Во всяком случае, мужчины в театре будут пялиться не только на Полин, но и на ее подругу. Это несколько утешало, как и то обстоятельство, что его самого при этом не будет.

— Правда, сходи, Полин, а я посплю впрок, надо же с пользой провести свободный вечер.

На месте его жены любая другая бы завелась, мол, что, я мешаю тебе спать? Так и скажи! И хлопнула бы дверью. Или же, наоборот, разобиделась и никуда не пошла.

Но это была Полин, и она с улыбкой сказала:

— Конечно, Мишель, поспи. Я схожу с подругой. Если мы не достанем билеты, вернусь скоро, а если повезет, ты успеешь хорошенько отдохнуть до моего прихода.

Больше она никогда не приглашала его в театр и ходила только с подругой. В театр, на концерт, в музей. Но Мишель никогда не видел этой подруги. Не было ее и в числе гостей на свадьбе. Поэтому, когда через много лет вдруг всплыла ее бывшая однокурсница, которая к тому времени работала в Лувре, Мишель сразу понял, что это и есть та самая подруга-театралка, которой по каким-то неведомым ему причинам не было на свадьбе. Он почувствовал, догадался, что это она. Как?

Трудно сказать. Как болезненный укол ревности, как предчувствие потери Полин.

В тот вечер он вернулся с работы немного раньше, а его домоседки-жены вопреки всем привычкам и логике не оказалось дома. Неужели у нее появился другой мужчина?

— Где мама? — Мишель влетел в комнату сына.

— Привет, пап! — встрепенулся тот ему навстречу. — Здорово! Ты сегодня рано, па!

— Мама где?

— Ты чего, пап? Голова болит? — Сын сочувственно смотрел на него снизу вверх ее глазами. У Селестена только ее глаза с длинными густыми ресницами, остальное все от него, Мишеля. — Хочешь, я дам тебе аспирин? Я умею растворять таблетку.

— Ты оглох? Я тебя в третий раз спрашиваю: где твоя мать?

Сын захлопал ресницами и шмыгнул моментально покрасневшим носом. Его собственным, мишелевским, детским, покрасневшим носом… А он наорал на него! Отец — родной, большой и сильный. И это было ужасно.

— Прости, сынок! — Мишель присел на корточки и положил на маленькие плечи свои руки. Теперь он сам смотрел на сына снизу вверх. — Правда, голова разболелась.

— Так бы сразу и сказал. — Селестен потер нос. Пальцы были перепачканы чем-то, как у всех десятилетних мальчишек. — Я не знаю, где мама. Я думал, ты знаешь.

И тут голова Мишеля разболелась на самом деле!

В первые годы их совместной жизни Полин выходила из дома без него. Не часто, но посещала театр, музей, консерваторию. Мишель не имел ничего против: во-первых, один билет стоит дешевле, чем два, во-вторых, никуда не надо идти самому, а в-третьих, Полин не ревновала его к боулингу и приятелям. Зато на каток они ходили вместе и ни на минуту не расставались во время отпуска.

Потом родился Селестен, а года через полтора они купили этот дом в районе Булонского леса — Мишель работал тогда уже у мэтра Ванве и пересел из лихого «понтиака» в степенный новенький «рено» синего цвета, — и Полин наслаждалась обустройством семейного гнездышка. Она всегда умела очень ловко распоряжаться деньгами, и скоро их дом стал выглядеть так, как если бы они получили его в наследство, имея вдобавок немереные капиталы.

Полин и прежде никогда не водила в дом своих друзей и подруг, а теперь ее общение с внешним миром и вовсе состояло из редких приемов семейных пар коллег и нужных знакомых Мишеля. Да и то, как правило, подобные встречи чаще происходили в ресторане. На Рождество из Тура приезжали родители Полин, а Новый год они встречали у его родителей, если не отправлялись в Альпы кататься на лыжах.

Полин, похоже, нравилось замкнутое существование: муж, сын и дом. Хотя, сказать по правде, Мишель как-то и не задумывался над тем, нравится ли ей такое положение или нет. Жизнь текла привычно и естественно, Мишель и думать забыл о ее прежних «музыкально-культурных» отлучках с какой-то там подругой: Полин всегда дома и всегда рада его приходу.

И вдруг ее нет! И сын не знает, где она…

— Ты пришел из коллежа, и ее уже не было? — замирая от ужаса, спросил Мишель.

— Была. Мы пообедали, а потом она ушла.

— Куда?

— В магазин.

Мишель усмехнулся, почувствовав небывалое облегчение. Глупость какая! Он поддался детскому страху, как десятилетний!

— Но это было днем, пап. Давно. А теперь вечер.

— Может быть, мама застряла на какой-нибудь распродаже?

— Может быть. Но тогда она бы обязательно позвонила.

— Какие же мы глупые, сынок! Давай сами позвоним ей на мобильный.

— Бесполезно, пап. Она забыла его на столе, в кухне.

И тут она пришла, причем очень радостная и возбужденная.

— Голодные, наверное? Я сегодня вдруг совершенно выпала из времени!

И начала проворно готовить ужин.

— Где ты была? — ревниво поинтересовался Мишель.

Полин вдруг с воодушевлением заговорила о том, что теперь, когда подрос Селестен, она может себе позволить немножко выйти из затворничества. Она захотела работать. Естественно, о какой-то выдающейся научной карьере говорить уже поздно, но, во всяком случае, она могла бы водить, естественно не каждый день, экскурсии по Лувру. Новые люди, польза человечеству от ее знаний.

— Здорово, мам! — обрадовался Селестен. — По Лувру! А ты будешь брать меня с собой?

— Ну-ну, — произнес Мишель. — Откуда такие идеи?

— Ты против? — удивилась Полин.

— Нет, собственно… Просто очень неожиданное решение.

— Для меня тоже, — весело призналась она. — Понимаешь, я сегодня совершенно случайно встретила свою бывшую однокурсницу. Та теперь работает в Лувре, заведует фондом Средневековой миниатюры и дополнительно к научной работе, чтобы уж совсем не засохнуть в своем хранилище, водит экскурсии. И по Лувру, и по городу. Вот мы с ней и подумали, что я бы тоже могла поработать экскурсоводом.

— А как ее зовут, мам? — спросил сын.

— Эдит. Эдит Гранье. Хотя по мужу у нее какая-то другая фамилия. Я уже забыла. Так вот. Иду я из магазина, и вдруг вижу: она сидит за столиком в кафе через дорогу и болтает с каким-то пожилым господином. Причем точно такая же, как была раньше! И прическа, и светлый костюм. Она не изменилась ни капли! А мы не виделись сто лет! А ведь когда-то очень дружили, даже вместе снимали квартиру. В общем, я стою на противоположной стороне улицы и не знаю, как мне быть. Подойти, поздороваться? А если она меня сразу не узнает? Будет глупо напоминать о себе при постороннем человеке. Мало ли кем он ей приходится? Но тут этот господин встает из-за столика, прощается с Эдит и уходит. Она машет ему рукой и вдруг замечает меня. Представляете, на противоположной стороне улицы! И мы так заболтались, что я опомнилась только тогда, когда официант зажег светильник на нашем столике. Оказывается, уже стемнело. Мы проболтали пять часов! Кстати, Селестен, у нее сын точно твоего возраста. Его зовут Бернар. Мы договорились, что все вместе поедем в субботу в Диснейленд.

— Ура! — завопил Селестен. — Наконец-то! А то все обещаете и обещаете!

— В Диснейленд? — удивился Мишель. — Ты же всегда считала подобные развлечения забавой для толпы.

— Да, для толпы детей! — рассмеялась Полин. — Нам надо успеть побывать, пока Селестену еще интересно. Он сам разберется, что для толпы, а что — для эстетов!

Она была в необычайно приподнятом настроении, но, честно говоря, это совсем не радовало Мишеля.

— Не хмурься, дорогой! — сказала Полин. Как всегда, она чувствовала его настроение. — Тебе понравится Эдит. Ужасно жаль, что мы с ней потеряли друг друга так надолго. Сейчас, сейчас, накормлю моих любимых мужчин, и все будут сытенькими и веселыми!

Они поужинали и ритуально посмотрели с Селестеном его любимый мультик «До начала времен» — про спилберговских динозавров, хотя, по мнению Мишеля, в десять лет у мальчишки давно должны быть уже другие интересы. Затем Полин пошла укладывать сына спать, а Мишель, сверившись с программой, переключил телевизор на вечерние новости.

Четверть часа спустя Полин спустилась в гостиную и пристроилась рядом с ним на диване, как обычно поджав под себя ноги и положив голову ему на плечо. От запаха ее волос он острее почувствовал приближение ночи, его рука сама собой обняла талию жены, а губы нашли мочку ее уха. Хорошо, что она не носит серег, они бы мешали.