Леонид Жуховицкий

Леонид Жуховицкий

Ночлег в чужой квартире

Уже темнело, когда объявили, что рейсы на Москву откладываются до восьми утра.

Огромная стекляшка Хабаровского аэропорта сразу зашевелилась и загудела, повторное объявление исчезло в шуме.

Батышев досадливо поморщился, поднялся с кресла и стал пробираться к полукруглой стойке справочного, автоматически выделяя в толпе людей, протискивавшихся туда же, — это были союзники, но и конкуренты.

Уже отойдя, он подумал, что кресло неплохо бы на всякий случай закрепить за собой. Однако было поздно — его уже занял бородатый парень в грязной нейлоновой куртке. Причем расположился он с завидным удобством, откинувшись на спинку и пристроив вытянутые ноги на рюкзак. Мало того — на коленях у него сидела худенькая очкастая девушка, а на подлокотнике боком примостилась другая, в тренировочном костюме. Она держала в руке бумажный кулек, из которого все трое по очереди таскали дешевые конфеты. Разговаривали они громко, смеялись громко и вообще всячески демонстрировали внутреннюю раскованность и пренебрежение к условностям. Правда, очкастая худышка явно смущалась, краснела и, пока Батышев смотрел, дважды одернула юбку. Зато бородач так и лоснился от удовольствия.

Сорок пять лет Батышева не давали ему морального права одному посягать на уют и благополучие троих.

Впрочем, ночевать в кресле он все равно не собирался.

Проталкиваясь сквозь толпу, Батышев все же сделал крюк, чтобы заглянуть в зеркало. В принципе, к своему виду он относился спокойно. Но в этой поездке нужно было выглядеть хорошо.

В общем, он и выглядел неплохо. Достаточно модный костюм, приемлемая рубашка, галстук в тон и повязан как надо. Живота, слава богу, пока не отрастил. Дочь-девятиклассница, когда бывала в настроении, говорила, что он похож на тренера по гимнастике и что морщины ему идут, потому что они мужские, а не старческие.

С небольшим, вроде спортивного, чемоданчиком Батышев и вправду мог сойти за тренера, если бы не авоська. Она мешала и порядком сковывала, тем более что из болтавшегося в ней свертка отчетливо торчал наружу прорвавший бумагу рыбий хвост. Эта идея — с рыбой — пришла ему в голову в последний момент и была бурно подхвачена женой. Купить чавычу успели. А вот увязать как следует…

Толпа у справочного была неспокойная и густая. Шел сентябрь, но и осенью на Запад летят многие. И у каждого есть причины торопиться.

Батышеву для его дел, в сущности, не было разницы, сегодня лететь или завтра. Но задержка выбивала из колеи. Он уже настроился на вечер в столице, уже послана телеграмма московскому родичу. Да и как решить проблему ночлега, если вылета действительно не будет до утра?

И потому хотелось верить, что, по универсальному закону дефицита и блата, где-нибудь на дальней полосе все же припрятан самолет для тех, кто с командировкой, с записочкой или просто понастойчивей. У Батышева командировка была.

К справочному тянулись две очереди. Какая из них короче, Батышев не разобрал и пристроился за высокой длинноволосой девушкой в свитере грубой домашней вязки просто потому, что за ней было приятней стоять.

Ответы давала крупная блондинка лет тридцати, с лицом довольно красивым, но скучающим и даже надменным. Было своеобразное изящество в том, с какой легкостью, одной-двумя короткими фразами она отбрасывала осаждающих от крепостной стены. Ответы ее были, в общем, точны, тон безлично-вежлив, зато лицо выражало безграничное презрение к бестолковой людской мелочи, копошащейся по другую сторону барьера на уровне ее колен.

Дошла очередь и до высокой девушки в свитере. Она повернулась к окошечку, и Батышев увидел угрюмое худое лицо.

— Двадцать шестой опять откладывается? — спросила девушка резко, словно уличая. Голос у нее был низковатый.

— Все рейсы на Москву откладываются, — поверх ее головы ответила блондинка — без выражения, голосом, словно записанным на пленку.

— Меня все не интересуют, — грубо сказала девушка, — я спрашиваю про двадцать шестой.

— Все рейсы на Москву откладываются, — повторила та, не меняя интонации, однако чуть скосила взгляд вниз на противницу, более упорную, чем остальные.

— А утром точно полетит или, как сегодня? — девушка в свитере явно нарывалась на скандал.

— Утром объявим, — ответила блондинка все тем же пленочно-вежливым голосом. Но глаза ее азартно блеснули, и Батышев понял, что безукоризненный тон в сочетании с презрительным взглядом служат ей немалым развлечением в однообразной работе.

— Весь день объявляете — и все на два часа! — громко сказала девушка в свитере.

Это не был вопрос, и блондинка с удовольствием не ответила.

Очередь сзади уже шумела. Кто-то крикнул по-рыночному:

— Живей нельзя? Не корову выбираешь!

Высокая девушка ни на шум, ни на этот выкрик не реагировала никак.

— А если и в восемь не полетит? — настаивала она, почти с ненавистью глядя на блондинку.

— Полетит в десять.

— Как сегодня?

Это, был уже вопрос, и блондинка тут же включила свой вежливый магнитофончик:

— Возможно, как сегодня.

Девушка отошла от стойки, но вдруг обернулась и зло, в полный голос, бросила через плечо:

— Ох и халтурная контора — Аэрофлот!

Блондинка, и бровью не поведя, посоветовала:

— Езжайте поездом.

И повернулась к Батышеву.

— Девушка, миленькая, — начал он, пытаясь хоть понимающей интонацией выбиться из безликой массы вопрошающих, — а почему отложен двадцать шестой?

— Отложен неприбытием самолета, — отчеканила блондинка. Но, видно, интонация Батышева все же прошибла ее броню — она вдруг добавила просто и вполне по-человечески: — Два дня Москва не принимает. Сколько рейсов в Омске сидит да в Челябинске! Пока в Москву, пока обратно… Депутаты вон сидят с утра, улететь не могут…

Батышев поблагодарил и отошел.

Наверное, можно было сунуться еще куда-нибудь — к начальнику перевозок, например. Но за день сидения в порту в Батышеве произошел какой-то слом. Из благополучного, уверенного в своих правах пассажира он превратился в ожидающего, человека зависимого. В голосе и фигуре постепенно накапливались искательность и покорность.

И теперь, отойдя от стойки, Батышев почувствовал себя не тренером по гимнастике и не привыкшим к уважению университетским преподавателем, каким был на самом деле, а просто средних лет мужчиной с авоськой в руке. В таком состоянии ходить по начальству бесполезно. Батышев огляделся и, как раньше видел людей, протискивающихся к стойке справочного, так теперь увидел сидящих на узлах, теснящихся на лавках, а то и спящих на полу, пристроив под бок плащ, а под голову чемодан. Сейчас конкурентами были они.

Сидящих было полно, даже спящих порядочно. Щетина мужчин не обещала ни скорого вылета, ни койки в комнате отдыха — или как там она называется… Оставалось пытать счастья в городе.

Батышев вышел на улицу и снова увидел высокую девушку. Она стояла на троллейбусной остановке — верней, не стояла, а ходила взад-вперед, и на поворотах подошвы ее ботинок резко скрипели об асфальт.

Она была худощава, в брюках, тесных на бедрах и широких внизу, в жестких туристских башмаках на крепкой подметке с рантом. На плече у нее висела дорожная сумка, конусом сходящаяся кверху и, как рюкзак, стянутая шнурком. Через руку была переброшена зеленая, порядком выцветшая куртка студенческого стройотряда.

Было прохладно и ветрено. В конце концов девушка тоже это заметила, надела куртку, и тогда стала видна живопись на спине: белый след человеческой ступни и, теми же белилами, надпись «Шикотан» — почему-то латинскими буквами.

Впрочем, Батышев не слишком удивился: как в годы его студенчества было принято не выделяться, так теперь положено чудить…

Лицо у девушки было грубоватое, с выступающими скулами, прямые русые волосы казались жесткими даже на вид. Напряженный взгляд узковатых глаз никак не реагировал на окружающее — словно в стену упирался. И лишь пухлые беспомощные губы бросали мягкий отсвет на это замкнутое лицо.