Богатство пришло к ним быстро. Сначала они скупали мелкие склады и открывали на их месте мастерские — шили рубашки, вязали свитеры. Потом начали скупать дома улицами. Построили школы и синагоги, а для раввина — единственный на всю округу особняк. Дом окружали газон и белая стальная ограда, и для хасидов он был воплощением идеи оседлости. Раз уж им нельзя вернуться в Европу, если историческую родину не возродить, почему бы не способствовать идеям хасидов — и самим хасидам — в Вильямсбурге.

Двадцать лет не затухала здесь вражда, хотя проявлялось это, как правило, только на выборах. С точки зрения пуэрториканцев, у хасидов были две непростительные ошибки. Во-первых, они считали себя выше своих темнокожих соседей, а во-вторых, даже не пытались этого скрыть. Когда Рональд Чедвик начинал свою карьеру, Нью-Йорк уже тридцать лет пытался решить конфликт между этими этническими группами, но в моменты, когда оскорбления переходили в драку, городские власти ничего не могли сделать, кроме как развести противоборствующие стороны. Не сдавались только политики. В Вильямсбурге жили избиратели, черные избиратели, и с ними надо было считаться. Классическим примером и самой проблемы и ее решения стал проект жилого квартала Роберта Вагнера, где предполагалось построить около двухсот квартир за счет бюджетных средств. Такое произошло впервые за много лет, и борьба за возможность там поселиться началась еще до того, как со строительной площадки снесли старые постройки.

Главный аргумент был такой: что евреи богаты, все знают, а поскольку дома предназначены для бедных, евреев следует исключить из списка. В результате пришлось создать особую комиссию, призванную выяснить, кто бедный, а кто нет. Хасидская община в свою очередь возмущалась по поводу того, что теперь им придется жить бок о бок с латинос, с неверными. И городским властям пришлось чуть ли не всех полицейских евреев направить патрульными в квартал Вагнера.

Переговоры длились два года. Шли бесконечные собрания, на которых звучали самые разные доводы на испанском, на идише, на английском. Наконец пришли к решению, в котором никто никогда не сомневался: квартиры поделить поровну, так что на каждом этаже евреи должны жить в соседстве с пуэрториканцами, а то и с неграми. Политикам оставалось совершить дежурные визиты, приумножив свою популярность в районе, а также сфотографироваться для газет. Великое событие было назначено на десять часов утра в воскресенье первого апреля. На церемонии ожидались мэр, президент городского совета, глава округа, сенатор Герман Госалес и сам раввин Шонберг. Речи подготовили, журналистов пригласили и, чтобы никто не ушел раньше времени, объявили заранее о небольшом банкете в заключение торжества.

Естественно, история, связанная с кварталом Вагнера, вызвала огромный интерес прессы, и легко догадаться, что не осталась без внимания со стороны радикальных кругов «Американская красная армия». Другие, более многочисленные организации, как например, прокоммунистическая рабочая партия, направили своих представителей для участия в борьбе угнетенного меньшинства против еврейской общины. Музафер повел себя иначе, выбрав позицию в чем-то выжидательную. Масштабы сборища, которое ожидалось, вдохновляли заранее, и он уже позаботился о сюрпризе для присутствующих.

Работа началась с поездки в Нью-Джерси за оружием. Музафер возглавил экспедицию, взяв с собой Эффи Блум и Джонни Катаноса. Они приехали на автостоянку в Винс Ломбарди и, прождав три часа, нашли то, что искали. Джон Дэлки, водитель грузовика компании по продаже гальванизированных труб — а вмещает он двадцать две трубы размером полтора дюйма на двадцать футов, — вернулся в кабину после обеда и обнаружил там Эффи Блум в черных очках и взлохмаченном парике. С помощью кольта она заставила его сделать небольшой крюк к мосту Бэйонн, а когда он добрался до ближайшего телефона, Эффи бьгла уже в Бруклине. Она не привлекла к себе никакого внимания. Груз стоимостью двести пятьдесят долларов также не вызвал особого интереса со стороны полиции, хотя информация об угоне поступила вовремя и в течение суток номер машины фигурировал в полицейских сводках.

К тому времени грузовик был спрятан в бруклинском гараже, а номер заменен. Джейн Мэтьюс готовила бомбы сама, своими нежными ручками. Сначала трубы надо было забетонировать с концов, потом просверлить отверстия для подсоединения взрывателей и заложить взрывчатку. Провода Джейн подвела прямо в кабину водителя, где под сиденьем был спрятан часовой механизм. И наконец, сверху взрывчатку прикрывали гвозди — насыпалось фунтов тридцать. Так грузовик превращался в огромную противопехотную мину.

В восемь утра, за день до назначенной церемонии, Джонни Катанос отогнал грузовик в Бруклин. Была еврейская суббота, на улицах ни души. На углу Росс-стрит он выдернул из системы зажигания провод. Теперь мотор нельзя было завести. Джонни поворачивал ключ до тех пор, пока не посадил аккумулятор. Чертыхаясь, он прошел пешком четыре квартала к тому месту, где его ждала Тереза Авилес. Окрыленные успехом, они выехали на автостраду Бруклин — Куинс, а Вильямбург остался далеко позади.

Но радость их была преждевременной. К полуночи в Нью-Йорке пошел дождь, холодный, весенний дождь, напоминавший о прошедшей зиме. Ветер выворачивал наизнанку дешевые зонтики, и владельцы собак начинали ненавидеть своих питомцев за то, что приходилось тащиться с ними на прогулку. К утру все улицы города затопило, и после краткого совещания с участием всех заинтересованных сторон было решено перенести церемонию открытия на неделю позже, а новоселы могли начинать переезд.

В десять часов утра первого апреля бомба «Американской красной армии» — как и было намечено — взорвалась, разрушив дом номер 148 по Вит-авеню. Жертв было две. Патрульные Девид Штейн и Луис Хокберг приняли на себя всю мощь взрыва. Только и всего. После осмотра места происшествия у экспертов было впечатление; что какое-то чудовище провернуло полицейских через машину для уничтожения бумаг.

Рита Меленжик начала играть в лотерею с семнадцати лет — в свой первый рабочий день, — и дальше, по пятьдесят центов, каждый вечер. Бывало, что она выигрывала, причем, случалось, по двести пятьдесят долларов. Она ставила на число восемнадцать — дату смерти своей матери, а на следующее утро открывала газету, чтобы узнать результаты. В молодости она играла в бинго, в другие азартные игры, но больше пяти долларов не выигрывала никогда. И хотя она считала себя заядлым игроком, все же не была готова к тому, что в Атлантик-Сити выиграет в кости двенадцать раз подряд, превратив два доллара в девять тысяч сто девяносто два.

И дело было не в деньгах. Пятьдесят три минуты она держала в руках кости и ни разу не переставила свою фишку к середине игрального сукна, где ставка возросла бы во много раз. Игроки советовали ей, уговаривали ставить на шесть, на девять, но Рита не поддавалась этой суете, и в конце концов вокруг нее собралась толпа, которая криком приветствовала каждый ее ход. После восьмого броска кость упала со стола, и крупье ее поднял, но даже не посмотрел, что там. Игроки зашумели, а Рита просто-напросто взяла новые кости и включилась в игру снова. Она чувствовала себя на подъеме, хотя всю ее буквально трясло. От волнения она как бы впервые увидела бесконечные ряды игральных столов — маленькие зеленые островки в лучах света. Она отметила про себя аккуратную стрижку служащих, одетых в клетчатые пиджаки и зеленые брюки. Вдруг ей показалось, что перед ней — город. А кости метались по столу, показывая поочередно десять, десять, пять, девять. Она было снова протянула руку, но что-то удержало ее на месте — это Мудроу остановил ее своей лапищей. Он кивнул на кучу фишек перед ней.

— Здесь девять тысяч долларов, — сказал он тихо.

И тут она поняла, что в настойчивом гуле советов, звучавших сбоку, из-за спины — отовсюду, она ни разу не слышала его голоса, ни разу. Он молча радовался за нее, и она это знала.