Вчера привычное течение жизни Володи Скорова странным образом прервалось, и было совершенно не очевидно, что оно возобновится. Будет ли он жив спустя каких-то несколько недель, и наступит ли все, что должно наступить у человека во вторую половину его жизни?
Затянувшись второй сигаретой, Володя привычно напряг воображение.
…Узкая изогнутая улочка, жара, распахнутые на улицы лавки, мечущаяся толпа, в которой его автомат выгрызает бегущего за бегущим. Жаль — большинство этих людей умрут просто потому, что случайно встретились именно здесь и сейчас. Не виноватые ни в чем; ни в том, что приехали в страну, где смогут спокойно ходить в синагогу, не нарываясь на оскорбление. Ни в том, что бежали из Йемена или Марокко в поисках работы более разумной и платы более высокой. И, конечно, ни один из тех, кто умрет на этой улице, не виноват в том, что дураки и подонки затеяли украсть у него сына. Они умрут случайно; компании и целые семьи разделит на живых и мертвых траектория пули или то, что кто-то наклонился завязать ботинок. Они не виноваты ни в чем — уже поэтому надо постараться избежать всего, к чему толкают его эти ребята.
Хотя — почему не виноваты? Они поехали по доброй воле в страну, где царят законы национал-социализма. Знали они об этом? Знали. Согласны были с политикой Израиля? Согласны. Может быть, и без особого восторга, может быть, поджимая губы, рассказывая анекдоты… Но им давали жирный кусок — и эти люди забывали, что дается он им за счет других. И на земле, завоеванной у другого народа. А коли так — чем их позиция отличается от позиции большинства немцев при Гитлере? Те тоже рассказывали про Гитлера анекдоты…
…А потом сзади или сбоку рванется огонь, и он, Володя Скоров, упадет на сухую белую землю, пробитый в нескольких местах. Растерянный молоденький солдатик… или девушка? Да, растерянная девчоночка, расширенные глаза, смесь паники и чувства долга, молодая грудь чуть сбоку от приклада; девочка обалдело ведет стволом, взметает пыльные фонтанчики все ближе к Володиной голове. Потом ее будет выворачивать, пойдет истерика, и врач понадобится ей, а не Володе.
Володя вытянул руку; странно было думать, что эта белеющая в полутьме кабинета, покрытая волосками рука, такая знакомая, торчащая из рукава халата, скоро будет лежать на горячей белой пыли Страны пророков, она свесится с носилок и кто-то поднимет ее и положит на носилки рядом со всем остальным — чтоб не мешала. А носилки сунут в машину, уже когда развезут всех, в кого он успеет попасть; успеет натечь большая темно-красная лужа, и его кровь, много крови смешается с белой пылью, образует какое-то бурое мягкое тесто. Санитар ступит в него и потом долго будет очищать ботинок.
В носу неприятно защипало, и возникло сильное желание допить то, что начал ночью. В голове метался какой-то развинченный мотивчик, залихватский, наглый, мотив людей, выбитых, выброшенных из обычной человеческой жизни. Эти песни сочинялись людьми, ничего в мире не любившими и не уважавшими, на все смотревшими со стороны. Авторы последовательно зубоскалили по поводу всего, что было священно для миллионов людей в десятках стран мира; отказываясь от высших ценностей, они тем более рьяно воспевали низшие потребности человека, вплоть до желания покакать. И потому эти песни, циничные и разудалые, не могли не ласкать сознания выпавшего из жизни человека.
Володя глотнул еще раз и встал. Для начала пришлось помыть груду оставшейся со вчерашнего дня грязной посуды, забившей всю мойку: Марина знала, что посуду ее муж-шлемазл помоет, никуда не денется. Она, по-видимому, считала себя слишком аристократичной для мытья посуды и при каждом удобном случае переваливала это занятие на мужа. А Володя почему-то вовсе не считал себя настолько аристократичным — хотя Игнатий Николаевич уже имел высшее образование и преподавал в Горном институте, когда предки Марины торговали засахарившимся вареньем и мануфактурой в житомирских лавочках. А образование получали розгачами по задницам в хедере.
Домыв посуду, Володя подошел к телефону… Кто сказал, что он будет один? Нет, он проведет генеральную инвентаризацию, черт побери! Инвентаризацию своих баб. И посмотрит, что тут можно еще сделать…
С точки зрения Володи, его измены были прямо спровоцированы женой. В свое время, еще на первом году супружеской жизни, Марина бросила тоном невыразимого презрения: «Кому ты нужен!» Трудно представить себе человека, который после таких слов не захочет проверить — нужен он кому-то или нет? С этого момента супружеская жизнь Владимира Скорова приобрела некоторые сложные, но в известной мере и увлекательные стороны.
И уж, во всяком случае, демонстрацию из своих похождений он устраивал именно из-за Марины: надо же было напомнить ей то, давнее высказывание? Надо. А разве существует лучший вариант для этого, чем использовать для свиданий собственный кабинет? Чтобы супруга видела, кто к нему приходит и кому он, стало быть, все-таки нужен. По крайней мере, Володя не знал лучшего способа, да к тому же… к тому же, признаемся честно, ему было еще и лень тащиться в какое-то другое место. Так же, как лень было провожать своих подружек. Другое дело: хлопнула дверь, а ты сразу же садишься за письменный стол и опять занимаешься делом…
Итак, Володя позвонил, отпил еще вина… и спустя небольшое время его уже можно было видеть далеко от Мориса Тореза, возле Исаакиевской площади. Пьяноватый и веселый, он забыл побриться дома, теперь забежал в парикмахерскую, потом кое к кому в Архив, и вскоре Володя уже поднимался по лестнице, выщербленной поколениями ступавших по ней людей. Ключом, взятым у друга в Архиве, Володя открыл дверь в эту квартиру — запах книг и некоторой затхлости, книги в шкафах и на шкафах, ковер на стене, а над ним полка с книгами… Но нет книг на журнальном столике, и нет книг на широкой тахте, а это главное.
Здесь чаще всего разворачивалась одна из тайных сторон жизни Володи — тех, которые не всякий человек старается рекламировать. Иногда Володя был не прочь сделать эту тайную часть жизни явной, но, даже и решившись порвать с Мариной, он еще должен был получить согласие другой стороны — Оксана давно была замужем.
Само это идиотское замужество было построено только на одном — на шизофреническом желании стать взрослой в понимании советского общества. Потому что, пока девушка не выйдет замуж, не разведется, не родит ребенка, в СССР считать ее взрослой не будут — каковы бы ни были ее личные достоинства и умственные способности. Оксана к тому же действовала с типичным и от этого особенно отвратительным эгоизмом и садизмом советской девчонки: был найден человек, готовый взять замуж, и притом такой, из которого Оксана (куда более умная и образованная) могла вить веревки.
К тому времени был в ее жизни не только Володя (который и лишил ее невинности), но и еще один человек, и, похоже, он-то пережил замужество Оксаны гораздо тяжелее. Но какое это имело значение?! А Владимир Кириллович имел жестокость подробно описать, чем этот брак неизбежно закончится… и очень странно было видеть глаза Оксаны. Всегда умные, живые, на этот раз они стали как бы эмалевыми — совершенно без глубины и вообще безо всякого выражения, примерно как у Эли Либермана при обсуждении проблемы приобретения автомата. Володя понял, что девушка прилагает все усилия, тратит неимоверное количество энергии, только чтобы не слышать его.
Возмущенный Володя не встречался с Оксаной почти полгода… Через полгода Оксана ему позвонила — и Володя так не уважал самого себя в этот период, что они снова начали встречаться. В пользу Оксаны говорили дела — ведь трудно представить себе, что женщина, которая его не любит, будет бегать от мужа к женатому мужику, и делать это несколько лет.
…В час дня появилась Оксана; как всегда, прекрасно одетая, как всегда, сдержанно-эротичная и, как всегда, непостижимая.
Все — как обычно: около часа разговоров, а потом Володя стал раздевать подругу. Больше всего ей нравилась пассивность, максимум помощь в совлечении очередной детали туалета; в некотором смысле Оксана действительно отдавалась, а не брала его, как очень многие женщины. В этом была своя прелесть.
