Пошарив в сумке, Палома вытащила носовой платок и высморкалась. Слезы снова навернулись на глаза. Ей хотелось скорее уехать отсюда, пока она окончательно не потеряла контроля над собой и не разревелась, как ребенок, потерявший игрушку.

— До свидания, — сдержанно проговорила Палома, когда ей наконец удалось открыть дверцу машины и попасть внутрь. Джон что-то сказал ей, но она, не понимая, только покачала головой, включила двигатель и тронулась с места. Она ехала, вцепившись в руль так, будто дорожила им больше всего на свете. Перед тем как деревья скрыли из глаз дом, она взглянула в зеркало. Джон все еще стоял неподвижно и смотрел ей вслед.

Палома гнала, как сумасшедшая, до самой гостиницы, где, упав на цветастое покрывало, дала волю слезам. И когда от рыданий уже раскалывалась голова и саднило горло, она забылась тяжелым сном: сказалась усталость, накопившаяся за последнюю неделю.

Проснулась Палома от настойчивого стука в дверь. Кто-то нетерпеливо звал ее. Она вскочила и побежала открывать.

На пороге стоял Джон. На улице было уже совсем темно. Значит, она проспала несколько часов.

— Что случилось? — вновь заволновалась она. — Девочки?

— С ними все в порядке. Я приехал посмотреть, как ты.

Ее руки, как плети, бессильно упали вдоль тела.

— Со мной все в порядке, — ответила она голосом, охрипшим от рыданий.

Проходивший мимо пожилой человек остановился и с интересом уставился на них. Джон поспешно втолкнул Палому в комнату, захлопнул дверь и огляделся.

— Не надо света, — приказал он, когда ее рука потянулась к выключателю.

Палому осенило.

— Боишься за свою репутацию? — с усмешкой сказала она, подходя к окну и задергивая занавески. — А если узнают твою машину?

Смутившись, Джон пробормотал:

— Извини…

Палома понимала его. В определенных кругах слухи распространяются невероятно быстро, обрастая по дороге сплетнями, особенное если касаются людей известных. Джон не хотел, чтобы досужие языки перемывали кости ему и его умершей жене. Как и Палома, он страдал от угрызений совести. И грех его казался ему самому чудовищным и непростительным, потому что той, кому нужно было повиниться, уже не было на свете. Теперь Палома не сомневалась, что сердце Джона погребено вместе с женой.

— Такие машины есть у многих, — сказал он, стараясь говорить как можно суше и равнодушнее. Избегая его взгляда, Палома дернула за шнурок выключателя, и свет зажегся. Джон стоял посреди небольшой, безликой комнатки, занимая собой почти все пространство. — Колонка светской хроники получит богатый материал. Что ты собираешься делать дальше?

Палома спокойно взглянула на него и ответила:

— Еще не знаю.

Джон всегда был для нее сэром Патерсоном, почти безупречным человеком, который совершил ошибку и был обречен всю жизнь расплачиваться за нее. Но после того, что она узнала несколько месяцев назад от Ника, она стала в этом сомневаться. Потерянные или вообще не оформленные документы об удочерении порождали сомнения в законопослушности этого человека. Паломе захотелось до конца выяснить отношения с Джоном. И она стала вспоминать ту драматическую ночь.

— Знаешь, я действительно ничего не поняла сначала, потому что спала.

Палома вспомнила о последнем поцелуе, и каждая клеточка ее тела затрепетала, но вместе с тем она рассердилась на себя за то, что опять оправдывается перед этим самовлюбленным типом, и едко заметила:

— Извини, я уверена, что ты очень опытный любовник, но тогда ты был недостаточно чуток. Но можешь больше не переживать. Я нормальная женщина с обычными желаниями, и удовлетворяю их, как умею.

Сказав это, она тут же пожалела, что солгала. Да, у нее был еще один мужчина, помимо него, но их отношения остались далеко в прошлом.

У Джона задергался подбородок, в глазах сверкнул огонек бешенства, но он, как всегда, контролировал себя.

— Я рад за тебя, — сказал он бесцеремонно, — но здесь ты вряд ли найдешь мужчину себе по вкусу.

— Главное теперь уехать куда-нибудь подальше от детей, — сказала Палома, не пытаясь скрыть иронической улыбки.

— Думаешь, я пойду против их интересов? — сказал Джон и неожиданно дотронулся пальцем до высохшей дорожки от слез на ее щеке.

Пораженная его нежным прикосновением, Палома смотрела на него, не в силах оторвать взгляда. Глаза Джона блестели, губы были сжаты. Сердце Паломы забилось быстрее. Она заставила себя отступить назад, подальше от него, чтобы освободиться от притягательной силы этого человека.

— Нет, я так не думаю, — ответила Палома. Она убедилась в том, что, почувствовав власть над ней, Джон пытается ею управлять, но не в силах была сопротивляться или хотя бы возмущаться. Ей тоже хотелось сделать что-нибудь для своих детей. — Но не волнуйся, я никогда не обижу, не огорчу их и не дам им понять, кто я на самом деле.

Теперь Палома точно знала, что ее прежние представления о Джоне были не совсем верны. Она была слепа от любви к нему, принадлежала ему и даже родила от него детей. А когда он прогнал ее, она не осудила его, понимая, какие чувства двигали им. Джон всегда был джентльменом в ее глазах. Притихшая, она произнесла:

— Я хочу девочкам только добра, впрочем, как и прежде. Если бы это было не так, я не оставила бы их в родильном доме, а взяла с собой, и они бы росли, как и я, без отца и в нищете. Тогда я была молода, но смогла понять, что вряд ли дам им счастливое детство. — Глядя мимо Джона, словно окунувшись в прошлое, она продолжала: — Знаешь, мой отец бросил мать, когда она забеременела. И с тех пор он даже ни разу не поинтересовался ее судьбой. Она время от времени предлагала меня разным людям на удочерение, но ей с этим не повезло.

— Евгения вроде бы имела трезвую голову. Но какой матерью она стала тебе? Только мучила тебя и страдала сама. Подумай об этом, Палома.

Джон разбирался в человеческих взаимоотношениях. Но он не понимал одной вещи: мать Паломы действительно любила ее отца. Для Евгении Далтон не существовало других мужчин. Плохо приспособленная к жизни, она выбивалась из сил, зарабатывая на хлеб. Хваталась за любую работу, трудясь день и ночь. Дочку она оставляла с няней. Может быть, еще и поэтому у них не сложилось теплых отношений и взаимопонимания.

Мать как будто и не была черствой женщиной, но никогда не проявляла любви к ребенку, которого считала причиной всех своих бед. Палома выросла, твердо усвоив, что отец бросил мать из-за нее и что одним своим рождением она уже виновата в несчастной, нищенской жизни матери.

Все это и заставило Палому отказаться от детей.

— Она тоже страдала, — заключила Палома. — Но так или иначе, все это в прошлом. — И, поколебавшись, она все же не удержалась и спросила: — Когда ты получил мое письмо, ты сразу поверил мне?

Глаза Джона были непроницаемы.

— Что ты мать детей? Да, после того как проверил факты.

— А что это твои дети? — Зачем-то ей нужно было это знать.

Желваки нервно заиграли на его скулах.

— Да. — Он помолчал и затем продолжал невыразительно: — Ты была девушкой. Они родились через девять месяцев после той ночи. Я не сомневался, что они мои.

Что он почувствовал, когда узнал, что удочерил собственных детей? Но одного взгляда в бесстрастные глаза Джона Паломе было достаточно, чтобы понять, что ей не удастся проникнуть в эту тайну. Кроме того, она не вполне доверяла его рассказу. Больше пяти лет назад, еще до того, как она начала разыскивать детей, кто-то старательно запутал документацию о происхождении близнецов. Если это был не Джон, то кто и зачем?

Палома не знала этого, и трудно было предположить, удастся ли ей узнать. Поэтому она кивнула, соглашаясь, будто подробности ее не интересовали, и сказала:

— Я сделала то, что хотела: увидела девочек и убедилась, что им хорошо. — Скользнув взглядом по лицу Джона, сохранявшему бесстрастное и жесткое выражение, и облизав пересохшие губы, она вдруг отчаянно выпалила: — Я хочу быть с ними рядом!

Джон удивленно поднял брови.