Это у тебя получается лучше всего.

У входа в камеру Джорманрика, по обыкновению, стояла охрана, но широченная улыбка Кейро заставила ближайшего телохранителя отступить. Следуя за братом, Финн чуть не задохнулся от знакомого сладковатого запаха кетта, ядовитые пары которого тяжело висели в воздухе. В горле запершило, и Финн сглотнул, стараясь дышать неглубоко.

Кейро продвигался вперед, расталкивая локтями стоящих парами братьев по обету. Яркий его наряд отчетливо выделялся на фоне серой толпы, и Финну оставалось лишь покорно двигаться следом.

Большинство тут составляли полулюди – с металлическими клешнями вместо рук, с пластмассовыми заплатками вместо кожи. Один – с сапфировым искусственным глазом, очень похожим на настоящий, но совершенно незрячим. Ничтожнейшие из ничтожных, порабощенные и презираемые «полноценными». Люди, восстановленные Тюрьмой – иногда очень жестоко, иногда ради утонченной издевки. Сгорбленный карлик с копной проволочных волос не успел вовремя увернуться, и Кейро сбил его одним ударом.

Кейро испытывал необъяснимую ненависть к полулюдям. Он никогда не разговаривал с ними, – казалось, едва замечал их присутствие, как не замечал стай бродячих собак, наводнявших Берлогу. Словно, подумал Финн, само их существование оскорбляло совершенную красоту Кейро.

Толпа расступилась, и они оказались среди боевиков. Комитатусы Джорманрика представляли собой пеструю и никчемную армию, бесстрашную только в их собственном воображении. Большой и Маленький Арко; Амоз и его близнец Зома; хрупкая Лисс, становящаяся бешеной в драке; ее сестра по обету Рамилля, не произнесшая за всю жизнь ни слова. Толпа из старых уголовников, наглых хвастливых юнцов, ушлых головорезов и нескольких женщин, знающих толк в ядах. И наконец, окруженный мускулистыми телохранителями главарь собственной персоной – Джорманрик.

Как обычно, он жевал кетт. Немногочисленные зубы работали автоматически, красный сладковатый сок стекал по губам на бороду. Позади него в унисон жевала охрана.

Возможно, наркотик на Джорманрика уже не действует, подумал Финн. Хотя без этой дряни тот уже не может.