– Что-то слишком много за половину ночи и еще половину дня они успели узнать о неизвестных вирусах, – то ли вслух спросил, то озабоченно сам себе ответил стоящий чуть поодаль от Демидова мужчина. Его лицо показалось очень знакомым.
– Кто это? – тихо спросил Дан.
– На ловца и зверь бежит, – шепнул ему на ухо генерал. – Мы как раз двигались к нему, когда появились гости. Это ж Духон, еще один олигарх. Как сейчас говорят, бывший олигарх. Хотя по мне что бывший, что нынешний – разницы нет. Главное, что человек масштабный. Познакомлю.
Тем временем Любимов продолжал пугать публику все новой информацией:
– Объявленный по настоянию вирусологов и других специалистов карантин является мерой вынужденной, но необходимой, чтобы оградить незараженную часть территории страны и прежде всего Москву от вирусной опасности. В связи с этим, товарищи, прошу вас проявить терпение и нравственную зрелость. На время действия карантина в пораженном районе вводится комендантское правление. Комендантом назначен товарищ Гулькин Спиридон Петрович, опытный административно-хозяйственный работник, владеющий как местной обстановкой, так и, по специальной линии, навыками эпидемиологического противодействия. С этого момента все вопросы управления районом относятся к его компетенции.
– Товарищ Гулькин, прошу вас взобраться на вышку соседнего корта, – предложил кому-то в толпе Любимов.
На соседнюю вышку действительно поднялся невзрачного вида мужчина в аналогичном серебристом защитном одеянии. В знак приветствия он, глуповато улыбаясь, помахал рукой. Та часть аудитории, которая здесь жила, так сказать, по регистрации в паспорте, мгновенно узнала в нем директора паспортно-визового отдела в прошлом, а ныне заместителя главы местной поселковой администрации.
Аборигены Рублевки разом засвистели и заулюкали.
Тем временем, обращаясь персонально к Гулькину, Любимов внес предложение:
– Предлагается создать также общественный совет из числа авторитетных жителей Успенского поселения, который будет оказывать посильное содействие товарищу Гулькину и направленным в карантинную зону спасательным подразделениям. Еще раз прошу, господа и товарищи, проявить сознательность, соблюдать гражданскую дисциплину и не поддаваться панике! Мы надеемся на скорейший и благополучный исход. Спасибо за внимание.
Так же лихо, как Оржак, Любимов соскочил с вышки и сразу двинулся к выходу по живому коридору, в мгновение ока расчищенному спецназом.
– Паноптикум какой-то! – во весь голос возмутился совладелец молочной империи.
– Это точно, – поддержал его стоявший рядом Демидов.
Оглядев галдящую толпу, он явственно видел, что многие люди совершенно не понимают ни сути происходящего, ни смысла только что услышанного. Но признаки легкой паники были уже налицо.
Кто-то, расталкивая всех и вся, бегом двинулся к выходу. Кто-то неуместно громко, словно в накатившей истерике, дал волю эмоциям и от души хохотал. Откуда-то доносился детский плач.
– Этого еще не хватало, чтоб мною управлял какой-то Гулькин! – размашисто жестикулируя короткими ручками перед носом высокого седовласого, но еще не старого мужчины со следами детской ветрянки на лице, кричал владелец одного из крупных банков Марк Львов.
– Я вас понимаю, как мне кажется, лучше других, – вторил ему собеседник. – Вы управляете такими колоссальными финансовыми потоками, у вас столько клиентов. А тут пожалуйста, какой-то самозванец Гулькин. Что они вообще себе позволяют? Вы же знаете меня! Я признанный писатель и издатель. Мое слово ждут каждый день миллионы читателей. И на тебе, наглое ограничение гражданских свобод.
– А это кто? – спросил генерала Демидов. – Такие страсти! Он что, это все всерьез?
– Это наш местный классик. Здесь из писателей классиков почти нет. Не на что, так сказать, строиться. А наш действительно классик имеет в жилтовариществе один из лучших домов.
– А фамилия-то у него имеется? – Демидов всерьез уважал и ценил литераторов, считая их людьми из другого мира.
– Грешен, точно не помню. То ли Орлов-Таврический, то ли Соколов-Таврический?.. Не читал. Но очень талантливый писатель, ежели домину такую отгрохал. Хе-хе, – доверительно сообщил генерал, усмехаясь себе в усы.
За писателем между тем суетливо переминался с ноги на ногу еще один любопытный персонаж, которого обитатели Рублевки знали не хуже местного парапсихолога Марины Танкер.
Это был достаточно известный в определенных кругах торговец антиквариатом Михаил Николаевич Лескович. В свои шестьдесят пять лет он оставался всеуспевающим живчиком, чьей энергии мог позавидовать, наверное, любой.
Лесковичу было совершенно неважно, что сейчас творится на кортах. Он ждал своей минуты, чтобы заняться любимым делом. Например, впарить тому же писателю очередную антикварную штучку из серебра и хрусталя предположительно позапрошлого века, которую нанятые им умельцы сделали только вчера в его мастерской.
Недаром вся антиквариатолюбивая Москва называла его не иначе как Старьевщик. Михаил Николаевич доподлинно знал, кто на какую иглу собирательства подсел, и всячески старался формировать их дальнейшие вкусы. Увидев, наконец, как Орлов-Таврический остался один, он учтиво тронул его за плечо.
– А, это вы? – с чуть заметным акцентом спросил писатель, не удивившись появлению здесь антиквара.
– Какой ужас. Какой ужас. Но я не поэтому побеспокоил вас. У меня случайно оказался редкий экземплярчик вазочки работы Фаберже. Зная, какой вы, господин писатель, ценитель прекрасного, вот, рекомендую...
– Сколько?
– Всего за пятнашку.
Изыди, искуситель, хотел было в сердцах крикнуть писатель, которому явно было не до покупок. Но статус требовал играть роль до конца.
– Завозите, посмотрю, – сказал он, обуреваемый сосем иными мыслями.
– Премного благодарен. Завтра же и заскочу, – пообещал Старьевщик и поспешил раствориться в толпе.
– Нет, постойте, – неожиданно задержал его за рукав Орлов-Таврический. – Я вспомнил, о чем хотел давно вас спросить. Та крюшонница с бокальчиками, тоже, как вы представляли, работы Фаберже, за которую я летом выложил вам семнашку, оказалась совсем не руки Фаберже. И клейма там левые. Так что извольте объяснить, когда придете завтра. И сертификаты, будьте так любезны, которые вы тоже обещали с лета, пожалуйста, захватите.
Обиженный Старьевщик из интеллигентного знатока искусств мгновенно превратился в задиристого петушка с трясущимся хохолком редеющих волос.
– Кто вам такое мог сказать? Это абсолютная неправда! Я завтра же докажу вам.
– Ну и отлично. До завтра. Если вообще это завтра наступит. – Писатель словно вспомнил, где и по какому поводу он находится. – – И вообще, вам не стыдно? В такие минуты барышничаете! Неужели более подходящего времени не нашли?
Лескович предпочел сделать вид, что не расслышал его нелепых упреков, и растворился в толпе. Тоже мне, моралист, вкуса на три копейки с дыркой, а гонору!
...После бурного собрания Демидов с Братеевым собирались доставить старика домой. Но тот вдруг с заднего сиденья закричал:
– Стой, отпусти вожжи! – словно под ним была не машина, а тачанка, – и быстро открыл дверцу. – Вон видишь, Духон после собрания остывает. Ты вроде хотел с ним познакомиться?
«Не я хотел, а ты, старик, предлагал», – уже готов был возразить Даниил. Но вспомнив генеральскую правнучку, не стал выяснять отношения.
Легкая, скроенная с явным щегольским шиком рыжая дубленка Александра Духона вряд ли способна была согреть его на февральском морозе. «В такой шубейке хорошо разгуливать где-нибудь на карнавале в Венеции, – подумал Демидов. – И то зябко, не говоря уж о подмосковной зиме».
Между тем Духон с кем-то еще общался.
– Леонид Михайлович, дорогой мой, а вы-то какими судьбами оказались в нашей резервации? – Пару минут назад Александр остановил высокого представительного мужчину, в котором признал доброго знакомого, известного врача Табачникова. – Неужели совсем некстати переехали на новую дачу?