– Это что, действительно правда? – все еще не вполне верит в правдивость истории «старшой».

– Абсолютная, – спокойно подтверждаю я слова братца.

– Ни за что бы не поверил!

– У нас еще и не такое бывает. Братец, помнишь зебру?

– Которая девочке пальцы откусила?

– Ага.

– Помню, как же. Редкий был случай – микрохирурги в педиатрическом как ни корячились, а пальчики не прижились. Кусаные раны вообще плохие: размозженные и инфицированные.

– Что, девочка хотела зебру погладить?

– Нет, чем-то хотела угостить. А лошадка была не в духе. Так пальчики в варежке и привезли. Дикие зверюшки – они-таки дикие все же…

В дверь стучат. Оказывается – приехали наши омыватели БТР. Тоже, как опер, злые. Только еще и зачуханные сильно. Причем наряжены в какое-то грязнейшее морское шмотье, очень сильно с чужого плеча.

Злые клоуны из военно-морской самодеятельности…

В помещение не входят, говорят, что связывались с Надеждой и та пообещала устроить помыв личного состава, благо уже поздно. К слову – ей тоже предложили остаться при больнице… Ну, просто на куски компанию рвут…

Однако помыв, он и в Африке помыв. Меня удивляет, что братец, хоть и принявший уже сегодня душ, собирается вместе со всеми.

Он замечает мое недоумение:

– Приходится наверстывать план в конце месяца, – и широко ухмыляется.

Ну да, отоспаться-то он уже успел.

Хоть уже и глубокая ночь, но моемся не торопясь. Надежда ухитрилась еще по бутылке хорошего пива на нос раздобыть. Решаем так: две трети команды пиво примут сразу после помыва, а треть – после того как до кроватей доберемся. Что особенно трогает, бельишко какое-никакое нам тоже приготовили. Рабочее шмотье Вовке с Серегой выкинуть не дают, увязывают в отдельный узел. Время такое, что еще и пригодиться может.

Сидим распаренные, дожидаемся последних – Сашу с Димой. Вовка тем временем высасывает бойко свою бутылку, невзначай половинит долю зазевавшегося Сереги, а потом начинает рассказывать эпопею о промывании внутренности БТР. Жалко, среди нас нет Гомера – со слов Вовки получается настолько эпический подвиг, что куда там авгиевым конюшням!

Приданные салабоны, конечно, ни на что не оказались годны. Это и понятно, пахать на чужого дядю отправляют не самых лучших. Конечно, по уму там еще мыть и мыть, но, во всяком случае, уже можно в БТР ехать, не особо боясь перемазаться в жиже из крови и сала с всякими включениями еще более неаппетитного характера.

Машина не новая, но и не сильно потрепана. Боекомплект практически полный – и для КПВТ и для ПКТ[22]. В мешке для гильз пара десятков пустяшек от крупнокалиберного было, да на полу в жиже попадались гильзы от ПК. Тряпки и огрызки обуви Вовка не смотрел – это Серега разбирался.

Тот, грустно оценивший понесенные потери в бутылке, заметил, что, по его мнению, в машине было четыре человека и водитель. Он-то успел удрать, вполне возможно, что и укушенным, а вот остальные… По рваным шмоткам Сережа решил, что там был рослый мужик – ботинок сорок четвертого размера; женщина средних лет – подметки от сапожков тридцать восьмого размера; две девушки или девочки – тряпки молодежные и остатки кроссовок. С размерами разобраться не вышло, но не детские, это точно. Крупных костей не попалось, так, мелкие осколки…

– Получается так, что с трех человек морфуша разожралась.

– Сидячий образ жизни. Нарушение обмена веществ. Да, может, и была толстой.

– Сережа, а по тряпкам там с размерами разобраться нельзя было?

– Нет, Николаич, у меня не получилось. Не силен я в этом. Не барсучьи же следы или там заячьи… Это вон лучше любой женщине показать – они лучше скажут. Мы тряпки отдельно сложили и велели не трогать.

Интересную беседу нарушает явившийся Семен Семеныч. Задумчиво предлагает ехать спать.

И в два приема компания оказывается в «кубрике»… Николаич делит смены, и все, кроме часового, валимся как в омут… Последнее, что слышу, – тихое бурчание соседа Саши:

– Козла-то им зачем было стрелять…

В джунглях жарко и сыро. И душно. Роскошными игрушками порхают здоровенные бабочки и попугаи. Немного странно, что они практически одинаковы по размерам. Но смотрятся на сочном зеленом фоне листьев, листочков, листов и листищ роскошными пятнами, очень гармоничными, что часто бывает в природе, когда плохо сочетающиеся на холсте или бумаге цвета легко уживаются в оперении попугая или раскраске насекомых. Солнце бьет в глаза и пятнает тенями зеленое буйство вокруг.

Не могу понять, куда делись компаньоны – вроде бы они должны быть рядом, но я никого и не слышу, и не вижу. Зачем-то тащу в руках тостер с волочащейся за ним вилкой на шнуре. Белый шнур, белая вилка.

Тостер необходим. Это я точно знаю. Просто уверен. Совершенно железно.

Впереди мелькает человеческий силуэт. Спешу, как могу, но ноги словно проскальзывают, и двигаюсь я медленно-медленно.

Силуэт приближается, и я четко вижу, что это женщина, причем молодая.

Олька!

Точно, ее спина. Правда, волосы почему-то длинные, а она всегда под мальчишку стригла. О, это отлично, что встретились. Видно, ей как-то удалось добраться с Хибин.

– Эй! – хочу ее окликнуть, но глотка пересохла, и получается тихо и сипло.

Она, впрочем, услышала – и поворачивается, неожиданно оказавшись совсем рядом.

Нет, это не она. То есть и Олька тоже, но больше та девчонка с крысом на плече.

Мертвая девчонка – Олька с мертвым взъерошенным крысом. Пушистые волосы сбились в паклю жгутами, как у наших недоделанных уиггеров[23], лицо сохранило приятный изящный абрис, но щеки смякли. Кожа полупрозрачная, как грязный воск, и на обнаженной груди отвратительная сетка зеленых трупных вен. Страдальческий оскал полуоткрытого рта с обсохшими зубами медленно меняется на мертвую улыбку, глаза широко открываются – узнала меня!

Деревянно протягивает в мою сторону тонкую руку с крошечной ранкой на указательном пальце, отчего мертвая грудь, обвисшая и с трупными пятнами, вздергивается совершенно нелепым рывком. Я прекрасно понимаю, что сейчас дохлый крыс со слипшейся шерстью, проскочив по ее руке мертвецким скоком, прыгнет мне в лицо.

– Наконец-то созрел для ночных поллюций? Можно поздравить? – радостно спрашивает меня братец.

– Не, – с трудом шевелю пересохшим языком, – это Оле Лукойе недоглядел. Всучил мне твой профессионально ориентированный сон!

– А что приснилось? – с интересом спрашивает с другой стороны Саша.

– Мертвая голая девушка с мертвой крысой на плече.

– Жалкий извращенец-подражатель. Считаешь, что если мне приснятся толпы обдриставшихся и взахлеб орущих младенцев – то это будет твой сон?

– Обязательно! – Тут я уже немного прихожу в себя и вижу, что свет горит, ребята встали и собираются.

– Ладно, вставай. Тут рукомойник один, так что уже толпа собралась.

– А Николаич где?

– Пошел уточнять, что там нам светит. А Володька – к БТР похилял.

– А насчет завтрака что?

– Ты глаза разлепи сначала…

Совет хороший. Вижу идиллическую картину – наши уже проснулись все, я последний валяюсь, как ненужная вещь. Кряхтя и потягиваясь, встаю. Это эпохальное событие остается незамеченным публикой. Озадаченный Дима с Ильясом рассматривают вчерашнюю малопулечную снайперку. Братец копается в какой-то рыхлой, исписанной и исчерканной тетради, совершенно антисанитарного вида. Саша роется в вещмешке, а Серега то ли сочиняет стихи, то ли просто дремлет с открытыми глазами, прислонившись к стене и скрестив на груди руки, как и положено романтическому, влюбленному герою. Непонятно, куда делся Семен Семеныч – ночевал он с нами. Ну да, скорее всего, в больницу уже побег, к сыну.