— Это похоже на случайное убийство, — сказала Леонора, когда они выходили на улицу. — Немотивированное убийство. Во всяком случае, связи между убийцей и жертвой мы не обнаруживаем.

— Плохое дело, — заметил Бредли. — Ведь если даже Хиллсайд Стренглер или Сын Сэма чисто сработают, нам будет не за что зацепиться. А такие убийцы — всего лишь любители. В то время как Музафер — профессионал, за ним многолетний опыт, и, насколько нам известно, тюрьму ему удалось миновать. До него нам не дотянуться. Конечно, можно предположить, что он снова выйдет на контакт с какими-то иностранцами, что ему могут дополнительно понадобиться оружие и деньги, да в конце концов просто захочется похвастаться успехами перед соратниками…

— Возможно. Но если это произойдет, то не сейчас. Если это действительно дело рук Музафера, то с тем оружием, которым он обладает, можно устроить настоящий фейерверк.

Бредли пожал плечами.

— Это все, конечно, так, но нам приходится работать с тем, с чем приходится. Мы же не можем прочесать каждую улицу. Кто нам даст людей?

Они вошли в ресторан на Куинс-бульваре, сели в углу и заказали бутерброды, жареную картошку и газировку.

Официант внимательно записывал.

— Жареную картошку? — переспросил он, переводя взгляд с Леоноры на Бредли.

Джордж, раздраженный тем, что его отвлекли от размышлений, съязвил:

— А что, с картошкой проблемы?

— Случается.

Леонора фыркнула:

— Какие, например?

— Дело в том, что для фритюра мы используем замороженный картофель. — Официант поднял палец. — А салат делаем из свежего картофеля. Вы не представляете, как это вкусно.

— Нам жареную, — весело сказала Леонора.

— Жареную, — подтвердил Бредли.

Официант удалился, и агенты вернулись к разговору.

— Нам остаются две вещи, — продолжал Джордж. — Первое — достать фотографии Музафера. Те, что у нас есть, наверняка устарели, даже если с его физиономией ничего не случилось. Мы разошлем их по полицейским участкам и будем надеяться на лучшее. Кроме того, стоит прижать парикмахера, который доставил им кубинское оружие. Как там его — Родригес? Нет, Рамирес. Даже если он ничего не знает, пусть поработает на нас. Есть вероятность, что они еще раз обратятся к нему, если Музаферу снова понадобится оружие.

— Ты хочешь сказать, после того как он израсходует все, что у него есть сейчас? Мы к тому времени будем разыскивать машины, угнанные в Индиане.

Официант вернулся и расставил тарелки. Колбаса на бутербродах была явно не первой свежести, с куска хлеба свисал какой-то жир, все это было заметно невооруженным глазом, но агенты воздержались от претензий. Они молча ждали, пока официант удалится.

— И вот еще что, — сказал Бредли, — кажется, пора опять повидаться с тем сержантом — Мудроу.

Леонора нахмурилась.

— Я хотела бы обойтись без этого свидания. Разве капитан не свяжется с нами, если они там что-то разузнают?

— Допускаю, что он знает больше, чем говорит капитану.

— Это не значит, что он расколется у нас.

Бредли вздохнул, потирая глаза.

— Я понимаю, что это бессмысленно, но я просто не знаю, что мы еще можем сейчас сделать.

Рита Меленжик была женщиной высокого роста, широкой в кости — чешка, из крестьянской семьи, — и даже ей не удавалось обхватить Мудроу руками. Иногда во время секса Рите казалось, что он раздавит ее своим корпусом, и она одновременно испытывала страх и чувствовала себя в безопасности. У нее было два мужа и десяток любовников, которые внушили ей боязнь одиночества и уверенность в том, что в любой момент ее могут оскорбить. Не то чтобы она считала себя святой: охотно соглашалась, когда ей пеняли на недостатки, отчетливо сознавая, что любой мужчина когда-нибудь все равно исчезнет из ее жизни, и не сомневалась, что и Мудроу в один прекрасный день сделает то же самое.

Рита без усилий могла себе представить, что однажды вернется домой с каким-нибудь молодым рабочим или подвыпившим копом. Бывало, что она приводила их к себе, терпела их неуклюжее ухаживание и не слишком вдохновенный секс, если до него вообще доходило дело.

Но, несмотря на все страхи, она все чаще ловила себя на том, что думает о Мудроу. Иногда Рита даже спрашивала себя, уж не влюбилась ли она, и размышляла о причинах. Он никогда ни в чем не упрекал. Если она грубила ему — а такое случалось, он делал вид, что не замечает. И был забавным, когда напивался. Забавным и совершенно безумным. В квартале, где он жил, старухи считали его добрым ангелом правосудия и останавливали на улице, чтобы он развеял чьи-то злые чары. Но всего этого было недостаточно, чтобы объяснить глубину ее к нему привязанности, истинные мотивы душевной близости двух людей, которых все считали сильными и уверенными в себе. Каждый из них знал, что друг от друга они независимы, и никогда не говорил вслух о перспективе своих отношений. Рита старалась не думать о том дне, когда ей суждено будет снова проснуться одной.

Мудроу смотрел на это по-другому. Он внушил себе, что ему на все плевать, и когда их отношения зайдут в тупик и ему придется расстаться с Ритой, жизнь на этом не остановится, и он будет работать, как работал прежде, как будто ничего и не случилось, и так до самой пенсии. Одиночества он не боялся. Он даже любил его, потому что-само по себе оно тоже было образом жизни, и этот образ ему нравился. Чего действительно боялся Мудроу, так это пенсии, которая для него была символом конца жизни. За ней — только пьянство и угасание. Именно это когда-то произошло с его отцом и дядьями.

Мудроу никогда не был женат, часто менял любовниц, не менее опытных, чем Рита Меленжик. Иногда они бросали его, иногда он бросал их. Больше двух лет с одной женщиной он не выдерживал. Мудроу жил только работой — она была ему и другом и врагом. Управление полиции, седьмой участок — это огромная семья с интригами, завистью, дружбой, взаимовыручкой, как это вообще бывает в семьях. Разница в том, что с работой рано или поздно приходится расставаться.

Но похоже, несмотря на опыт, насчет Риты Мудроу ошибался. Второго апреля он проснулся в холодном поту, не в состоянии прийти в себя от ночного кошмара. Сначала он не мог восстановить подробности, видел только постоянно исчезавшее лицо Риты, но потом вспомнил, как держал ее, прижимая к себе. Ему не было страшно. Рита была маленькой, как ласточка, он мог держать ее так долго-долго. Потом он взбирался по лестнице, пытаясь добраться до Джонни Катаноса с лицом Рональда Чедвика, который сидел на ступеньке на какой-то недосягаемой высоте.

— Забудь обо мне, — прорычал кентавр, — я никому не нужен.

— Я тебя достану, подонок, — взревел Мудроу.

— Мне хочется вниз — здесь так неудобно, — говорила Рита, не обращая внимания на Катаноса.

— Куда вниз, что, здесь места нет? — протестовал Мудроу.

— Ты сошел с ума?

Мудроу, оглядевшись по сторонам, увидел, что стоит на площадке — лестницы на самом верху, а вокруг густой серый туман.

— Ну, — сказала Рита, — может, ты поставишь меня на ноги или думаешь, что мы теперь будем неразлучны, как сиамские близнецы?

Мудроу с отвращением поставил ее на землю. Он что-то говорил при этом, но что именно, не мог вспомнить. Пытался, старался, но не мог, и вдруг увидел, как Рита разлетается на куски. Прямо на глазах. Никакой крови, никаких криков. Совершенно беззвучно. И тут он понял, что ее больше нет и никогда не будет. Он протянул к ней руки и проснулся.

В то утро, за завтраком, Мудроу предложил ей пойти с ним вместе на работу, чтобы она познакомилась с седьмым участком, с тем миром, в котором он живет. Ему хотелось, чтоб они могли говорить о самом для него важном, о сокровенном. Он полагал, что завтрак — момент вполне подходящий, чтобы приступить к такому разговору.

— Знаешь, Рита, — начал он, — а я покончу с преследованием евреев в моем районе.

— Ты имеешь в виду подростков, которые забрасывают стариков камнями? — Рита намазала хлеб маслом и положила его на тарелку. — Ты уже опознал этих рецидивистов, нападающих на пожилых людей? — Она пыталась иронизировать.