— Кто стоит?

— Тот, из-за которого вы так упорно пытаетесь заработать себе воспаление легких.

Да где же этот чертов фонендоскоп!

— Причем тут он? — неожиданно задумчиво отвечает девушка. — Просто за некоторые уроки жизнь берет очень высокую цену.

С фонендоскопом в руках Глеб удивленно поворачивается. Неожиданно. Он уже морально приготовился к слезам и исповеди на тему «Все мужики козлы».

— Знаете, я, конечно, не настаиваю, но, по-моему, вы уже расплатились за урок. Ничто не может стоить дороже жизни. Кофточку снимите.

— Зачем?

— Насиловать буду, — мрачно отвечает Самойлов.

Огромные голубые глаза распахиваются еще больше. «Красивые» — неожиданно замечает он.

— Я же доктор. Легкие прослушаю. Кашель мне ваш не нравится.

Послушно расстегивает пуговицы одна за другой.

— Вы терапевт?

«Педиатр, мля. Гомеопат».

Грудь хороша, ничего не скажешь. Особенно в контрасте с тонкой грудной клеткой. Вид съежившихся от холода сосков, прекрасно видных под прозрачной, затканной алыми сердечками тканью, самым недвусмысленным образом заставляет вспомнить, что личной жизни он в последнее время уделял непозволительно мало внимания. «Самойлов, ты же давал клятву Гиппократа», — в который раз за этот богатый событиями вечер говорит себе он. Прижимает фонендоскоп к тыльной стороне руки. Вроде не холодный.

— Хорошо вдохните. Не выдыхайте. Еще раз. Теперь спиной.

Черт его знает, вроде есть хрипы. Он же не спец.

— Одевайтесь.

Делает еще одну кружку чая.

— Пейте, я сейчас.

Выходит в комнату, достает из кармана телефон.

— Жека, привет, консультация нужна. Смотри, картина такая.

Выслушав всю историю, Ложкин начинает ржать.

— Самойлов, тебе даже на работу ходить не надо. Она тебя сама находит. Так, температура есть?

Глеб возвращается на кухню, прикладывает руку ко лбу Снегурки. Она пытается отпрянуть, он, привычно прижав телефон головой к плечу, фиксирует еще и затылок. Ой, горячо… Явно выше положенных тридцать шесть и шесть. Отпускает руки, игнорирует удивленный взгляд.

— Есть. Даже жар, скорее всего.

— Скорую вызывай, тебе там ловить нечего, — командует Женька. — Если все так, как ты описываешь — это крупозная пневмония.

— Сегодня наша больница дежурит, я ничего не путаю?

— Ага, больше тебе скажу, я на дежурстве сегодня. Скажи фамилию — лично твою девушку встречу.

— Издеваешься?

— Что, даже фамилия не знаешь?

— А оно мне надо? — резонно интересуется Глеб.

Локи (др. — исл. Loki, также Loki Laufeyjar sonr — Локи, сын Лаувей) — божество (предположительно бог огня) в германо-скандинавской мифологии, происходит из рода ётунов, но асы разрешили ему жить с ними в Асгарде за его необыкновенный ум и хитрость. Он и повелитель огня (даже в христианском средневековье дух домашнего очага Локки почитали шведы и норвежцы), и отец лжи, и самый лучший из шутов, когда-либо существовавших. Такое сочетание коварного насмешника и дурашливого паяца в одном божественном образе — устойчивый мифологический типаж, так называемый трикстер, «пересмешник», трюкач.

— Да, Станислав Владимирович, вам просто повезло…

— Что, нет перелома? — в голосе крепкого бородача явственно слышится облегчение.

— Не скажу, что в первый раз такое вижу, но пяточная кость такой толщины — большая редкость. Была бы обычная — точно сломали бы.

Тот самодовольно улыбается.

— Но на вашем месте я бы больше не предпринимал попыток пятками доски ломать. Везение не бесконечно.

— Да какой разговор, доктор. Такого страху натерпелся, когда вы про гипс сказали. Мне на полгода в гипс никак нельзя. Вот дурак пьяный.

— Все так говорят.

— А что, доктор не пьет?

— Вы знаете, практически нет.

— А хороший коньяк?

Глеб вздыхает. Некоторые предрассудки неистребимы.

Юля лежит на животе. Потому что на спине — не может. Ее жизнь, до последнего времени представлявшая собой последовательное приведение в исполнение собственноручно разработанного ею прекрасного перспективного плана, сорвалась с резьбы. И теперь все в ней не так. До обидного неправильно. Или до смешного. Да уж, когда за разбитое вдребезги сердце отдувается попа — это смешно. Обхохочешься.

Юля вспоминает, как тихо умирала неделю назад. «Извини, но я понял, что не подхожу тебе». «Ты достойна лучшего». «Нам лучше какое-то время не встречаться». Три года вместе. Так близко она никого к себе не подпускала. Юля вспоминает, какие слова ему говорила. Что позволяла делать с собой. Что делала сама. Казалось, они будут вместе всегда. А теперь… Как противно, Господи! И как стыдно. Но умереть больше не хочется. Уколы в задницу каждые четыре часа очень эффективно излечивают от любовной тоски. И на смену ей приходит злость. Ярость. Я не буду тебе мстить. Я тебя уничтожу. Тебя и твою… Юлия Джириева уверена — Вадим бросил ее не просто так. Даже если упорно отрицал наличие другой.

Теперь больше всего ее бесит эта ложь. Эти насквозь фальшивые ненастоящие слова. «Ты достойна лучшего». Не любишь — так и скажи! А сама-то? Любишь? Юля в задумчивости переворачивается на спину и стонет от резкой боли. Будь ты проклят, Вадим! Как от тебя болит ж*па!

Открывается дверь и в палату заходит медсестра.

— Ну, красавица, заголяй попку.

Юля опять стонет. И за что ей эти приключения…

— На ночь сетку нарисуй, — деловито советует медсестра, выбрасываю ампулу и упаковку от шприца. — Места уже живого нет. Все в шишках. Или давай постовой сестре скажу — тебе компресс сделают.

— Скажите, — вяло отвечает Юля.

Дверь опять открывается. Ее лечащий врач. Благообразный, представительный, седобородый. Прямо доктор Айболит. Борис Петрович.

— Ну-с, Юленька, снимок значительно лучше. Задавили мы вашу подлюку пневмонию, хотя до полного выздоровления еще далеко. Но, главное, — антибиотики эффективные подобрали.

— А что, бывает по-другому? — удивляется Юля.

— Ох, сейчас чего только не бывает, — по-стариковски вздыхает Борис Петрович. Любит он это дело — изображать из себя этакую убеленную сединами премудрость. Убелен, конечно, нечего сказать, но крепок телом, умом остер. — Все вокруг нас этими антибиотиками напичкано. Уже и не знаешь, как на них организм среагирует. Вы, видно, не злоупотребляли лекарствами, питаетесь здоровой пищей. Вот поэтому ваш организм хорошо отреагировал.

— Долго мне еще в больнице?.. — задает Юля терзающий ее вопрос.

— Ну, еще недельку точно. Потом — посмотрим. Давайте-ка я вас послушаю.

Юля задирает пижаму. Во-первых, тела своего стыдиться не привыкла. Во-вторых, это ж доктор.

После ухода Бориса Петровича, все так же лежа на животе, Юля вспоминает другого доктора.

Даже имени его не знает. Мысленно называет его Локи. И даже себе не может объяснить, почему.

Может, потому что он веселый. Непонятно, почему она так думает. Нет, конечно, смешного в той ситуации было мало. Но по каким-то его словам ей показалось, что он очень смешливый и самоироничный человек. С хорошим чувством юмора.

А может, потому, что он рыжий. Настоящий викинг. Здоровенный, плечистый, с огромными, как лопата, ладонями. Квадратное скуластое лицо, крупный, слегка курносый нос. Тяжелый подбородок с ямочкой посредине. За все время, которое они провели вместе, он ни разу не улыбнулся, но Юле почему-то кажется, что при этом на щеках тоже должны появляться ямочки. И глаза. Юля вспоминает его глаза. Желто-коричневые. Яркие. В ее тогдашнем перемороженном состоянии он весь казался ей сотканным из солнца. Золотистые глаза. Отливающие золотом русо-рыжие волосы. Очень коротко стриженые, так, что на макушке торчат, как у ежика. Наверняка, очень жесткие.

Или, может, он — Локи, потому что бог. Совершил достойное божества деяние. Спас простую смертную. Как пояснил ей Борис Петрович, Юля была в нескольких часах от необратимых изменений в легких. На фоне сильнейшего переохлаждения и стресса крупозная пневмония подобна лесному пожару в жаркое лето. Даже самые эффективные антибиотики могут уже не спасти. Где и как ей теперь искать своего спасителя?