Каждая печатная или рукописная строка, касающаяся памяти подвигов и чудес великого праведника отца Серафима, составляет ныне драгоценный вклад в историю Дивеевской обители и Саровской пустыни, но, несмотря на это, авторы жизнеописаний батюшки Серафима, между которыми первое место занимают г. Елагин и Саровские иноки (изд. 1863 и 1893 гг.), не поместили в своем труде многих показаний послушника Ивана Тихонова, в особенности касающихся лично его самого. Это недоверие к печатным рассказам о. Иоанна (впоследствии иеромонаха Иоасафа) нельзя не признать характерным, веским и, конечно, заслуженным,ибо кому лучше было знать своего послушника, как не инокам пустыни. Как мы вскоре увидим, они аттестовали его весьма плохо, и если поместили выдержки из изданных этим послушником книг в 1849 и 1856 гг. под заглавием «Сказание о подвигах и событиях жизни старца Серафима», то потому, что рассказы эти сообщены Ивану Тихонову разными лицами, хорошо известными Саровской обители, в особенности Н. А. Мотовиловым, и они достоверны, а что касается его лично, то пропущено Саровскими авторами, так как он приписывал в этих повествованиях себе то, что было сказано другим в его присутствии.
Однако нам кажется нетрудным воспользоваться для истории и этими рассказами Ивана Тихонова, в которых так ясно проглядывают и правда, и прикрасы.
Незадолго до кончины своей о. Серафим принял в шестом часу пополудни Ивана Тихонова, живописца. Старец имел такой обычай, что если желал усладить своего посетителя долгой беседой, то запирал всегда дверь свою на крючок. Так сделал и на этот раз о. Серафим, впустив к себе о. Иоанна, который в то время проходил послушание канонарха. «Отец Серафим обратился прямо к вопросу: так ли я исполняю свою должность, как бы следовало?» — говорит Иван Тихонов. Если уже этими словами начал беседу великий старец, то, несомненно, Иван Тихонов отличался неисполнением своих обязанностей, что было хорошо известно старцу и впоследствии письменно подтвердил весь монастырь. «Я думал, — продолжает послушник Иван, — что он говорит о внешнем исполнении, и потому отвечал ему, что стараюсь, батюшка, исполнять все как следует!» Хорошо же понимал Иван Тихонов своего учителя, как он называл старца, и плохо же воспользовался он духовными наставлениями его, если мог на одну секунду подумать, что великий праведник и чудотворец, убогий Серафим, будет заботиться о внешнем исполнении им обязанностей! Если так мыслил Иван Тихонов, то, несомненно, внутреннего в нем ничего не было, а потому старец Серафим и повел речь о необходимости ему внутренно работать над собой. «Но, — говорит дальше Иван Тихонов, — отец Серафим хотел, чтобы к внешнему присоединялось и внутреннее, духовное основание, потому что Господу неугодна одна наружность. Он сам говорит, что проклят всяк творяй дело Божие с небрежением.Потом, как бы стороною, он и начал изобличать меня, говоря, что ведь есть такие, которые, кажется, хорошо читают, но не понимают смысла того, что читают; ведь многие есть и такие, которые говорят, что были у обедни, или у заутрени, или у вечерни, и льстят себя ложной надеждой, что они действительно были, а в самом-то деле где скитался тогда ум их? Они только телом были в храме Божием…» Итак, Иван Тихонов сам признает, что о. Серафим стороной начал изобличать его, то есть все, что говорил, то намекал на него и обвинял в греховном стоянии в храме, в бессмысленном чтении и в отсутствии молитвенного настроения. «Вот, ты ведь был у ранней обедни? — спросил о: Серафим, как пишет о. Иоанн. — А какие же там читались дневный Апостол и Евангелие?» — «Иногда, по невниманию, я делался совершенно безответным; тогда обыкновенноон сам говорил, что именно читалось…» Вслед за этими словами Иван Тихонов пишет: «По окончании всей сладкой беседы своей он вдруг говорит мне: "А жизнь моя сокращается; духом я как бы сейчас родился, а телом по всему мертв". И с этим словом подает мне сверток желтых полтинных свечей, говоря, чтобы я взял одиннадцать».Спрашивается: для какой цели сообщил эту свою беседу со старцем послушник о. Иоанн? Он хотел рассказать, как старец предсказал ему свою кончину, а выяснил нам, потому что это было действительно и оказалось трудным изменить смысл беседы, как о. Серафим еще раз на прощание уговаривал служить Господу внутренне, а не только наружно.
Затем следует повествование, как о. Серафим, передавая ему свечи и уменьшая число их с каждым свиданием, намекал этим на близость своей смерти. Современники великого старца и живущие еще в Дивеевской обители старицы говорят, что не Ивану Тихонову давал таким образом батюшка свечи, но для истории интересен факт, а не подробность, ничего не значащая, и потому безразлично, был ли Иван Тихонов участником или свидетелем не понятого в то время предзнаменования о смерти старца. Иван Тихонов пишет, что после последней сладкой беседы о. Серафим дал ему одиннадцать свечей, и прибавляет для подтверждения нашего убеждения и вышеприведенного мнения: «Отец Серафим, сделавши мне еще несколько отеческих наставлений и прибавивши, чтобы я поспешил производить плоды, духовные,отпустил меня с миром. Я же в простоте, без всякого внимания, сжег те 11 свечей. Через несколько времени, когда я был у отца Серафима, он, сделавши мне много разнообразных наставлений, необходимых для жизни моей,под конец опять повторил прежние слова о сокращении его жизни и потом подал мне девять свечей. То же повторил он и в 3-й раз, через несколько времени, и тогда подал мне 6 свечей. На четвертый раз, повторяя те же слова, он прибавил, чтобы я поспешил,по возможности, собирать духовные плоды,и подал мне уже з свечи. Таким образом, в пятый раз он подал мне одну, а в шестой раз только полсвечи. Но уже на четвертом разе я рассказал об этих свечах одному брату, и тогда по общему обсуждению мы решили, что старец этими свечами непременно говорит нам о своей кончине, потому что еще прежде в своих наставлениях он уподоблял человека по телу свече зажженной и мало-помалу догорающей. Только мы не могли понять, что именно означало число свечей. Когда же я пришел к нему в следующий, у-й раз, отец Серафим, между прочими наставлениями, опять повторил прежде сказанные слова с глубоким вздохом и особенным чувством, что жизнь его сокращается. После того старец начал повторять и напоминать мне все, что он в течение жизни сеял на грешной душе моей».
Ясен смысл слов о. Серафима, который старался как-нибудь спасти Ивана Тихонова и отстранить его от судьбы, которую знал вперед великий старец и предсказал как ему, так и о. Василию Садовскому, М. В. Мантурову и всем дивеевским сестрам. Судьба его могла бы измениться, если бы он поработал над собой и духовно улучшился бы.
Наступил страшный день 1 января 1833 года. Отец Серафим пришел в последний раз к ранней литургии в больничную церковь во имя преподобных Зосимы и Савватия, Соловецких чудотворцев, в которой он обыкновенно приобщался Св. Тайн.
Иван Тихонов в то время был голосовщиком на правом клиросе и застал о. Серафима сидящим здесь на откидной лавочке. «Когда я пришел, — рассказывает о. Иоанн, — заблаговременно в больничную церковь, поклонился батюшке в ноги, прося его благословения, он спросил: "Кто это?" — потому что было еще темненько. Я отвечал ему, как и всегда: "Тамбовский убогий Иоанн". Тогда он встал, благословил меня и поцеловал отечески (?), посадил подле себя, а сам глубоко вздохнул и этим вздохом уже предсказал мне что-то страшное. Вслед затем он сказал: "Ну, возлюбленнейший (?!) отец Иоанн, прости; я с тобой уже больше не увижусь!" Пораженный совершенно этими словами, я упал в колени отца Серафима (?) и весь залился слезами: "Как же это, батюшка?" — мог я только ему выговорить. Тогда он отвечал мне: "Я говорю это тебе по Бозе: мы, уже больше с тобою не увидимся. Только ты все убогого Серафима слова постарайся запечатлеть на сердце твоем; с ними всегда и ходи, и помни, что вcu своих си ищут, а не яже ближних";и это последнее он повторил несколько раз и потом еще прибавил: "И не буди чужд посетитель!"»
