Краски вокруг меня стали ярче; голос звучал громче, и громче звенело о стол донышко бокала.

Прямо после лекции целая компания – человек десять – отправилась ужинать. Все говорили одновременно, а я улыбалась – улыбалась потому, что этот вечер был совсем особенный. Впервые за многие годы все шло и получалось само собой, непреднамеренно и безотчетно.

Какое счастье!

Когда я решила ехать в Мадрид, все мои чувства, все поступки были под контролем. И вот – все изменилось. И вот – я здесь, в Бильбао, где никогда не бывала прежде, хоть он и находится в трех часах езды от моего родного городка. Я знаю только одного человека из тех, кто сидит со мной за столом, но все обращаются ко мне так, словно знакомы сто лет. Я сама себе удивляюсь, потому что способна разговаривать, пить и веселиться не хуже, чем они.

Я оказалась здесь потому, что жизнь – внезапно – вручила меня Жизни. Я не чувствую ни страха, ни вины, ни стыда. Едва лишь оказавшись рядом с ним и услышав его голос, я убедилась в его правоте – есть мгновения, когда просто необходимо идти на риск, совершать безумные поступки.

«Сколько дней я провела впустую, корпя над книгами и тетрадками, совершая сверхчеловеческие усилия для того, чтобы купить свое собственное рабство, – подумала я. – Зачем я лезла вон из кожи, добиваясь этой работы? Что она прибавит мне как человеку, как женщине?»

Ничего. И неужели я родилась лишь затем, чтобы провести остаток жизни за канцелярским столом, помогая судьям вести процессы?

Должно быть, подобные мысли появляются, когда слишком много выпьешь. Ведь не сегодня придумано: «Кто не работает, тот не ест».

Это сон. И сейчас он кончится.

Но почему же он все длится? И впервые я подумала о том, что стоило бы уехать с ним в горы. В конце концов, начинаются каникулы – впереди целая неделя.

– Ты кто ему? – спросила меня красивая женщина за нашим столом.

– Мы дружили с ним в детстве, – отвечала я.

– Он и в детстве умел это?

– Что «это»?

Застольная беседа становилась все менее оживленной.

– Сама знаешь, – сказала она. – Творить чудеса.

– Он уже тогда умел хорошо говорить, – ответила я, не вполне отдавая себе отчет в том, что я сказала.

Все за столом рассмеялись – и он вместе со всеми, а я так и не поняла, что же их так развеселило. Но от выпитого вина я почувствовала себя свободней и не нуждалась в том, чтобы контролировать происходящее.

Я осмотрелась по сторонам, отпустила реплику по какому-то поводу, о чем через минуту забыла. И снова стала думать о каникулах.

Мне было хорошо сидеть здесь, мне было интересно. Мои новые знакомые вперемежку с обсуждением серьезных проблем перешучивались и острили, и мне казалось, будто все, что творится в мире, прямо касается меня. По крайней мере, хоть на один вечер жизнь представала передо мной не на экране телевизора, не на газетных страницах.

Да, мне будет что рассказать, когда вернусь в Сарагосу. А если я приму его приглашение, воспоминаний и впечатлений хватит на целый год.

«Он был совершенно прав, что не обращал внимания на мои рассказы о Сории», – подумала я, и мне стало саму себя жалко: уж сколько лет в ларчике моей памяти лежали одни и те же истории.

– Выпей еще, – и седоголовый мужчина наполнил мой стакан.

И я выпила, подумав о том, как, в сущности, мало смогу рассказать своим детям и внукам.

– Я рассчитываю на тебя, – сказал он, понизив голос так, чтобы слышала его я одна. – Поедем во Францию.

Вино развязало мне язык:

– Только в том случае, если мы выясним одну вещь.

– Что именно?

– То, о чем ты говорил перед лекцией. В кафе.

– О ладанке?

– Нет, – ответила я, глядя ему прямо в глаза и изо всех сил стараясь выглядеть трезвой. – То, что ты мне сказал тогда.

– Хорошо, мы потом поговорим об этом, – сказал он, пытаясь сменить тему.

Объяснение в любви. Мы не успели тогда поговорить, но теперь я могла бы убедить его, что дело было именно так и никак иначе.

– Если хочешь, чтобы я с тобой поехала, ты должен меня выслушать.

– Но не здесь же. Здесь мы веселимся.

– Слишком рано уехал ты из Сории, – не сдавалась я. – Я – единственная ниточка, которая связывает тебя с отчизной. Именно она дает тебе силы идти вперед.

«И все на этом. И никакой любви в помине нет».

Он слушал меня молча, не перебивая. Но тут кто-то окликнул его, и наш разговор оборвался.

«Что ж, по крайней мере, я все прояснила», – сказала я самой себе. Такая любовь бывает лишь в сказках.

Потому что в реальной жизни любовь несбывшуюся мы любовью не считаем. Любви удается выжить, только когда существует надежда – пусть далекая, – что нам удастся покорить того, кого любим.

Все прочее – фантазии.

И, словно прочитав мои мысли, он крикнул мне через стол:

– Выпьем за любовь!

Он тоже немного охмелел. Я решила воспользоваться этой возможностью:

– За мудрецов, способных понять, что любовь порой – это детские глупости.

– Мудрец потому лишь и мудр, что любит. А дурак – потому и дурак, что считает, будто способен постичь любовь, – ответил он.

Сидевшие за столом услышали его, и в следующую минуту завязался оживленный спор о любви. У каждого была своя точка зрения, каждый защищал свою правоту зубами и ногтями, и потребовалось несколько бутылок вина, чтобы страсти улеглись. Тут кто-то спохватился, что уже поздно и хозяин собирается закрывать ресторан.

– Пять свободных дней! – крикнул кто-то с другого конца стола. – Если хозяин хочет закрыть ресторан, это потому, что вы ведете серьезные разговоры!

Все рассмеялись, все – кроме него.

– А где, по-твоему, следует говорить о серьезном? – спросил он у крикнувшего.

– В церкви! – ответил тот. И на этот раз весь ресторан грохнул со смеху.

Он поднялся. Я подумала, что он затеет драку – ведь мы все вернулись лет на десять назад, во времена нашей юности, когда драка – вместе с поцелуями, с нескромными ласками, с оглушительной музыкой и неистовой скоростью – входила в обязательный ассортимент вечеринки.

Но нет – он всего лишь взял меня за руку и направился к дверям.

– Нам пора, – сказал он. – Поздно уже.

Дождь в Бильбао, и во всем мире дождь. Тот, кто любит, должен владеть искусством терять и находить. Он научился соблюдать равновесие между тем и другим. Он весел и по дороге в отель напевает.

У меня еще немного шумит в голове, еще не выцвели, не потускнели краски мира, но и я постепенно обретаю равновесие. Я должна, как говорится, контролировать ситуацию, потому что хочу поехать с ним.

И мне нетрудно контролировать ситуацию, ведь я уже не влюблена до беспамятства. Тому, кто способен укротить свое сердце, покорится весь мир.

«Мне хотелось бы не обуздывать свое сердце», – думаю я. Если бы я смогла отдать ему мое сердце – пусть хоть на один уик-энд, – у дождевых капель, падающих на мои щеки, был бы сейчас другой вкус. Если бы любить было просто, он обнял бы меня и в такт мелодии, которую напевает, рассказал бы другую историю, и она была бы нашей с ним историей. Если бы там, вдалеке, за праздниками, не маячило возвращение в Сарагосу, я бы хотела, чтобы хмель не выветрился никогда, чтобы мне хватило свободы целовать его, ласкать его, шептать и слушать слова, принадлежащие только влюбленным.

Но нет. Не могу.

Не хочу.

А он еще не знает, что на его предложение я скажу «да». Зачем мне нужен этот риск? Потому что в эту минуту хмель одурманил меня, потому что я устала от дней, неотличимо похожих один на другой.

Но эта усталость пройдет. И мне сейчас же захочется вернуться в Сарагосу – в город, в котором живу по собственной воле, по своему выбору. Меня ждут занятия, меня ждет конкурс. Меня ждет муж, которого еще предстоит встретить, а это будет непросто.

Меня ждет жизнь упорядоченная и тихая, с детьми и внуками, с гарантированной пенсией, с ежегодными отпусками. Мне неведомо, какие страхи томят его, но зато отлично известны мои собственные. И вполне хватает тех, что уже есть, – новых не надо.