На всякий случай, не слишком полагаясь на сообразительность магистра и епископов, Иоанн повелел подкрепить этот намек соответствующим посланием, которое было отправлено Фирстенбергу, но не от имени царя, а от самих воевод. В нем они писали, что немцы должны винить только самих себя, дерзнувших играть со святостью договоров. Если они хотят исправиться, то могут еще умилостивить Иоанна смирением. В этом случае Шиг-Алей и бояре готовы за них ходатайствовать из жалости к бедной земле, дымящейся кровью.

Однако немцев не проняло и послание. Собрав в Вендене ландтаг [205], магистр, архиепископы, епископы, комтуры, фогты и прочие дворяне долго судили да рядили, как им быть, и порешили вновь отправить посольство в Москву. Правда, с этим согласились далеко не все. Кое-кто даже в такой ситуации вместо трезвого анализа ситуации предпочел во всеуслышанье горланить о славе и мужестве предков, о том, что надо быть достойными их величия, что русским ратям следует дать суровый отпор. Сгрудившись возле своего предводителя фогта Шнелленберга, они в конце концов так и разъехались, недовольные прочими трусами.

Вернувшись к себе в Нарву, фогт Шнелленберг выжидал несколько дней, а затем, разгоряченный от выпитого, не выдержал и, выбежав на бастион крепости, грозно рявкнул на одного из кнехтов, указывая на пушку:

— Заряжай!

Вскоре первое ядро полетело в сторону Ивангорода, стоявшего на противоположной стороне реки как раз напротив Нарвы. Жители города, включая бургомистра, в ответ на возмущение русских воевод лишь виновато разводили руками, пряча лукавые усмешки.

— Не можем унять фогта, — твердили они.

— Тогда уймем мы, — заявили князья Куракин и Бутурлин и открыли ответный огонь из пушек.

Горожане взвыли от ужаса и выслали послов. Им заявили, что теперь, после предательски нарушенного перемирия, государь может удовлетвориться лишь сдачей города, взамен же милостиво обещает не выводить их из домов, не касаться ни лиц, ни собственности, ни древних обычаев, блюсти общее благоденствие и свободу торговли. Словом, владеть Нарвой, как владели ею орденские сановники. Депутаты, скрепя сердце, присягнули за себя и за всех жителей, после чего получили жалованную грамоту, в которой Иоанн, сменив гнев на милость, писал своим воеводам, чтобы они берегли город, как российский.

Но тут по городу пронесся слух, что сам магистр шлет к ним на помощь тысячу лучших воинов, во главе которых идет неустрашимый Ревельский комтур. Страх пропал, а вместе с ним мгновенно позабылись и клятвы с присягой. Новая делегация заявила, что, дескать, депутаты их не имели власти распоряжаться отечеством от лица всех. Меж тем комтур попытался использовать фактор неожиданности и ударил по русским ратям. Однако ничего у него не получилось, так что пришлось бежать.

Почти в это же время в Нарве вспыхнул пожар. Русские ратники, увидев полыхающий город, немедля бросились к реке и стали переправляться на другой берег. Плыли кто в лодке, кто на бревне, а кто и вовсе ухватившись за доску. Воеводы, видя, что людей не остановить, поступили мудро. Воспользовавшись царившим в войске воодушевлением, они сами повели к Нарве остальное войско.

Спустя всего час стрельцы вместе с боярином Алексеем Басмановым и окольничим Данилом Адашевым вломились в Русские ворота, а Иван Бутурлин в Колыванские. Началась резня в огне и дыму. Спустя еще несколько часов немцы закрылись в замке, называемом Вышегородом, но русские воины, не давая им опомниться, приступили к штурму замка. Неустрашимые комтуры Феллина и Ревеля Кеттлер и Зегегафен, стоя во главе своих крепких дружин, вооруженных пушками, всего в трех милях от города, видели пожар, слышали пальбу, но оставались на месте, рассудив, что крепость, имеющая каменные стены и железные ворота, должна и без их помощи отразить врага. Но к вечеру замок сдался с условием, чтобы победители выпустили фогта Шнелленберга, а также всех немецких воинов и прочих жителей, которые захотят уйти.

Надо отдать должное русским полкам. Едва горожане присягнули царю, как воины тут же кинулись не грабить, но помогать тушить пожар.

События последующих трех лет в точности отражали ситуацию под Нарвой. Ливонцы, получив очередной зубодробительный удар от русского кулака, начинали унижаться, клянчить перемирие, но затем, едва оправившись, тут же нарушали его и первыми нападали на русские рати. Затем, понеся очередное поражение, вновь шли на поклон…

Так тянулось до января 1560 года, когда Иоанн решил, что дальше тянуть нельзя…

— Надлежит одним махом опрокинуть их и к осени все закончить, — сурово заявил он, оглядывая советников. — Мы уже взяли и Нейшлос, и Нейгауз, и Курслав. Крепости Везенберг, Пиркель, Лаис, Оберпален, Ринген, Ацель и иные грады сами покорились нам. Дерпт ихний, кой на самом деле наша древняя вотчина Юрьев, и тот лег у наших ног. Осталось всего ничего. Худо, что под Ригой постояли, да не взяли, ну да бог милостлив — этим летом возьмем.

— Людишек много положим, — возразил Адашев.

— Ежели затянем дело — их во сто крат боле погибнет, — парировал Иоанн. — Поведай нам, Иван Михайлов, что ливонцы учинили.

Висковатый поднялся с лавки:

— Сей магистр повсюду своих послов разослал. Людишки его и свеев у цесаря ныне толкутся. Даже к Фридрику датскому, и то укатили. Молят о защите. Дошло до того, что сам Кеттлер к Сигизмунду подался. По слухам, обязался заплатить ему семьсот тысяч, лишь бы тот подсобил, а в залог чуть ли не все свои крепости поставил. Деньгу собрал изрядную, да не токмо деньгу. Герцог мекленбургский Христоф, кой в услужении [206]у рижского архиепископа, от немцев ратную дружину уже привел. Вот с ними-то Кеттлер, нарушив перемирье, что ты им дал, государь, и пошел под Дерпт. Благодаренье богу, не взял, но шуму понаделал изрядно.

— Слыхали? — Иоанн обвел внимательным взглядом присутствовавших. — Мира просят, а сами… Хотя к ентому мы как раз привычны, не впервой. Двуличны они, яко змии библейские, и уже не исправить. Так что больше веры им нету. Будя. Ну что, Ондрей Михалыч, — ласково улыбнулся он Курбскому, — вспомянешь удальство свое казанское? А в помощь себе возьми Данилу Адашева. Ты же, Олексей Федорыч, — повернул он голову в сторону своего любимца, — тоже рать готовь. По весне выступишь с нею. Мыслю, что к осени вместях с Курбским угомоните немчуру. Ну, и мы здесь тож сиднем сидеть не станем. Помимо ентих двух ратей станем еще одну готовить.

— Небось и двух за глаза хватит, — буркнул кто-то недовольно, но Иоанн острым слухом уловил сказанное.

— Может, и хватит, — не стал он спорить. — Одначе всякое может приключиться. Чай, война, а не скоморошьи забавы. Тут абы как поступать негоже и запас непременно нужон. Не понадобится — славно, а коль нужда возникнет — что тогда? Хороший воевода ко всему должон быть готов, и без запаса тут никак…

Мудро рассуждал Иоанн, правильно, но кто из людей, пускай даже именуемых божьими помазанниками, может знать, какой поворот готовят небеса, как в судьбах государств, так и в судьбах отдельных людей? Темно грядущее. Заглядывай — не заглядывай в него, но нет у человека такого факела, чтоб осветить тропинку, по которой предстоит идти. Прикинуть да просчитать направление — иное. То для здравомыслящего да опытного возможно, но опять-таки — лишь частично, до первого ее шального виража, не больше. Вильнет под ногой тропа, делая крутой поворот во мгле, и рухнул человек, споткнувшись о невидимый бугорок. Хорошо, коль ушибом отделается. Поохает, покряхтит, а потом встанет, отряхнется, кровь с лица сотрет да сызнова в путь устремится.

А если головой, да с маху, да об гранитный валун, тогда как?..