Короткое послание без подписи, адресованное лишь одному во всей вселенной человеку, гласило: «Правитель мира под названием „Провал“ (Черная сторона) нуждается в ликвидации, поскольку явственны признаки вырождения…»

Руин вел себя, как всегда, казалось, он не обременен никакими посторонними мыслями. Он спускался на обед в огромную трапезную, холодно раскланивался со сводными сестрами и братом, почти не общался с отцом. Из двоих братьев он сохранял более или менее дружеские отношения только со старшим, который при дворе не жил уже много лет – он находился на южном рубеже Провала, там, где тот смыкался с недружественным «диким» миром – то есть миром, с которым не было заключено никакого договора. Стычки на рубеже случались редко, но наследник правителя сидел там безвыездно – Руин подозревал, что из-за отца. Арман-Улл в ком угодно готов видеть угрозу, особенно в старшем сыне, не лишенном способностей военачальника.

Моргана, равно как и Дэйн, старалась не попадаться на глаза батюшке. У девушки все никак не проходили синяки на шее, и ее старший брат, продолжающий сомневаться, стоит ли предпринимать магическую операцию, понял, что надо. Как любые болезни, магические опасны, если запущены, и могут приводить к неприятным последствиям. Вот, у Морганы уже начинаются отеки. И лечить все равно нужно, как бы ни противилась душа, как бы не остерегал здравый смысл.

Предпоследняя дочь властителя было терпелива, как может быть только женщина. В течение двух оговоренных недель она ни словом, ни жестом не дала понять, насколько напряженно ее ожидание, не спросила: «Когда?» Желай молодой бессмертный успокоить себя, он легко обманулся бы, сказав, что его сестра забыла об обещании. Это не так. Моргана не могла забыть, и Руин прекрасно понимал.

Особенно чутким людям показалось бы, что при дворе правителя в Провале стало неуютно. Нарастала напряженность, и вряд ли кто-нибудь, кроме некоторых проницательных людей, догадывался, в чем дело. А так жизнь, казалось бы, шла своим чередом, и никого ничем не удивляла. В конце недели Арман-Улл опять избил жену. Руин как раз выезжал в город по своим магическим делам, и лишь по прибытии узнал об инциденте. При дворе говорили об этом с определенным перекосом.

Случившееся было интересно не потому, что правитель избил жену – эка невидаль – а потому, что в самый разгар экзекуции, как раз когда Улл начал распаляться и входить в подлинный раж, в дверях внезапно появился принц Дэйн и, крикнув: «Держи!», швырнул в отца резиновый шарик. Правитель машинально поймал. Тонкая резина в пальцах лопнула, и властителя обрызгало чем-то вонючим, пузырящимся. Брезгливый, панически боящийся за себя, Арман-Улл с воем бросился отмываться, позвал магов и своего алхимика.

Вещество оказалось совершенно безвредным, но выходка Дэйна отвлекла внимание его отца от матери на добрые три часа, а потом уж Арман-Улл и не помнил, с чего все началось. В течение следующих нескольких дней принцу пришлось прятаться от гнева батюшки где попало, в том числе и в заброшенном крыле замка. Впрочем, ему было не привыкать. К счастью, правитель всегда отличался плохой памятью. Да и с сыном он почти не общался. Дэйну не нужно было прикладывать больших усилий, чтоб пропасть с глаз долой и не показываться.

Глаза Руина потемнели, когда он услышал всю эту историю. Принц покосился на отца, который громко ел индюшку, сидя во главе стола, и ни на кого не обращал внимания. Странно было бы предпринимать что-нибудь задним числом. Кроме того, что тут можно сделать? Только расправиться с отцом раз и навсегда. Руин не считал, что хоть чем-то обязан батюшке, не испытывал к нему ни любви, ни уважения, но рука на него все равно не поднималась. Да и не так это просто. Арман-Улл знает толк в интригах и переворотах, помнит, каким образом сам добился власти. Но один из его отпрысков не держит в руках нитей реальной власти. Он панически боится смерти.

В любом случае, ничего не выйдет.

Принц с усилием опустил глаза в тарелку. Бешенство душило его, но пока выдержка оказывалась сильнее. Неприятно было смотреть на человека, которого приходилось называть отцом. Не выдержав, Руин встал из-за стола и ушел из трапезной.

Он направился к матери.

Дебора лежала на кровати в своей комнате. У нее было заплаканное лицо, испуг застыл в глазах, хотя избиение случилось накануне. Обычно такая веселая, бойкая, острая на язычок, иногда даже немного стервозная, сейчас она больше напоминала затравленного котенка, жмущегося в углу. При виде ее бледного лица с лиловыми синяками и огромными глазами, уширенными страхом, у Руина что-то сжалось под ложечкой. Он подошел, присел, обнял ее, и мать прижалась к его плечу, плача от облегчения.

– Ни за что, понимаешь? – жаловалась она, хотя сын ни о чем ее не спрашивал. На скулах принца набухали желваки.

– Тебе надо бежать, мама, – сказал он внезапно.

– Да куда мне бежать? Куда? Бог их знает, где теперь шляются мои родственники. А вдруг они меня ни примут?

– Мам…

– Куда я пойду? На Белую сторону? Так меня нам и ждут. И что я буду делать на Белой стороне? Ни денег, ни документов… Я теперь провальская подданная, меня не примут в Центре.

Руин знал, что его мать с Белой стороны, и лишь теперь насторожился, услышав знакомое название.

– В Центре? Ты из Асгердана? Из Центра?

– Я жила там раньше, – рыдала Дебора. – Боже, как там было хорошо! И сдернул меня черт тащиться со своими родственниками незнамо куда! Сама дура. Ведь звали меня замуж, звали, а я, дура, отказалась! Дура!

Скрипнула распахивающаяся дверь. Супруга властителя пискнула, прячась за сына, Руин обернулся, готовый защищать мать, но это оказался не Арман-Улл. В дверном проеме стоял Дэйн – весь в паутине, каких-то клочках и пятнах, встрепанный и потный. Он был невысокий, подвижный и щуплый, и, хотя ему едва исполнилось двенадцать, какие-то неуловимые признаки позволяли догадаться, что намного крепче он не станет. Телосложением Дэйн немного напоминал отца, но это все, чем он его напоминал. У младшего принца были живые, выразительные глаза, искренние и чистые, как два родника, красивые, ровные черты лица, по-матерински вздернутый носик и манеры ребенка-непоседы. При необходимости он умел расположить к себе любого человека, но вскоре большинство знакомых начинали его сторониться – слишком он был непредсказуем.

– Мама, – позвал мальчишка. – Мама!

– Что ты здесь делаешь? – Руин сдвинул брови. – Ты разве не понимаешь, что отец может просто убить тебя? Марш в укрытие, и сиди там!

– Мама, – не обращая внимания на брата, сказал Дэйн и шагнул в комнату. Лепешка грязи, оборвавшись с кожаной куртки, шлепнулась на шелковый ковер. Юный принц протягивал матери руки, аккуратно сложенные чашечкой. – Смотри, какую я тебе штуку приволок. Светится.

Он разжал пальцы, и на ладони оказался огромный таракан, покрашенный ярко-синей краской. Дэйн осторожно стряхнул насекомое на парчовое покрывало кровати, где лежала мать.

В таракане от кончика усов до «хвоста» было сантиметров пятнадцать. Дебора вскочила и завизжала в голос. А невозможно одновременно визжать и рыдать. Слезы высохли в один миг.

– Мам, ну посмотри, какой он классный! – уговаривал принц.

Таракан, шевеля усами и не оставляя надежд на то, что он, может быть, ненастоящий, уверенно пополз по ткани в направлении хозяйки кровати. Подхватив длинные юбки, Дебора порскнула в ванную и заперлась там.

Руин, не торопясь, потянулся и взял таракана за лапку. Насекомое взбрыкнуло. Инстинктивно наморщив аристократически тонкий нос, принц перехватил его за туловище и поднял в воздух. Казалось, таракан смотрит на пленителя с укоризной.

– Откуда он у тебя – такой большой и синий?

Дэйн пожал плечами.

– Да я просто поймал обычного таракана и напоил своими химикалиями. А он мало того, что вырос, еще и посинел. И стал светиться в темноте. Представляешь?

Старший брат покатился со смеху, глядя на озадаченное и очень серьезное лицо Дэйна. Тот выглядел младше своих лет, и такая сосредоточенность на лице мальчика казалась комичной.