Остановившись и вытирая пот со лба, Мудроу подумал, что у этого города есть тысяча способов испортить настроение, даже в такой потрясающий день. Тут он услышал ругань двух не на шутку разъяренных женщин на другой стороне улицы, и это отвлекло его от почти лирических размышлений.

— Старая шлюха, держись подальше от моего мужика!

Девушка, которая нападала, выглядела хотя и худенькой, но крепкой и, казалось, не испытывала страха перед своей довольно мощной соперницей.

— Ну, и что ты мне сделаешь, стерва?

Эффи Блум расхохоталась ей в лицо, и этот смех привлек внимание и пешеходов, и водителей. Ни одна ссора между мужчинами такого интереса не вызывает. Когда ссорятся женщины, обычно никому не страшно, и острой необходимости уладить конфликт не возникает.

Но тут Тереза Авилес ударила Эффи по лицу, и гораздо сильнее, чем это предполагалось.

— А это как? Нравится? — Усмехнувшись, она обратилась к зрителям, как вдруг Эффи рефлекторно, резким ударом кулака в челюсть нокаутировала ее.

Через секунду они сцепились. Все шло, как договорились, но не совсем, хотя выглядело зрелище вполне натурально, и никто из посторонних, даже Мудроу, не мог заподозрить, что все было тщательно отрепетировано. Мудроу подумывал перейти улицу и утихомирить женщин, настолько серьезной выглядела драка. Но Рита ждала его у входа в универмаг, а он уже опаздывал. Мудроу разрывался на части, и даже уже стал ногой на мостовую, когда все уладилось само по себе.

— А теперь я убью тебя, — заорала Тереза, опомнившись и подумав об ожидающих соратниках. Она протянула руку к блузке Эффи и рванула на себя.

Это было последней каплей. Когда огромная грудь с темными сосками предстала перед публикой, даже самый нелюбопытный прохожий не мог бы пройти мимо несчастной. Неудивительно, что Джонни Катанос, переходивший в этот момент улицу, мог незаметно подложить самодельную пластиковую бомбу между кабиной водителя и баками с жидким кислородом и ацетиленом в кузове грузовика компании «А & S» под номером четыре.

— Вот это да! — сказал, обратившись к Мудроу, молодой чернокожий водитель, когда Эффи исчезла в толпе на Тридцать первой улице, а Тереза гордо удалилась по Шестой авеню.

Через считанные минуты они уже были в подземке, и все забыли о происшествии.

— Я бы от такой не отказался. — Водителя определенно возбудило это зрелище.

— От которой? — спросил Мудроу с каменным лицом.

— От обеих. Чтобы как бутерброд, а я посередине.

Мудроу пошел дальше, и Бенджамин Уайлд, водитель Грузовика компании «А & S» под номером четыре, видимо живо представляя свое небритое лицо на мягкой груди Эффи, тоже тронулся с места. Он двигался ничуть не быстрее Мудроу, и на Тридцать второй улице они оказались почти одновременно. Здесь Бен Уайлд высунулся из окна, посмотрел по сторонам и повернул к Тридцать третьей улице, чтобы срезать угол. Музафер и Джейн Метьюс, заметив это, весело переглянулись. Грузовик оказался совсем рядом с пешеходами. Рита Меленжик была среди них. Заметив Мудроу, она нетерпеливо махала рукой, стараясь привлечь его внимание. Когда Бен Уайлд подъехал прямо к ней, Музафер повернул рычажок дистанционного управления.

Но мощного взрыва, которого ожидал Музафер, не последовало. Цилиндры для кислорода и ацетилена уже давно делали из очень толстой и прочной стали, так как производители, конечно, отдавали себе отчет в потенциальной опасности, связанной с перевозками газа. Взрыв вышел глухим, но имел два непредсказуемых последствия. Он снес крышки всех шести баков, и газ, выходивший из них, воспламенился, из-за чего баки тут же расплавились. И тогда огромный огненный шар, раскаленный добела, поглотил западную сторону площади Геральд, как раз там, рядом, находится универмаг «А & S», Геральд-центр, два десятка машин и около пятидесяти пешеходов, среди которых была Рита Меленжик.

В первое мгновение после взрыва Мудроу остолбенел. А голова пошла кругом, как карусель, — от этой минуты и обратно — к стоящей на той стороне улицы Рите. К Рите, которая машет ему рукой. К зеленым маркизеткам над витринами универмага. К тому месту у витрины, где стояла Рита только что. Он шел к ней, спускался с тротуара на проезжую часть. Тут ехал этот грузовик. Рита была на той стороне и звала его, Стенли. Рита махала ему рукой.

Вокруг раздавались крики раненых. Он полицейский. И значит, должен сейчас броситься на помощь. Но он только что пропустил что-то. Ну да. Он шагнул с тротуара. Там стояла Рита. Он пошел ей навстречу. Рита махала ему рукой. Что? Что? Он шагнул с тротуара. Там, напротив, стояла Рита.

И тогда сержант полиции Стенли Мудроу, детектив, видавший виды ветеран, сделал то, на что не имеет права ни один полицейский. Он повернулся и побежал с места происшествия.

Впервые за сто лет Пасхальный парад на Пятой авеню отменили. Вместо привычных торжеств яркое небо Пасхального Воскресения озарилось трауром. Со всего Нью-Йорка приезжали люди, стояли вокруг изуродованных до неузнаваемости тел. Они ощущали не ярость, не гнев — это придет позже, а шок и беспомощность. Словно этот кошмар был некой неизбежностью. Жители Нью-Йорка — вечно бегущие, всегда в спешке — ходили, как заторможенные, будто заблудившись в тумане. У них был вид людей, позабывших о самом главном, о чем-то, что находится за пределами человеческого понимания.

Его честь Дейв Джекоби, мэр города, уже восемь лет мэр, очень точно уловил это настроение. Он понимал, что прежде всего обязан вывести людей из этого состояния, но не мог заставить себя провести пресс-конференцию, назначенную на воскресный вечер. Он решил отсидеться, поручив журналистов полицейскому комиссару. Будучи много лет членом демократической партии, Джекоби знал, что если он скажет вслух о том, что сейчас думает, то совершит политическое самоубийство. Он был взбешен и боялся, что не сможет контролировать себя во время выступления.

— В моем городе! В моем городе!

Эта фраза не выходила у него из головы и забирала всю энергию, несмотря на то что первым делом надо было организовать работу, запустить политическую машину, чтобы помочь людям преодолеть страх. Будь на то его воля, он бы закрыл город и обыскал каждый дом, проверил каждого, пока не нашел бы извергов, устроивших все это. И тогда…

Он совершил обязательные визиты на площадь Геральд и в больницы, где находились раненые, как только полиция объявила этот район безопасным для движения. На каждом шагу его преследовали репортеры: узнавая его лимузин, они слетались как стервятники со своими неизбежными и страшными вопросами. Ничто не могло заставить репортеров остановиться. А его распирало желание разогнать их всех.

Когда мэр прибыл в госпиталь Бельвю, путь ему преградила армия людей с микрофонами. Первой его реакцией было приказать дюжине полицейских, дежуривших у входа, очистить дорогу, но люди были слишком взволнованны, чтобы адекватно отреагировать на такой жест, и в конце концов он согласился дать импровизированную пресс-конференцию по окончании визита. Только тогда репортеры отхлынули, как воды Красного моря, тем не менее продолжая выкрикивать вопросы и размахивать микрофонами на случай, если он обронит несколько слов. В госпитале, среди снующих полицейских и врачей, он перевел дыхание и обернулся, совершенно неподготовленный к тому, что увидит на носилках в дверях операционной. Сначала мэру показалось, что перед ним куча расплавленного воска, но воск не кричит от боли, и, только заметив медсестру со шприцем в руке, он понял, что это человек, что белые камешки наверху — это зубы, а черное пятно — глаз.