Не в курсе, куда она их спрятала?

Федор помотал головой. Он уже пришел в себя и внимательно слушал начальника.

– Вставай. Хватит прохлаждаться! – подхватил его под локти Балуев и помог принять вертикальное положение.

– Вы сможете ей помочь? – пробормотал Федор.

– Ну-ну, приятель, – похлопал Геннадий парня по плечу, – приходи в себя. Уже пора. О ней потом поговорим.

Они принялись за работу: Балуев – с азартом, Федор – по инерции. Обыск двух первых комнат не дал результата. Комнаты были большие, загроможденные мебелью.

– Черт! Так и до вечера можно провозиться!

– Я пойду в детскую, – сообщил Федор, хотя знал наверняка, что там ничего нет. Просто комната стала ему родной, и он хотел с ней попрощаться.

Здесь еще пахло духами Алисы, ненавистным арбузом, запах которого он теперь вдыхал с наслаждением. Настольная лампа с осиротевшим цоколем будто кричала о том времени, когда под ее желтоватым светом маленькая девочка выводила в тетрадках каракули. Он представил, как она усердствует за письменным столом, кряхтит, выполняя домашнее задание. Потом бежит в кабинет отца или на кухню к матери, чтобы те проверили, нашли ошибки…

– Ну, что там у тебя? – крикнул из соседней комнаты Балуев.

– Ничего! – Для отвода глаз дернул на себя нижнюю дверцу серванта и в тот же миг захлопнул ее. Только ахнул и приложил ко лбу похолодевшую ладонь. В серванте была спрятана та самая кукла с раздробленной головой. Словно маленький трупик, чудом не истлевший, она лежала на полке.

Озарение пришло сразу, осветило яркой вспышкой, как в заплесневелой каморке у старого фотографа.

– Я знаю, где они! – закричал Федор и кинулся к туалету.

Балуев не заставил себя ждать и последовал за ним.

– Ты уверен? – сомневался он.

Здесь был только маленький навесной шкафчик для туалетных принадлежностей, больше ничего. Федор с быстротой и деловитостью хозяина откинул дверцы шкафчика и принялся шарить на полках, передвигая с места на место моющие средства и освежители воздуха. С первого взгляда было ясно, что изумрудов здесь нет, зато обнаружилось кое-что другое.

– Странное место для хранения видеокассет! – удивился Геннадий Сергеевич.

– Ее надо взять с собой. Она может оказаться не менее ценной, чем изумруды!

Балуев не придал этому значения, но предмет, который выпал из шкафчика, когда возбужденный Федор доставал оттуда кассету, крайне заинтересовал его. Он нагнулся и поднял с пола крестовидную отвертку.

– И для отверток здесь не лучшее место! – Внимательно осмотрев помещение, Балуев заметил, что вентиляционная решетка привинчена шурупами с крестообразными головками. – Погоди-ка! – Он встал на унитаз. Сделал несколько вращений отверткой. – Ее недавно снимали. Легко идет.

Решетка повисла на нижнем шурупе. Балуев сунул руку в образовавшийся тайник и радостно подмигнул сообщнику.

– Есть!..

Во дворе их встретило безбожно палящее солнце.

– Ты на свободе! – объявил ни с того ни с сего Геннадий.

Федор промолчал. Он почему-то чувствовал себя убийцей и грабителем одновременно.

В кустах напротив подъезда, ни жива ни мертва, лежала старая пуделиха.

Положив морду на вытянутые передние лапы, она, казалось, не дышала.

– Бимка! – позвал Федор. Собака подняла голову. – Бимка, иди ко мне!

Она встала, отряхнула свои седые кудряшки, посмотрела на людей с обидой и недоверием и, взяв в зубы продавленный футбольный мяч, тот самый, которым Федор запустил в спящую сороку, пошла медленно, с одышкой, но своей дорогой.

– Где он сейчас? – поинтересовался Мишкольц.

– Спит в моем кабинете. Ниночка дала ему снотворное.

– Когда проснется, надо будет хорошенько продумать его поездку к Поликарпу. Гробовщик может опять выкинуть какой-нибудь номер. С него станется.

Как он мне надоел! Никаких больше дел с Карпиди! Слышишь? Никаких!

– Можно подумать, это я заключаю с ним сделки, выступаю поручителем!

– возмутился Балуев.

– Ладно, не сердись. – Владимир Евгеньевич сегодня был добр, как никогда.

«Если бы он узнал, какую мину я заложил в магазине „Игрушки“, его доброту как рукой бы сняло!» размышлял Геннадий.

– Что за кассету вы нашли в доме у этой девицы?

– Понятия не имею, – пожал плечами Балуев. – Федя вцепился в нее, как сумасшедший!

– Ничего не объяснил?

– Не успел. У нас происходили долгие, мучительные объяснения с директором автостоянки, где проштрафился Федин «опель». Мне пришлось раскошелиться. Сюда, сам понимаешь, ехали пять минут. Ниночка уже была на месте. Я попросил ее дать Феде снотворное, потому что он сильно впечатлился…

– То есть?

– Влюбился он, понимаешь, в эту девку… Вот что! – вспомнил вдруг Геннадий. – По дороге он мне сказал, что эта самая Настя – дочь какого-то Овчинникова…

– Председателя Фрунзенского райисполкома?

– Вроде бы. Ты что-то знаешь про это?

– Громкое было дело. Убийство в загородном доме. Неужели не помнишь?

Июнь девяносто первого года.

– У тебя хорошая память, Володя. А то, что в это время я колесил по матушке-России, собирая для тебя картины, ты забыл? Все лето, как проклятый!

– Так, значит, говоришь, дочь… – задумался Мишкольц. – А в газетах писали, что убили всю семью. Кстати, загородный дом Овчинникова перешел к новому председателю райисполкома, нынешнему мэру города. Он его приватизировал.

Не нравится мне все это.

– Что? Приватизация?

– Объявившаяся вдруг дочь Овчинникова.

– А нам какое до этого дело?

– А почему так усердствовал Пит?

– Хотел докопаться до истины.

– Нужна ему истина, как бегемоту пейджер! У него тут какой-то свой интерес. Где кассета?

– У меня.

– Поставь! Думаю, Федя на нас не обидится.

На экране возникла дорога и пятна у линии горизонта.

Как только пятна стали увеличиваться, заработала селекторная связь.

– Владимир Евгеньевич, тут к вам целая делегация! – испуганным голосом сообщила секретарша.

Мишкольц кивнул на экран телевизора, чтобы Геннадий остановил пленку.

Он только успел пояснить помощнику:

– Это те самые места! Я был на даче у мэра! – после чего велел секретарше впустить гостей.

– Сколько лет, сколько зим! – приветствовал с распростертыми объятиями Шалун того и другого. – Живем в одном городе, а не виделись почти год!

Босс представлял собой нелепое созданьице на коротких кривых ножках, но с большой головой, бритой наголо. Маленькие, юркие близко посаженные глазки могли бы смешить детвору, если бы в них не было столько желчи и злобы.

– А где твои буденновские усы? – вспомнил Мишкольц.

– Передал помощнику, как переходящее знамя комт-руда! – И действительно, стоявший в дверях здоровенный детина, тоже бритый наголо, имел роскошные черные усы.

– Лишил себя такой достопримечательности! – покачал головой Балуев.

– Да что вы привязались к моим усам, бакланы?! Если Шалун переходил на фривольное обращение, это значило, что ему нравится, как много внимания уделяется его персоне.

Мишкольц поморщился. Воспоминания о зоне были не самыми приятными в его жизни.

– Ладно, паря, хватит пургу мести! – предложил босс-коротышка. – Вернемся к нашим баранам.

– К вашим баранам, – не без иронии заметил Мишкольц, но Шалун был не из тех людей, что улавливают иронию, не напрягаясь.

– Давай сюда этих жориков! – приказал он помощнику.

В кабинет вошли утренние знакомые Мишкольца: таксист и двое ущербных.

Они несли, как святыню, спортивную сумку.

– Они посмотрели твои документы и пересрались! – загоготал Шалун. Ему было выгодно преподнести всю эту историю в виде комического недоразумения, анекдота, и он изо всех сил старался, но был от природы бездарным артистом, и смех выходил надрывный, искусственный. – Че молчите, бляди? – обратился он к вошедшим. – Языки я вам еще не поотрезал!

– Извиняемся, ко-конечно… – заикаясь, начал таксист.

– Ты бы, Виталик, его логопеду показал! – усмехнулся Балуев.