Я не знала, верить ему или нет. Вздохнув, я откинулась назад, к Наките. Ее рука нерешительно обернулась вокруг моей талии, и споткнулась, когда ее крылья открылись, подняв нас на дюйм вверх и снова опустив. Мое сердце заколотилось, она переместила свой вес.

— Мне жаль, что ты изменился, — сказала она Барнабасу. Слова были сказаны очень тихо, но я знала, что он услышал. — Она изменяет людей, — добавила она, будто меня здесь не было. — Может быть, это ее цель.

— Возможно, — сказал Барнабас, потом чуть поднялся от земли, как Накита, раскрыв крылья.

Я ахнула, когда кукурузное поле внезапно оказалось под нами, а мы парили в воздухе. От изменения атмосферного давления я вздрогнула, — не говоря уж о шатком подъеме Накиты, — и посмотрела вниз, где Барнабас наблюдал за нами. Он стоял посреди пустынной дороги, и тень от крыльев Накиты походила на созревший урожай вокруг него. Мой желудок сжался, и я схватила руку темного жнеца, держащую меня. Она не так хорошо как Барнабас удерживала мой вес, но она могла это сделать, и я расслабилась, услышав ее вздох облегчения.

Пока она транспортировала меня назад к Трем Рекам, мой мозг продолжал обрабатывать тот факт, что Накита сочувствовала горю Барнабаса, когда совсем недавно она чувствовала только презрение. Я изменила и ее тоже.

Посвятить свою жизнь человеку, который случайно погрузил внутрь тебя черные крылья, пожирающие воспоминания и преподавшие урок осмысления смерти — к этому нелегко прийти.

Макаронный соус благоухал пряностями, прям как я люблю. Или как любила. Я повертела вилку и накрутила на нее макаронный шарик, который собиралась передать Джошу, как только отвернется отец. Быть мертвой — полный отстой. Я никогда не осознавала, как наслаждаюсь едой, пока не лишилась этого. Накита, сидящая напротив за кухонным столом, также отодвинула свою порцию. Джош не помогал ей с поеданием спагетти, и мой отец потихоньку начинал волноваться по поводу ее полной тарелки.

— Переборщил с душицей? — спросил он, подталкивая очки обратно на переносицу.

— Все просто великолепно, мистер Эй, — с полным ртом бодро заявил Джош.

Несмотря на его заверение, папа перевел взгляд на меня, и я улыбнулась, заставив себя отправить полную вилку еды в рот и пережевать. Просто это все не то. Плотная иллюзия моего тела брала все необходимое из амулета. Мне не нужна энергия от пищи, чтобы существовать, и я уже не чувствую голода. Я все еще могу есть, но вся еда словно безвкусная рисовая лепешка.

— Высший класс, пап, — сказала я, но судя по его подозрительному «хммм», он мне не поверил. — Я просто перекусила, когда пришла домой после школы, — продолжила я и мысленно добавила, пытаясь таким жалким образом избежать прямой лжи: «В прошлом году, когда еще училась в средних классах».

— Ладно, только не перекусывай хотя бы завтра, договорились? — попросил он, вытерев руки о салфетку прежде чем отпить из стакана. — Я устал готовить еду, лишь затем чтобы она оседала на твоей тарелке.

Папа поднялся и подошел открыть окно над раковиной. Песни ранних сверчков и затихающий гул проезжающей по нашей жилой улице машины просочились внутрь на пару с золотистым свечением заходящего солнца. Я быстренько обменялась с Джошем вилками, а Накита нахмурилась. Ей придется избавляться от своей еды как-то иначе. Джош был достаточно вместительным, но не настолько.

Мы с Накитой вернулись примерно в три с половиной часа и нашли Джоша на ступеньках моего дома. Он выглядел довольно мило, сидя с охапкой новеньких учебников. Я была должна ему по-крупному. Должна гораздо больше, чем просто один ужин в моем доме. Я согласовала все с папой по телефону, а затем мы обосновались на заднем дворе и пока Джош поедал чипсы, я рассказывала ему произошедшее. Он выслушал меня и явно разочаровался, что сам не присутствовал там.

Сейчас было уже около семи, и я нехило тревожилась по поводу Шу. К этому времени Рон уже должен был что-то нарыть, но Барнабас молчал, и это подразумевало, что статус-кво не изменился. Вздохнув, я намотала на вилку еще один макаронный шарик и передала ее Джошу. Он с энтузиазмом принял вилку, кивнув головой и все еще пережевывая предыдущую порцию. Туфли отца заскрипели по выцветшему линолеуму, когда он обернулся и подошел к столу, а я вдохнула запах масла и чернил, приставший к нему с работы. Мысли отца определенно не витали вокруг ужина. Скорее, вокруг меня.

Мой отец был классической лабораторной крысой, из подвида высоких и худых, может даже немного чудковатых, когда был моложе, которым уютнее в лабораторных халатах, нежели в обтягивающих фирменных рубашках. Он выглядел в точности как тогда, десять лет назад, когда развелся с моей мамой, не считая разве что проблесков седины в волосах и еле заметных «улыбчивых» морщинок вокруг глаз.

Моя мама переехала во Флориду с довеском в виде меня. Она была экспертом по приобретению фондов, что дословно значило, что она являлась киллером для разного рода солидных благотворительных учреждений. Ее специальностью было вытягивать деньги у пожилых женщин — то, в чем она была действительно хороша, и что являлось постоянным камнем преткновения между нами, так как я ненавидела надевать белые перчатки и служить опорой для ее агитаций. А мой отец остался здесь.

Слабый грохот надвигающегося грома все нарастал, и золотистое солнечное свечение из окна постепенно затухало, подавляемое тяжелыми облаками. И вот уже снаружи воцарились ранние сумерки. Я покатала очередной макаронный шарик по тарелке и, встретившись взглядом с Накитой, поежилась. Ее тарелка была полной. Я кивнула ей на Джоша, чтобы она, по крайней мере, передала ему одну вилку с едой, и она поджала губы, обдумывая это.

Папа сел обратно и откинулся на стуле, прожевывая еду и изучая меня.

— Вы, девушки, не выглядите слишком тощими, — сказал он, в его коричневых глазах все еще виднелся отголосок обиды.

— Чего? — заикнулась я, оглядывая себя.

— Должно быть, все дело в женско-подрастковом периоде, — добавил он, улыбнувшись Наките. — А знаете что? Мэдисон, как насчет того чтобы помочь мне завтра приготовить ужин? Все что захочешь.

Джош фыркнул, склонившись над своей тарелкой, а я вздрогнула, вспоминая, как готовила с отцом ужин, когда мне было пять. Дошкольный горошек был не слишком аппетитным, но мои родители просто тоннами поглощали овощи, запеченные с соусом, и для моего пятилетнего возраста не было ничего вкуснее. Тот вечер барбекю прошел в шутках и смехе. Может нам стоит готовить горох на барбекю почаще.

— Ладно, — ответила я и отвела взгляд, вспоминая.

И вновь отец издал свое «хммм», словно заглядывал в будущее. А может в прошлое. Мною завладела какая-то меланхоличная грусть, и я заставила себя проглотить макаронную пасту, стараясь насладиться вкусом томата и мускусной сладостью душицы.

Меня сослали сюда почти шесть месяцев назад, прямо по окончанию средних классов. Я пропустила как выпускной вечер, так и все остальное. Что послужило той каплей, переполнившей чашу терпения моей мамы, было все еще загадкой. Может быть копы, притащившие меня домой, когда я прогуливалась в неурочное время, а мама думала, что ее ребенок наверху торчит в интернете. Или когда я пошла на пляжную вечеринку, когда пообещала этого не делать, или мой круиз в сумерках с приятелями, когда мы плавали за дальними буйками, что уж точно не было моей виной. Я звонила матери и сказала, где нахожусь. У нее чуть глаза из орбит не повылазили.

Но в любом случае, мама решила отправить меня обратно на север, и я была этому рада, улыбаясь и разглядывая уродливые постеры с желтыми розами, которые я еле помнила из своего детства. Я думала, что переезд станет просто передачей от одного несправедливого тюремщика к другому, но вновь узнать своего отца стало приятным сюрпризом, особенно учитывая, что он реально прислушивался к моим объяснениям, почему я предпочла одни сандалии другим. У мамы же вообще не было никакого чувства стиля. У отца, кстати, тоже, но по крайней мере, он пытался.