— Довольно лгать. Анна была честна до конца. — Палома даже не пыталась скрыть злость и отвращение.

— Дай его сюда.

Женщина судорожно сжала в руках письмо, но Джон настаивал:

— Ты зашла слишком далеко. Теперь покажи мне это чертово письмо.

Палома перевела дыхание. Действительно настало время выяснить все до конца. Она протянула письмо. Он взял его не читая. Палома села на краешек кровати. Ее моральные и физические силы были на исходе, ей хотелось, чтобы все скорее закончилось. Джон развернул письмо. Палома не могла смотреть на него и отвернулась к окну. Завтра она позвонит декоратору, и первое, что она сделает, это уберет купидона с окна, который виделся ей символом того, чего у нее никогда не будет. Джон кашлянул. Она молча ожидала его слов.

— И ты поверила этому? — спросил он мрачно.

— А зачем Анне врать? — проговорила она монотонно. — Она же умирала. Мне кажется, что люди перед смертью честны.

— А если я скажу, что письмо — результат больного воображения, кому ты поверишь?

Палома оторвала наконец взгляд от злосчастного купидона.

— Да какая разница? Главное, я знаю, зачем ты женился на мне.

В доме воцарилась тишина. Ужасная, всепоглощающая тишина.

— Ты веришь ей, — наконец сказал Джон. — Веришь, что я ради того, чтобы иметь детей, мог совратить девочку, двоюродную сестру своей жены в собственном доме?

Она обернулась. Джон не смотрел на нее.

— Я всегда знала, что ты любил ее настолько, что готов был для нее на все.

— Спасибо за веру в мои душевные качества, — грустно проговорил Джон. — Ты даже не подозреваешь, как мне больно это слышать. Я понятия не имел, что ты спишь в моей кровати в ту ночь. Думал, что это Анна.

Палома очень хотела верить ему. Она сказала, глядя прямо в его глаза:

— Не лги мне, Джон. Я приму все, кроме лжи.

— И все-таки ты предпочитаешь верить Анне. Верить после того, как она предала тебя. Ну хорошо, тогда послушай, что случилось, когда ты уехала. Через пару лет я стал подозревать, что психика моей жены неадекватна. Она страстно хотела забеременеть, настолько, что в дни, когда могла зачать, думала только о занятиях любовью. Считала себя неполноценной женщиной из-за того, что не могла родить детей. Мне было довольно того, что у нас есть приемные дочери, но Анна мечтала родить сама. И буквально помешалась на этом.

Джон подошел к окну, за которым простирались его владения: темная громада холма, сад, зеленые лужайки, пастбища. В его голосе слышалась невысказанная боль.

— Неужели ты не замечаешь, что в этом письме — сплошной сумбур и нелепица? Ей так хотелось иметь собственных детей, что она любыми способами стремилась доказать себе, а оказывается, и тебе, свою причастность к рождению близнецов. Поэтому и написала, что все подстроила.

Конечно, эти соображения оправдывали Джона. Но некоторые факты в письме все еще заставляли Палому сомневаться.

— Но она действительно говорила со мной о женском цикле, я помню это, и разговор этот завела она сама. А после этого все можно было спланировать без труда. Ты уехал на три дня в Веллингтон, помнишь? Анна отправилась к Гарднерам, не сообщив об этом тебе. Это она уговорила меня спать в вашей кровати и даже предложила снотворное. Я приняла его и крепко заснула, поэтому не слышала, как ты пришел, как лег в кровать, но… — Она запнулась, краска залила ее лицо.

— Но что?

— Я узнала тебя почти сразу, — продолжала она, переведя дыхание. — Но мне показалось это продолжением сна.

Волнуясь, Джон заговорил:

— Тогда я поздно приехал домой, выпил на кухне стакан вина, пока читал газету, и затем отправился спать. — Он внимательно посмотрел на нее и, бессильно махнув рукой, продолжал: — Мне надо было остановиться, когда я понял, что это ты, но я не смог. Я поддался чарам твоей свежести и прелести. Но потом я долгие годы представлял себе, как ты, должно быть, страдаешь от одиночества и унижения. И не мог смириться с тем, что я сделал это сознательно. Но в то же время я был так поражен тем, что совершил, так зол на себя за то, что желал тебя, получил и тем предал Анну, что не мог справиться с собой. Потому и оскорбил тебя.

— Я думала, что ты разозлился потому, что я тебя соблазнила, — сказала Палома безжизненным голосом. Сказанные им грубые слова преследовали ее долгие годы и теперь ясно всплыли в памяти.

— И поэтому тоже. Я понял, что ты меня узнала, как и я не мог не узнать тебя.

— Она пишет здесь…

— Ты все еще не веришь мне?

Джон произнес это спокойно, но Палома заметила, как желваки заиграли на его скулах, а в глазах появился нетерпеливый огонек. И все же она твердо сказала:

— Я не могу не верить Анне… Как она узнала о моей беременности? Моя мать ей не говорила. О том, что мы провели с тобой ночь? Ты рассказывал ей?

Его рука смяла письмо, кожа вокруг губ побелела.

— Нет, — яростно сказал он. — Я не говорил!

— Что она теряла? Одну ночь с тобой в постели, а так как, по твоим словам, ее интересовала постель, только когда она могла забеременеть, то, наверное, это была небольшая утрата. — Палома хотела задеть, оскорбить его, заставить страдать.

Джон присвистнул.

— Нет, ты ошибаешься, для нее это была большая потеря. Ну, хорошо, пусть она все подстроила. Но то, что я имел к этому отношение, — ложь. Она не посвящала меня в свои планы, потому что знала, я запрещу ей делать что-либо подобное.

Палома тряхнула головой.

— Как я проверю это?

— Узнай меня получше, — сказал он обиженно. — По-моему, доводов, что письмо построено на лжи, достаточно.

— А ты веришь, что она все подстроила?

Джон колебался. Палома пыталась прочесть его мысли. Наконец он тихо сказал:

— Да, она могла это сделать.

— Теперь мне тоже так кажется.

— Ты веришь, что я непричастен к этому?

Палома не могла ответить. Ее желание верить в невиновность Джона побороло соображение, что он мог пойти на все ради Анны.

— Я не хочу давить на тебя, — продолжал Джон, — но ты не обратила внимания, что в начале письма она пишет: «мы подстроили все», а потом — «я сделала это, я сделала то», ни разу не упомянув обо мне.

Женщину поразил необычный тон его голоса, но лицо Джона все так же было скрыто под маской бесстрастности. Она понимала, почему он с таким жаром убеждает ее: от этого зависит вся их дальнейшая совместная жизнь. Ему будет гораздо проще, если она не поверит в то, что он сознательно совратил ее и затем предал. Так горестно размышляла Палома, все еще не решив, что ей думать о Джоне.

Палома могла бы перечитать письмо еще раз, но ей показалось, что, если она это сделает, их супружеской жизни придет конец.

Остался единственный вопрос: правда ли, что Джон переспал с молоденькой кузиной жены с одной лишь целью — забрать себе ее детей?

И ответ казался ей ясным: конечно нет. Палома знала, что Джон очень щепетилен в вопросах морали и не мог так поступить. Он не был снобом, у него никогда и мыслей не возникало о святости голубой крови, о том, что в «Голубином холме» должны жить только истинные члены его семьи. Палома убеждалась все больше и больше в том, что Анна солгала. Она тихо сказала:

— Нет, ты не мог этого сделать.

Еще тише Джон ответил:

— Ты представить себе не можешь, как мне дороги эти слова.

Палома рискнула взглянуть на него. Он остался все тем же мужчиной с выражением силы и власти во всем облике. Всегда одинаковым, за исключением постели, где был на редкость нежным и осторожным.

Теперь письмо Анны заставило их обоих вернуться к главному вопросу их жизни. Палома решила задать его:

— Джон, почему ты женился на мне?

— Потому что это был лучший выход из безвыходной ситуации.

— Ну, конечно. — Неудивительно. Паломе не одержать победы. Сомнения будут сопутствовать ей всю жизнь, угрожая причинить новую боль.

— Я солгал. — Джон резко повернулся к ней. — Я женился, потому что хотел тебя. Всегда хотел. Ты появилась на пороге моего дома столько лет спустя после разлуки, и я понял, что для меня все осталось по-прежнему…