Признаюсь вам, Хендрик, я начал избегать женщин. Иногда мне кажется, что, вместо того, чтобы заниматься любовью с проклятой старой ведьмой, я предпочел бы стройного молодого человека с хорошим хозяйством и без вопросов. Вроде вас, например. Ладно, скажу прямо, несколько раз я действительно смотрел на вас с интересом…

— Что?

— Но это не я, понимаете? Это она! Эта чертова жирная, безобразная, отвратительная старая корова, с которой я вынужден перепихиваться каждую ночь — ночь за ночью! О, хотел бы я никогда не видеть той фотографии!

— А вы не пробовали спровоцировать ее? — спросил я, уводя беседу подальше от сексуальной заинтересованности Малковича во мне.

— Что вы имеете в виду?

— Не пробовали отказаться заниматься с ней любовью, а потом просто подождать и посмотреть, проснетесь вы или нет?

Малкович уставился на меня, в его глазах мелькнуло презрение.

— О да, отличная идея! — фыркнул он. — А что если она говорит правду, и я никогда не проснусь? Проведу остаток жизни в коме? Или, еще хуже, навеки останусь в бесконечном сне рядом с этой ведьмой? Нет уж, слишком многое поставлено на карту!

— Это то, что сделал бы я, — заметил я. Малкович вскочил с кровати.

— Но я-то, слава Богу, не вы! И это лучшее, что вы можете предложить? Подвергнуть мою жизнь смертельной опасности? Какой я дурак, что решил обратиться к вам за помощью!

— Откровенно говоря, Малкович, в таких вещах я не специалист.

— Не то, что в пении йодлем, надо полагать? — злобно огрызнулся он. Потом, снова посмотрев на меня умоляющими глазами, произнес:

— Я боюсь заглядывать в журналы. По крайней мере, в те, с большими женщинами в нижнем белье.

— Почему?

— Однажды я попробовал — только посмотреть, что будет — и произошло то же самое. Великолепная, зрелая, пышная женщина превратилась в старую каргу, как только мы начали заниматься любовью. Она рекламировала смесь для выпечки с бананами и орехами в журнале «Дом и кухня», хотя я не представляю себе, как можно печь пироги в одном нижнем белье. О, женщины могут меняться, но сон остается прежним, понимаете? Клянусь, я схожу с ума! Иногда я ловлю себя на том, что гляжу на свою жену и словно ожидаю, что она тоже превратится в омерзительную старуху. Что ж, если подумать, она и так во многом омерзительная старуха, особенно когда переживает из-за яйцеводов… только самое ужасное, что она видит, как странно я на нее смотрю — с удивлением, и страхом, и злобой, все перемешано, понимаете? — и с некоторых пор она начала избегать любых… ну… интимных контактов. Я нормальный человек из плоти и крови, Хендрик, со всеми желаниями, нуждами и потребностями нормального человека! Я не могу и дальше переживать из-за приближения ночи, не могу ночь за ночью участвовать в этих тошнотворных, ужасных совокуплениях с мерзкой каргой, а потом обнаруживать, что моя собственная жена отворачивается, когда я ищу у нее утешения. Я пытался глядеть на другие фотографии — картинки с привычными, непримечательными вещами вроде стиральных машин, баров, пылесосов, чемоданов, вантузов — без толку. Вы даже не представляете, что можно сделать с пылесосом! Нет… она возвращается и насилует меня. Я слишком напуган, чтобы ложиться спать, и слишком утомлен, чтобы бодрствовать. Это должно прекратиться. Я больше не вынесу!

— А вы не консультировались с доктором Фрейдом?

Шишковатое лицо Малковича побагровело.

— Никогда! — воскликнул он. — Он перестанет меня уважать!

— А он вообще вас уважает?

— Конечно, да! Я не просто важный сотрудник Государственной железной дороги, я получил особые полномочия от Министерства внутренней безопасности! Не забывайте!

— Но доктор Фрейд — психиатр. Наверняка он может вам помочь!

— Хотите сказать, я сумасшедший?

— Нет, хочу сказать, что он может прекратить эти ваши ужасные сны.

— Лучше я буду видеть сны, чем расскажу о них доктору Фрейду. А если вы скажете ему хоть одно слово, уж я вас разукрашу, я…

Как и все толстяки, Малкович сыпал пустыми угрозами. Он знал это и знал, что я тоже это знаю.

— Не беспокойтесь, — небрежно отозвался я. — Ни слова о ваших ночных рандеву с жирной старухой.

Помедлив секунду, Малкович спросил:

— А что такое рандеву?

— Близкая встреча.

— Тогда, если вы откроете рот, ваши яйца получат рандеву с моим ботинком. Ясно?

— Вполне.

— Вообще-то…

Внезапно он понизил голос и перешел на неприятный доверительный шепоток.

— … есть способ… остановить сны, вот так-то!

— О?

— Вот именно! Как-то ночью я взял с собой в постель нож и, прежде чем заснуть, сунул его под подушку. Я подумал, что, быть может, мне удастся как-нибудь использовать его во сне, расправиться со старухой, я хочу сказать. Понимаете, к чему я веду?

— Не совсем.

— Что ж, это сработало. Она лежала там, сладкая и улыбающаяся, с голой задницей, как обычно готовая превратиться в каргу; только на этот раз, прежде чем мы дошли до дела, я полез под подушку — и нашел нож! Я начал ей угрожать, и она запаниковала. Я приставил нож к ее горлу и сказал, что если она не уберется из моих снов по-хорошему, то я вскрою ей брюхо, как жирной свинье.

— Боже! — воскликнул я. — И что же произошло?

— Она начала хныкать и просить, умолять меня не причинять ей вреда. Я прижимал лезвие к разным частям ее тела, просто чтобы посмотреть, чего она больше боится. Когда я поднес нож к ее животу, чуть выше пупка, она почти завизжала. И, должен признаться, это взволновало меня! Возбудило, если вы понимаете, что я имею в виду.

— Вы ужасающий монстр!

Малкович, ухмыляясь, покачал головой.

— Ничего подобного! — прошептал он. — Но откуда вам знать, что чувствует настоящий мужчина, обладающий властью над женщиной?

— На что вы, черт побери, намекаете?

— Я ни на что не намекаю, я просто говорю: мне понравилось, когда она пресмыкалась, и рыдала, и чуть не описалась. Видит Бог, она достаточно мучила меня! Поэтому я вонзил острие в ее плоть — о, клянусь, совсем неглубоко, только поцарапал! — и увидел, как проступили круглые, яркие, крошечные капельки крови. Ощущения, которые я испытал от маленькой капли крови — ее крови! — были фантастическими… я был сексуальным, властным, подобным богу… и все одновременно. Я начал терять над собой контроль. Через несколько секунд она вскрикнула и исчезла. Испарилась! Я ее победил!

Малкович замолчал, чтобы перевести дух. В его свиных глазках блестело странное выражение, кожу покрывал пот.

— Но на следующее утро моя жена вышла из ванной и сказала: «Я, кажется, порезалась во сне. На моем животе запекшаяся кровь». Меня чуть не вырвало! Представляете, как я себя чувствовал? Я порезал мою бедную, дорогую жену, точно так же как и стерву из сна! С тех пор я больше никогда не брал с собой в постель нож. Я просто не смел. Поэтому она вернулась, зная, что под подушкой ничего не спрятано, издеваясь надо мной и грязно оскорбляя меня в лицо, выставляя себя напоказ и призывая доказать, что я все еще мужчина. Так оно и продолжается, ночь за ночью, и я ничего не могу с этим поделать, ничего. О, конечно, я хочу снова взять нож и напугать ее — а лучше прикончить, раз и навсегда. Но… о, святые небеса! Я слишком боюсь того, что найду рядом, проснувшись.

Малкович шумно засопел и вытер рукой красные щеки.

— Правда, в одну из ночей…

— Что? — испуганно прошептал я.

— … она доведет меня до последней крайности, и тогда я возьму с собой нож. Я избавлюсь от нее навсегда.

— А как же ваша жена? — воскликнул я. Малкович пожал плечами.

— С ее больными яйцеводами, — сказал он, — это можно расценивать как милосердие.

— Нет!

— А что вы предлагаете?

— Помимо разговора с доктором Фрейдом…

— Ни за что!

— Боюсь, что ничего. Извините, Малкович.

— Можно было догадаться, что от вас помощи не дождешься.

Когда он выходил из комнаты, я спросил:

— Кстати, а что стало с той фотографией?

— Она по-прежнему в моих трусах. Хотите взглянуть?