– Шутишь?! – невольно вскрикнул Павел, оставаясь при этом, словно изваяние, сидеть на стуле.
– Тихо-тихо ты... дурень! Такими вещами не шутят. – Козьмич присел рядом. – Мироныч подсуетился. Уж не обессудь, не знаю через кого да как. Может, сам новый президент поучаствовал, – напустил туману Козьмич. – А что ты так дивишься? Новый – он и есть новый. Ему до всего есть дело. Даже до нашего брата, сумасшедшего. Хотя вряд ли. С этим добром у нас в стране завал. Ну, словом, готовься, сынок. Вот только одна заноза. Что я без тебя буду делать? Прикипел я к тебе, сынок.
В глазах старика словно завелись соринки. Он прикрыл их широкими ладонями и долго не отрывал от лица.Спустя два дня Павел Фролов, одетый во всё новое, так как после побоища почти двухлетней давности в его костюме было стыдно появиться даже на Канатчиковой даче, сидел в кресле самолёта, направляющегося в родной Новосибирск. Всё, что происходило в минувшие два дня – гостиница, машина, еда, было по высшему разряду. Но кем всё это было устроено и, главное, зачем? – вот что было непонятно, а поэтому и непостижимо. Что-что, а прописную истину о том, что бесплатный сыр бывает только в мышеловке, он давно усвоил на «отлично».
Фролов вспомнил, как, выезжая с «дачи» в присланном за ним чёрном автомобиле, он невольно оглянулся. В зарешеченных окнах жёлтого трёхэтажного здания, где он провёл около двух лет, вслед с безысходной тоской смотрели десятки глаз.
Мрачного вида водитель, даже не повернув гладко выбритой головы, передал Фролову кейс, коротко объяснив, что в нём лежат все его документы – паспорт, удостоверение, авиабилет, деньги на карманные расходы и адрес гостиницы, где ему был забронирован номер.
Несмотря на резко наступившую в самолёте расслабуху, Павла мучил единственный вопрос: застанет ли он живой маму? Сердце подсказывало, что вряд ли. Внезапно в сознании молнией сверкнуло то самое ключевое слово, которое он так долго силился вспомнить: «Дефолт!» Ну конечно же дефолт!
Павел обессиленно откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Чем глубже он погружался в воспоминания, тем явственнее приходило к нему осознание того, что теперь он знает, как поступить. И ещё то, что его борьба за себя и справедливость только начинается.
Прибыльный иск Лабораторная работа № 2
Страсбург. Незаменимый стряпчий
Сколько можно безвылазно торчать в четырёх стенах? Павел в очередной раз скосил глаза на электронные цифры под телевизором в номере отеля «Оранжери» в самом центре города. Точь-в-точь, как в изоляторе психушки, в которую его упекли шесть лет назад. Мутные воспоминания о Канатчиковой даче выплыли совсем не случайно. Именно они подспудно заставляли его примириться с безвылазным прозябанием в этом номере и глотать обиду за проявленное неуважение к российскому правдолюбцу, ожидающему назначенной ещё в Новосибирске встречи с немецким адвокатом Куртом Зоммером.
Завершая очередной, едва ли не сотый круг вынужденного променада по комнате, Павел остановился перед зеркальным шкафом-купе и стал рассматривать своё отображение. Несмотря на то что ему недавно стукнуло тридцать шесть, он всё ещё выглядел красным молодцем. Высокий, плечистый, голубоглазый, с чуть резковатыми, но правильными чертами лица и густой русой шевелюрой, он походил на древнего викинга. Тяжёлый, разделённый ямочкой подбородок выдавал в нём характер сильного мужчины. Правда, слегка с осунувшимся лицом.
Впрочем, как могло быть иначе?! Есть хотелось невыносимо. Со вчерашнего вечера у него не было во рту маковой росинки. Поэтому сейчас ему казалось, что сможет съесть в одиночку знаменитого страсбургского гуся с не менее знаменитым страсбургским пирогом. Но всё сразу пошло наперекосяк.
Встреча с адвокатом должна была состояться ещё накануне, но он сам виноват – из-за многочисленных пересадок опоздал. Теперь немец платил той же монетой: упорно не отвечал на его беспрестанные звонки на мобильный телефон.
От нечего делать Фролов успел наизусть выучить все путеводители, рекламные листки и туристические карты Страсбурга, которые валялись на журнальном столике. Благо вся эта макулатура, помимо того, что, вполне естественно, была на французском языке, также переведена на немецкий и английский, которыми учёный владел в совершенстве. Другое дело – зачем все эти знания ему сейчас были нужны?
Этот уникальный в своей архитектурной эклектичности город у самой границы с Германией в некотором смысле делил на паях с Брюсселем роль сердца объединённой Европы. Здесь, на крохотном пятачке вдоль местной речушки разместилась знаменитая «триада» – резиденция Евросоюза, здание Европарламента и Европейский Дворец прав человека. Богатая бурными, полными драматизма событиями и перипетиями история самого немецкого из всех французских городов не могла не поразить воображение гостя. Да, этот городишко надо было бы назвать Страстьбургом, невольно усмехнулся Фролов, закончив читать очередной туристический буклет. В соответствии с той ролью, которая ему отведена в Европе. Чудесно знать обо всём этом. Ещё более чудесно сознавать, что воочию можешь увидеть все прелести города. Увы, только не при сложившихся обстоятельствах.
Поднявшись с кресла, он вышел на балкон с ажурными железными решётками, надеясь хоть отсюда полюбоваться панорамой города, не раз являвшегося яблоком раздора между Францией и Германией. На фоне едва тронутой желтым налётом густой растительности и синего сентябрьского неба Павел угадал лишь остроконечные шпили знаменитого страсбургского Нотр-Дам.
Чёрт бы побрал этого шваба! Куда всё-таки он делся? Оторвал от дел, заставил прилететь сюда, а сам?! Павел, казалось, и думать забыл о своём иске. За окном уже 2004 год. Тут и начались чудеса в решете: сначала в институт вдруг пришло официальное извещение, что иск принят к рассмотрению, потом позвонил этот самый адвокат Зоммер и на довольно сносном русском языке пригласил в Страсбург. Мол, все расходы будут оплачены Евросудом.
«Наконец сподобились», – довольно равнодушно отреагировал Фролов на такой поворот событий. Дела давно минувших дней... Он давно потерял веру, что Страсбургский суд когда-нибудь займётся его делом. И тем более всё реже и реже вспоминал про дефолт, сделавший его в одно мгновение практически нищим, кошмарные месяцы в сумасшедшем доме и, что самое главное, ощущение волчьей злости, ослепившей его до такой степени, чтобы через суд добиваться справедливости. Мама, увы, умерла, так и не дождавшись его спасительной технологии, а вместе с её уходом – так ему одно время казалось – всё остальное потеряло смысл. Ну, может быть, просто наука...
Тяжело вздохнув, Павел покинул балкон и опустился в изрядно потертое плюшевое кресло. Пытаясь вздремнуть, он прикрыл глаза и вновь оказался в плену невесёлых воспоминаний. С чего же началась вся эта история? Фролов вспомнил, словно это было вчера, как пытливый и целеустремленный студент из провинции закончил в Москве с красным дипломом Бауманку и распределился в Дубненский центр прикладных исследований. Спустя три года ему с группой учёных удалось сделать революционное открытие – найти новое вещество «гетероэлектрик», некую основу для создания уникальных «звёздных батарей». Это был реальный прорыв в изыскании высокотехнологичных источников энергии будущего. Там же Павел защитился, и ему сразу была присвоена степень доктора наук. Но диссертацию наглухо засекретили. Вернувшись в Новосибирск, он получил под начало отлично оборудованную лабораторию. Отцы науки связывали с ним немало надежд в оборонке.
Беда, как часто бывает, пришла неожиданно. У мамы – моложавой, привлекательной и вечно перспективной актрисы местного драмтеатра – врачи обнаружили злокачественную опухоль. Самый родной человек буквально таял на глазах. Павел возил её по всем знаменитым клиникам и больницам страны. Рискнул даже подвергнуть лечению стволовыми клетками. С присущим ему упорством принялся изучать специальную медицинскую литературу. И в итоге стал разбираться в теме не меньше, чем профессиональный врач-онколог. В одном из медицинских журналов он вычитал короткое сообщение о сенсационном открытии японских медиков: если повысить температуру тела до 43–44 градусов по Цельсию, то больные раковые клетки умирают за считаные часы, а человек при этом сохраняет свою жизнеспособность. Только добиться этого было практически невозможно – кровь сворачивается при сорока двух градусах.
