Когда Кармела вошла в дом и бросила взгляд на мужа, она сразу заметила, что он как-то непривычно взволнован. Сначала она подумала, что он узнал о том, что она заняла деньги у дона Карделла, не испросив его согласия, но это было не так. Глаза его блестели детским возбуждением, и в них не было и следа упрека. Она с улыбкой посмотрела на него и, даже прежде чем он сказал ей, поняла, что он вдохновился каким-то очередным новым проектом.
Ее муж, Антонио Мануцио, был сыном дона Мануцио, адвоката и муниципального советника. Заметного лица в Монтепуччио. Богатого. Владельца нескольких сот гектаров земли с оливковыми деревьями. Дон Мануцио был из тех, кого неоднократно грабил Скорта Маскалдзоне. Многие из его людей были убиты в то время. Когда он узнал, что его сын намеревается жениться на дочери этого бандита, он поставил его перед выбором: или их семья, или эта «потаскуха». Он так и сказал — putana,что в его устах было равнозначно неприличию, как пятно томатного соуса на белоснежной рубашке. Антонию выбрал: он женился на Кармеле, порвав со своей семьей, отказавшись от беспечной жизни буржуа, которая ждала его. Он женился на Кармеле, не имея ничего. Ничего. Кроме своей фамилии.
— Что случилось? — спросила Кармела, давая Антонио радостную возможность рассказать ей то, что рвалось у него с языка. Лицо Антонио осветилось довольством, и он воскликнул:
— Миуччия, у меня замечательная идея, я думал об этом весь день. Вообще-то я обдумывал все давно, но сегодня утвердился в этом и принял решение. Оно созрело во мне, когда я думал о твоих братьях…
Лицо Кармелы слегка омрачилось. Она не любила, когда Антонио заводил речь о ее братьях. Лучше бы он говорил с нею об их двоих сыновьях, Элии и Донато, но этого он не делал никогда.
— Что случилось? — устало повторила она свой вопрос.
— Нужно изменить нашу жизнь, — сказал Антонио.
Кармела не ответила. Теперь она уже знала, что собирается сказать ей муж. Не в подробностях, конечно, но догадывалась, что речь пойдет об одной из его идей, с которой она не согласится, и это ее опечалило. Она нахмурилась. Она вышла замуж за человека, у которого в голове гулял ветер и блестели от всяких идей глаза, он шел по жизни, словно канатоходец. И это огорчало ее. Вгоняло ее в тоску. Но Антонио уже завелся, и теперь надо дать ему высказаться.
— Нужно разнообразить нашу жизнь, Миуччия, — повторил Антонио. — Посмотри на своих братьев. Да, у каждого свое дело. У Доменико бар. Пеппе и Фелучче рыбачат. Но нужно подумать и еще о чем-то, кроме этих проклятых сигарет.
— Для Скорта только табачная лавка и годится, — ответила Кармела.
Все три ее брата уже женились, и у всех троих с женитьбой началась новая жизнь. Доменико связал себя узами брака с Марией Фарателла, девушкой из семьи коммерсантов, в июне 1934 года. Это был союз без страстной любви, но он дал Доменико такую комфортную жизнь, какой он никогда не знал. И из-за этого он испытывал к Марии чувство благодарности, похожее на любовь. С Марией он был защищен от бедности. Фарателла не жили в роскоши, но у них, кроме обширных оливковых полей, был бар на корсо Гарибальди. С тех пор Доменико делил свое время между баром и табачной лавкой, работая там, где в тот или иной день был больше нужен. Что касается Фелучче и Джузеппе, то они женились на дочерях рыбаков, и работа в море отнимала у них большую часть их времени и сил. Да, братья отдалились от табачной лавки, но так сложилась жизнь, и то, что Антонио, чтобы определить перемены в их жизни, пользуется термином «разнообразить», вывело Кармелу из себя. Это показалось ей несправедливым, почти оскорбительным.
— Табачная лавка — наш крест, — снова заговорил Антонио, не обращая внимания на молчание Кармелы. — Или станет им, если мы не попытаемся изменить жизнь. Ты сделала все, что от тебя зависело, и сделала это лучше, чем кто-либо, но теперь пора подумать о переменах. Своими сигаретами ты зарабатываешь деньги, но никогда не добьешься того, что ценится по-настоящему: власти.
— И что ты предлагаешь?
— Я выставлю свою кандидатуру на должность мэра.
Кармела не смогла удержаться от смеха.
— И кто за тебя проголосует? Даже твоя семья тебя не поддержит. Доменико, Пеппе и Фелучче. Вот и все. Да, ты можешь рассчитывать на эти три голоса. И только.
— Знаю, — сказал Антонио с детской обидой, но понимая в душе, что она права. — Но я должен попытаться. Я уже подумал об этом. Эти невежды, что живут в Монтепуччио, не знают, что такое политика, и не умеют определить ценность человека. Я должен заработать их уважение. И для этого уеду.
— Куда? — спросила Кармела, удивленная таким решением своего взрослого юнца-мужа.
— В Испанию, — ответил он. — Дуче нуждается в хороших итальянцах. Готовых отдать свою молодость на разгром красных. Я буду среди них. А когда вернусь, увешанный медалями, они увидят во мне человека, который нужен им в мэры, поверь мне.
Кармела какое-то время молчала. Она никогда ничего не слышала о войне в Испании. Ни о планах дуче относительно этой страны. Но что-то подсказывало ей, что место отцов семейств не там. Что-то в глубине ее существа. Настоящие баталии Скорта разыгрываются здесь. В Монтепуччио. А не в Испании. И в этот день 1938 года, как и каждый день, им необходимо, чтобы клан Скорта был вместе. А дуче и его война в Испании могут позвать других мужчин. Она долго смотрела на мужа, потом просто повторила тихим голосом:
— Для Скорта годится только табачная лавка.
Но Антонио не слушал. Скорее, он принял решение, и его глаза уже блестели, как у ребенка, который грезит о дальних странах.
— Для Скорта — возможно, — сказал он. — Но я Мануцио. И ты тоже, поскольку ты моя жена.
Антонио Мануцио принял решение. Он решил ехать в Испанию. Сражаться на стороне фашистов. Он хотел завершить свое политическое образование, ринувшись в эту новую авантюру.
Он долго, до самой поздней ночи, объяснял ей, почему эта идея осенила его и как, вернувшись, он будет неизбежно с выгодой пользоваться славой героя. Кармела не слушала его. Ее взрослый юнец-муж продолжал рассказывать ей о славе фашистов, а она задремала.
На следующий день она проснулась в страшном волнении. Ей предстояло столько дел. Одеться самой. Одеть своих двоих детей. Причесаться. Проверить, хорошо ли выглажена белая рубашка мужа, которую он выбрал накануне. Напомадить волосы Элии и Донато, надушить их, чтобы они сияли как новенькие монетки. И не забыть бы свой веер, ведь день жаркий и ветер наверняка станет удушающим. Она волновалась, как в день причастия своих сыновей или в день собственной свадьбы. Нужно было еще столько всего переделать. Ничего не забыть. И при этом не опоздать. Она металась по дому с гребенкой в руке, с иголкой, зажатой в губах, ища свои туфли и проклиная платье, которое, казалось, усело, и она никак не могла застегнуть на нем пуговицы.
Наконец все были готовы. Оставалось лишь тронуться в путь. Антонио снова спросил ее, где назначена встреча, и Кармела в который раз повторила: «Санакоре».
— Куда он нас тащит? — недоумевал Антонио.
— Я не знаю, — отвечала она, — это сюрприз.
Итак, они отправились, спустились из Монтепуччио и пошли по прибрежной дороге до назначенного места. Затем — по узкой, какой-то подозрительной дороге, которая привела к насыпной земляной площадке над морем. Какое-то время они постояли в нерешительности, не зная, куда податься теперь, но вдруг увидели деревянную стрелку, на которой было написано: Trabucco Scorta, она указывала на лестницу. После бесконечного спуска они вышли на широкую рыбачью пристань, прилепившуюся к скале у самых волн. Эта была одна из тех trabucco, которых полно на берегах в Апулии. Они выглядели как гигантские деревянные скелеты. Нагромождение досок, выбеленных временем, которые лепились к скале и, казалось, никогда не смогли бы противостоять урагану. И тем не менее они держались. С незапамятных времен. Высились над водой. Противостояли ветру и ярости волн. Когда-то их использовали для того, чтобы ловить рыбу, не выходя в море. Но люди давно покинули их, и теперь это были всего лишь какие-то странные впередсмотрящие, которые, скрипя под ветром, не сводили глаз с волн. Можно было подумать, что они сооружены кое-как. Однако эти, казалось бы, ненадежные постройки выдерживают все. На пристани полно спутанных веревок, маховиков, шкивов. Когда мужчины работают, все верещит и натягивается. Trabucco поднимает свои сети медленно и торжественно, словно какой-нибудь костлявый великан, который опускает руку в воду и осторожно вынимает ее, словно достает из моря какое-то сокровище.
