Зачем обижать другого человека? Достаточно того, что обидели тебя.

– Норма Джин, твоя мама попросила еще один день на размышления.

Еще день! Но голос доктора Миттельштадт звучал ободряюще. Она была не из тех, кто склонен сомневаться, выказывать слабость или беспокойство; в ее присутствии полагалось излучать оптимизм. Полагалось отбросить все дурные мысли. И Норма Джин улыбнулась, а доктор Миттельштадт продолжила пересказывать ей мнение главного врача психиатрической клиники в Норуолке, которое сводилось к тому, что теперь Глэдис Мортенсен уже менее «подвержена галлюцинациям», менее «склонна к агрессии». И есть надежда, что на этот раз, в третий раз, когда Норму Джин хотели удочерить, Глэдис Мортенсен примет разумное решение и ответит утвердительно.

– Потому что, вне всякого сомнения, мама любит тебя, дорогая, и желает тебе счастья. Желает только самого лучшего, как и мы все. – Доктор Миттельштадт умолкла и вздохнула, а потом со страстью сказала то, что хотела сказать с самого начала: – Ну что, дитя, помолимся?

Доктор Миттельштадт была ярой сторонницей Христианской науки, однако не навязывала никому своих убеждений. За исключением разве что тех девочек, что были у нее «в фаворе», да и с ними делала это очень деликатно и малыми дозами, как кормят долго голодавших людей.

За четыре месяца до этого, когда Норме Джин исполнилось одиннадцать, доктор Миттельштадт вызвала ее к себе в кабинет и подарила книгу Мэри Бейкер Эдди «Наука и здоровье с Ключом к Священному Писанию». На внутренней стороне обложки была надпись, сделанная безупречным почерком доктора Миттельштадт:

Каждую ночь Норма Джин читала эту книгу перед сном и каждую ночь шептала вслух эту надпись. Я люблю вас, доктор Миттельштадт. Она считала эту книгу первым настоящим подарком в своей жизни. Тот день рождения запомнился ей как самый счастливый день с тех пор, как ее сдали в детдом.

– Мы будем молиться о верном решении, дитя. И чтобы Отец наш дал нам силы смириться с ее решением, каким бы оно ни было.

Норма Джин преклонила колени на ковре. Доктор Миттельштадт, чьи суставы были поражены артритом, осталась сидеть за столом, низко склонив голову и сложив руки в молитвенном экстазе. Ей было всего пятьдесят, но отчего-то она напоминала Норме Джин бабушку Деллу. То же таинственное обилие женской плоти, бесформенной, если бы не тугой корсет, та же необъятная вислая грудь. Добродушное красноватое лицо, подернутые сединой волосы, толстые ноги с набухшими венами в утягивающих чулках. Глаза ее смотрели с тоской и надеждой. Я люблю тебя, Норма Джин. Как родную дочь.

Может, она произнесла эти слова вслух? Нет.

Может, она обняла Норму Джин и поцеловала ее? Нет.

Доктор Миттельштадт подалась вперед (старое кресло ее скрипнуло) и со вздохом приготовилась читать с Нормой Джин молитву из Христианской науки, ибо та была величайшим ее даром этому ребенку и великим Божьим даром для нее самой.

И Норма Джин отозвалась робким эхом:

– Аминь.

Куда ты уходишь, когда исчезаешь?

И ты одна там, куда ушла?

Три дня ждали решения Глэдис Мортенсен, отдавать ли дочь на удочерение. Дни разбивались на часы и даже минуты, невыносимо долгие, как бывает, когда задерживаешь дыхание.

Мэри Бейкер Эдди, Норма Джин Бейкер. О, это очевидное знамение!

Зная, как нервничает Норма Джин, ее подружки, Флис и Дебра Мэй, погадали ей на ворованной колоде карт.

В приюте разрешалось играть только в «черву», «джин рамми» и «рыбу» и запрещалось играть в покер, а также юкер – эти игры считались азартными и чисто мужскими. Запрещалось и гадание, ибо его считали «колдовством» и оскорблением Христа. Поэтому девочки гадали тайком, после отбоя, трепеща от волнения.

Норме Джин не очень-то хотелось, чтобы подружки предсказывали ей судьбу, потому что карты могли помешать молитвам. И еще из страха, что ей нагадают что-нибудь плохое, а плохого лучше не знать, пока есть такой выбор.

Но Флис и Дебра Мэй настояли на своем. Они верили в магическую силу карт куда больше, чем в волшебные способности Иисуса Христа. Флис перетасовала колоду, дала Дебре Мэй снять, снова перетасовала и начала раскладывать карты на столике перед Нормой Джин. Та в ожидании затаила дыхание: дама бубен, семерка червей, червовый туз и бубновая четверка…

– Все красной масти, видишь? Это означает, что наша Мышка получит добрую весть.

Может, Флис врет? Норма Джин обожала свою подружку, которая дразнила ее, а то и мучила, но в то же время защищала и в приюте, и в школе, где младшие девочки-сироты нуждались в защите. И тем не менее Норма Джин ей не доверяла. Просто Флис хочет, чтобы я осталась в этой тюрьме вместе с ней. Потому что ее никто никогда не удочерит.

Это было правдой, горькой, но правдой. Ни одна супружеская пара на свете не захочет удочерить ни Флис, ни Джанет, ни Джуэлл, ни Линду, ни даже Дебру Мэй, эту хорошенькую рыжеволосую и веснушчатую двенадцатилетнюю девочку. Потому что они были уже не детьми, а девочками, слишком большими, с этаким «особенным» взглядом. Взгляд выдавал их, говорил, что взрослые их обижали и что они этого не простят. Но в основном потому, что они уже были большие. Они успели побывать в приемных семьях, но «не сложилось», и их вернули в приют, где они останутся на попечении государства, пока не достигнут шестнадцати лет и не смогут себя обеспечивать. Ребенок старше трех-четырех лет уже считался в приюте «большим». Приемным родителям нужны были грудные младенцы или совсем маленькие дети, чей характер не успел сформироваться. Дети, не умевшие говорить и потому не имевшие воспоминаний.