– А как же институт?
– Я перевелась на заочное. Буду приезжать два раза в год на сессию. Но и здесь тебе ничего не перепадет! Я – верная жена!
– Не сомневаюсь.
– Мне вообще-то надо одеваться. Мы с мамой идем к портнихе. Забирать свадебное платье.
– Знаешь, Вася, я никогда тебя не забуду…
– Я тоже буду помнить вас вечно, Антон Борисович, как самого любимого учителя!
Уже в прихожей она сунула ему в руку какую-то бумажку.
– Здесь адрес моей подруги. Если захочешь мне написать, она перешлет.
– Прощай!
Выйдя из подъезда, Антон не удержался, оглянулся на ее окно. Василина стояла в голубом халатике, несчастная, раздавленная. Лицо сводили судороги, перешедшие в необузданный рев маленькой девочки. На крик прибежала мать, прижала ее к себе, но Василина вырвалась из объятий. Исчезла.
Он тоже постарался исчезнуть.
Как-то проснулся среди ночи. Перелез через спящую жену. Пошел на кухню попить. Заглянул в календарь. И понял, что сейчас у них брачная ночь. Представил, как ее ласкают чужие руки. Грудь сдавило, как в тот раз. Он уже успел привыкнуть к этому недугу, но в ту ночь боль не отпускала. Решил принять душ. Встал под сильную холодную струю. Хотелось орать, но за стеной спала дочь. Орал молча, раскрыв рот, сжав кулаки, раскачиваясь под душем.
Как-то обнаружил в кармане записку с адресом ее подруги. И кстати. Приближался Васин день рождения. Пошел на почту. Прихватил из дома раритет – Кнут Гамсун, «Плоды земли». Издание двадцать третьего года. Подписал: «В память о факультативах по зарубежной литературе. Твой учитель».
* * *
Как-то должен был возвращаться из Москвы поездом. Купил билет на красноярский «Енисей», потому что он пять минут стоял в маленьком удмуртском городе. Было пять утра. За окном зимний деревенский пейзаж. Фонари лишь на станции. Дальше тьма. Поезд тронулся…
* * *
Потом пошли звонки. Безымянные. Похожие на провалы в пропасть. Жену это очень сердило:
– Опять молчат! Какое-то слишком робкое создание! Явно тебе!
– Мне тоже не отвечают.
Теперь у них возникали скандалы по малейшему поводу.
Как-то звонок разбудил его среди ночи.
– Алло! Я вас слушаю, – интимно прошептал Антон.
В ответ кто-то всхлипнул. Еще раз. Он хотел заорать: «Вася! Где ты? Я сейчас примчусь к тебе, только не плачь! Все еще образуется!» Но страх перед Маргаритой уже перерос в болезнь. Он осторожно положил трубку на рычаг.
Года через два после этого он снова – уже случайно – оказался в красноярском поезде. Теперь он не мучился ради пятиминутной стоянки в удмуртском захолустье. Сразу после Кирова он уснул. И вдруг почувствовал сильный толчок в грудь, и сладенький голос над ухом промурлыкал: «А ведь она уже умерла! Умерла! Так-то вот! Сходил бы на могилку – проведал…»
За окном – тот же деревенский пейзаж. Маленькая круглая бабенция в огромных сапожищах месила привокзальную грязь.
* * *
Солнце сегодня так и не показалось. Спина озябла. Земля с каждым днем все холоднее.
– Она не умерла, слава Богу! – обратился Полежаев к пчелам и шмелям, которым было наплевать на его откровения.
А ведь прошло совсем немного времени с тех пор, как они познакомились. Десять лет. Ему всего тридцать пять. Он молод и полон сил. И все же кажется, что минуло столетие. Что все это было не с ним. В какой-то другой, ирреальной жизни.
Он вздрогнул. По ноге ползла пчела. Смахнул ее на траву и вдруг осознал всю трагедию происходящего. Бедняжка вылетела из улья, чтобы умереть. Крылышки износились от тяжких трудов и больше не служили ей. Она переваливалась с травки на травку в предчувствии долгожданного покоя. Ей, наверно, хотелось умереть на цветке, потому что она несколько раз пыталась подняться по стеблю, но тщетно. Всем нам хочется обставить это дело понарядней.
«И всего-то она прожила три месяца. Длиной в столетие…»
* * *
Он позвонил Василине на работу.
– Ну, как ты?
– Держусь. Только сегодня в редакции спохватились, что Лени третий день нет. Главный редактор рвет и мечет. Обратился в милицию. Может, хоть теперь пошевелятся эти господа? Ты как? Не разгадал, почему Леня написал твою фамилию на той бумажке?
После того как Еремин пренебрежительно отнесся к писанине журналиста, Антон и думать забыл о листке с текстом.
– Не хочешь встретиться? – закинул удочку Полежаев.
– Ой, Антоша, только не сегодня! Ведь ты наверняка ударишься в воспоминания, а мне сейчас не до этого. И вообще я превратилась в самую обыкновенную бабу, с которой тебе не о чем говорить. Стоит только прикинуть, что Маргарите тогда было двадцать пять, а мне сегодня уже двадцать восемь, – и все станет ясно. Ты любил во мне девочку. Ее больше нет.
– Главное, поменьше философствуй. Я твою теорию разобью в пух и прах, вот только доберусь до тебя! Может, сходим в «Иллюзион»? Ты раньше любила бегать по киношкам. Обещаю не ударяться в воспоминания.
– Ты уже в них ударяешься, даже по телефону. Нет, Антоша, сегодня я должна побыть одна.
– Вася, ты представить себе не можешь, как ты меня осчастливила своим возникновением.
– Вот этого я и боялась больше всего! Позвони мне завтра.
«Все правильно. Тоже придумал! Звать ее в „Иллюзион“! Она мне помешает вести расследование. К тому же придется объяснять, что ее дорогой Леня ходил туда в понедельник с какой-то бабой. Что я так пекусь об этом деле? Чувствую перед ней вину? Или хочу доказать Костяну, что он – хреновая ищейка, идет по ложному следу? Или меня задело, что Васин муж дважды упомянул мою фамилию? Черт его знает, но что-то зудит внутри! То ли предчувствие, то ли очередная блажь!»
Стоило ему войти в кассы кинотеатра, как он тут же сделал открытие. Оказалось, что по понедельникам в девятнадцать ноль-ноль идут исключительно фильмы на французском языке. 25-го шел «Призрак свободы» Луиса Бунюэля. Такой фильм можно смотреть и без перевода. И все же.
Заглянул в окошко администратора.
– А фильмы на французском у вас демонстрируются с субтитрами?
– Если есть субтитры, мы указываем в афише.
Значит, «Призрак свободы» был без субтитров.
«Какого лешего! Ведь он ни бельмеса не понял! Подозрительно. Может, его спутница переводила ему на ушко? Она француженка? Вот и газета на кухне, за батареей! Браво, Полежаев! Все как по маслу! Тут даже Костян бессилен со всем своим научным подходом».
Погруженный в свои мысли, он не заметил, как рядом выстроилась очередь. Шумная толпа, в основном картавая и говорящая в нос, не обращала на него внимания. Антон решил, что для дальнейшего расследования ему все же необходимо попасть в кинотеатр. Но не успел он пристроиться в хвост очереди, как чей-то детский голосок пропел в самое ухо:
– Вы стои-ите?
Полежаев обернулся.
Улыбка так и светилась на милой девичьей мордашке. На вид ей было лет пятнадцать, хотя наверняка больше, судя по проницательности совсем не детского взгляда. Впрочем, кто их разберет, современных девиц. Они становятся взрослыми чуть ли не с пеленок.
– Да-да, конечно, – поспешил ответить Антон, при этом смущаясь и краснея. Он был сам поражен своей реакцией. Какая-то мелюзга своим невиннейшим вопросом посмела смутить инженера человеческой души, почти классика!
Он отвернулся, но тот же голосок вновь пропел ему в ухо:
– Парле ву франсэ?
Антон сразу же про себя отметил безупречное произношение.
– Да, говорю, но по-русски у меня получается лучше. – Он взял себя в руки и почувствовал, что уже не краснеет.
Девица смотрела на него с обожанием. Для бывшего учителя литературы это не было открытием. И все-таки на него давно так никто не смотрел.
«Может, она читала мои книги?»
Теперь, во время завязавшейся беседы, он получил возможность без стеснения разглядывать ее. Скрупулезный осмотр доставил ему удовольствие.
Девушка была с ним одного роста. Правда, туфли на высокой массивной платформе прибавляли ей росту. Рыжие джинсы и салатная футболка с надписью по-французски, в переводе: «Как рыба в воде» соблазнительно обтягивали ее стройную фигуру с едва наметившимися бугорками груди. Тонкие кисти рук все время находились в движении, жестикулировали, иногда только поправляя висящую на плече сумку-рюкзак. Ее кожа имела смугловатый оттенок, и нежность ее чувствовалась на расстоянии, еще до прикосновения к ней. Пышные каштановые волосы обрамляли симпатичную мордашку. Ангельские, широко раскрытые серо-голубые глаза с поволокой. Замысловатые дуги коричневых бровей. Немного вздернутый, с легкой горбинкой нос. Пухлые губы в бледно-коричневой помаде.
