– Да, – Тристан вежливо поклонился, – обещаю, вы выздоровеете…
– Спасибо тебе, сын мой, – прочувствованно всхлипнул священник. – Знай, ты только что спас не только меня, но и весь наш несчастный мир!
– Как это? – удивился стригой, не смея верить своей негаданной удаче. – Поясните, я вас не понимаю!
– Меня зовут отец Ольгерд, – чопорно представился старик. – И в качестве признательности за мое спасение я открою вам великую тайну. Я служу каноником в Мариацком костеле. Да, да, именно в том самом, где находится старинный резной алтарь Божьей Матери, созданный в XIV веке великим Вито Ствошем, по легенде происходившим из рода спасшегося от казни рыцаря-тамплиера. А в правом крыле оного алтаря спрятан один из предметов священного «Божьего Завета»…
И Тристан тут же низко склонил голову, якобы благоговея перед доверием своего пациента, а на самом деле скрывая торжествующую улыбку, ужасно обезобразившую его красивое лицо. Теперь он точно знал: Тьма избрала его на роль своего первейшего рыцаря, поручив совершить невероятное! Ах да, и просьба Элоизы тоже будет исполнена…
Тристан де Вильфор вышел из больницы ровно в девять, именно в тот безобидный час, когда утро уже полностью вступило в свои законные права, не представляя для стригоя ни малейшей опасности. Тридцать рассветных минут он, как обычно, провел в своем плотно зашторенном кабинете, отлеживаясь на спасительной кушетке. Вампирская зараза еще только начинала расползаться по территории Польши, а поэтому странные привычки иностранного врача не вызывали у персонала госпиталя слишком бурного любопытства, являясь для них не более чем оригинальным чудачеством заезжего мизантропа. Кажется, люди решили, будто симпатичный виртуоз-хирург принадлежит к одной из магометанских религиозных общин, чьи строгие правила предписывают ему неукоснительное совершение молитвенного намаза, в том числе на закате и на рассвете. Сам же Тристан ничуть не стремился развеять оное, чрезвычайно удобное для него заблуждение окружающих его смертных, в глубине души безмерно потешаясь над их вопиющим невежеством. Да, француз-мусульманин – это по нынешним сумбурным временам может и посчитается нормальным, но коренной француз, а к тому же еще и дворянин, должен являться только стопроцентным католиком. Ну или стригоем, конечно…
Тристан неторопливо шел по каменной набережной, обрамляющей ленивую Вислу, подняв воротник своего кашемирового пальто и негодуя на крупный мокрый снег, угрожающий испортить форму его щегольской фетровой шляпы. По реке плыли куски грязного льда, разломанного недавней оттепелью, температура влажного воздуха болталась в районе минус трех градусов, а резкий, порывистый северо-западный ветер нес массу тошнотворных миазмов, всегда присущих густонаселенным человеческим городам. Увлекшись собственными раздумьями, де Вильфор неосторожно вступил в лужу. В ботинках немедленно омерзительно захлюпало…
«Какие же все-таки никчемные существа эти людишки! – поморщился педантичный стригой, придирчиво рассматривая носок своей обуви, неприятно поразивший его чуть-чуть отклеившейся подошвой. – Они даже приличные туфли не способны пошить… Они не понимают, что можно привыкнуть к чему угодно, кроме подлости ближнего, мокрых ног и заложенного от простуды носа…»
Внезапно начавшийся обильный снегопад нарушил плавный ход его мыслей, заставив нехорошим словом помянуть всю ангельскую братию, по его мнению всецело повинную в столь мерзкой погоде, и ускорить шаги.
За прошедшие двести с лишним лет Тристан как-то незаметно растерял большую часть идей и целей, наполнявших его существование видимостью кипучей деятельности. Прежний юношеский пыл и жажда жизни улетучились, и теперь он гниющим бревном сплавлялся по реке времени, вяло размышляя, куда его вынесет течением. Впрочем, ответ на оный вопрос не сильно его беспокоил, ибо чаще всего стригою было все равно. В его жизни не хватало чего-то настоящего, искреннего… Возможно, любви?
А снег все падал и падал, затейливо кружась, косо ложась на парапеты набережной и собираясь там в имеющие неправильную форму кучки. Снег – полноправный хозяин этого сырого, промозглого, чуждого французскому врачу города. Красный круг низко висящего солнца, тусклый и блеклый, подкрашивал багрянцем серые пласты туч. Ржавая вода застыла на черных провалах уличных канализационных решеток, образовав кривую пародию на зеркало. Тристан шел домой, собираясь немного поразмыслить на досуге и выработать тактику своего последующего поведения. В общем-то, ему досталась весьма неплохая двухкомнатная квартирка, находящаяся в близости к автобусной остановке. А если не полениться и пройтись пешком, то за десять минут можно добраться до станции метро, возле которой, по старому польскому обычаю, расположился стихийный мини-рынок. Пешие прогулки стригой любил, а вот гостиницы недолюбливал, находя их излишне шумными и опасными. Поэтому он и присмотрел себе оную тихую квартирку, избавившись от кучи проблем разом. Никто не лез в его личную жизнь, не досаждал вниманием и не знал его адреса, потому что Тристан специально умолчал о месторасположении своего убежища, предпочитая сообщаться с больницей посредством сотового телефона. Но сейчас он почти бегом проследовал к метро, спасаясь от разбушевавшейся стихии. Окинув взглядом истинного философа примыкающую к подземке небольшую площадь, хирург мимоходом оценил грубоватый колорит столпившихся под клеенчатым навесом бабулек, разложивших на картонных коробках свой немудреный товар: семечки и сигареты. Обозрел громогласных торговок сморщенными пирожками и беляшами, издававшими стойкий запах собачатины, а также фасад угрюмой забегаловки, в которой толпился неопрятный безработный люд, потягивая кислое, беззастенчиво разбавленное водой пиво. Он миновал свору ярких, проворных, словно сороки, цыганок, укутанных в пуховые шали, но испуганно шарахнувшихся при приближении стригоя.
Видимо, эти примитивные поклонницы древних богов были восприимчивее других людей и интуитивно чувствовали его истинную природу. Он снисходительно осмотрел цветочные и продуктовые павильоны, где вовсю орудовали носатые кавказцы и обиженные на жизнь провинциалы, и проигнорировал лотки, заваленные новейшей аудио– и видеопродукцией, оперативно украденной и некачественно растиражированной предприимчивыми русскими пиратами. Право же, эти люди с их мелкими низменными заботами и такими же мелкими идеалами совершенно не стоили его внимания. Тристан до глубины своей двухвековой души презирал этот бестолковый человеческий мир, казалось так и кричавший во всеуслышание: «Мы пища, мы всего лишь пища». Да, для него люди стали только пищей. Вместилищем вкусной крови, и ничем иным…
Тристан совсем уже собирался спуститься на станцию метрополитена, как вдруг заметил большой рекламный плакат, прикрепленный к фонарному столбу и сейчас наполовину заметенный слоем липкого снега. Впрочем, зоркий глаз стригоя все равно позволил ему в деталях рассмотреть изображенную на рекламе картинку. На дощатом щите красовалась полуобнаженная девица, чей безразмерный бюст буквально выпирал из крохотного, величиной с два спичечных коробка, бюстгальтера. От плаката так и веяло дешевой вульгарностью, но Тристана заинтересовали отнюдь не силиконовые прелести глупо улыбавшейся блондинки, способные вызвать у него только тошноту. Нет, он будто зачарованный уставился на помещенную под девицей надпись, пророчески гласившую: «То, чего хочет женщина, лучше дайте ей сами, а не то она возьмет это сама!»
Губы Тристана изогнулись в удивленно-восхищенной улыбке, потому что, в отличие от совершенно бездарной рекламы нижнего белья, помещенный под девицей талантливый слоган не только полностью соответствовал объективной действительности, но и идеально отражал теперешнее положение стригоя, поразив его в самое сердце. Нынешнее размеренное существование этого уравновешенного мужчины, всецело посвятившего себя науке, внезапно оказалось нарушено нахальным вмешательством некоей дерзкой особы, подвергшей смущению его рациональный разум и растревожившей его холодную душу. Она действовала сугубо по своей личной инициативе, даже не поинтересовавшись согласием Тристана. Она бесцеремонно напомнила ему о том, что он является ее собственностью, и притом звалась отнюдь не судьбой, а носила куда более благозвучное, но вместе с тем и приземленное имя. О да, ее следовало называть всесильной, ибо она владела магией, пользовалась покровительством Темного Отца, распоряжалась народами, стихиями и числилась закадычной подружкой самой смерти. Тристан мог по справедливости гордиться своим безупречным происхождением, до мозга костей являясь дворянином и аристократом, и, следовательно, с женщинами он не воевал. И посему, получив исходящий от женщины приказ, он не запротестовал, а просто подчинился. И, кроме того, как и каждый истинный француз, он частенько повторял одну красивую фразу, уместную в любой ситуации. «Шерше ля фам!» – вот так звучит излюбленная французская поговорка, актуальная всегда и везде. И Тристан не ошибался, потому как этой роковой особой, взявшей на себя труд по изменению привычного уклада его жизни, стала уникальная женщина – молодая стригойская повелительница Андреа дель-Васто.
