— Беги же, беги!

Другие голоса: хриплые, резкие, напуганные, трепещущие от благоговения перед смертью или победой — и я, наконец, осознал, что нахожусь в самом сердце великой, кровавой битвы между человеком и животным. Я слышал предсмертные крики, триумфальные возгласы, отвратительное стальное лязганье, неистовое мычание обезумевших коров и даже что-то, похожее на дикий перестук лошадиных копыт по замерзшей земле. Господи, лошади? Я огляделся — да, лошади! — и увидел графа Вильгельма с перекошенным от ярости лицом верхом на огромном черном звере; граф размахивал широким мечом — лезвие покрывала густая алая кровь — а позади него виднелись многочисленные всадники, вооруженные сходным образом.

— Покрошите их на фарш! — ревел граф. — Только принесите мне головы целыми!

Они прогремели мимо меня, затаптывая людей направо и налево. Они — около двадцати разъяренных коров, бешено, вслепую носящихся вокруг; две-три были тяжело ранены и обезумели от боли; я заметил меч, торчащий из мощного крестца, точно неуместный придаток. Несколько женщин бежали по полю с горящими факелами, их платья порвались и обнажили груди, зловещий медный свет исказил лица, глаза широко распахнулись от ужаса. Развернувшись, я бросился за ними, стараясь держаться подальше от коров, которые снова и снова бесцельно бросались из стороны в сторону; я сшибал людей и не замечал их, я наступил на чью-то руку и мгновенно услышал яростный, болезненный вскрик. На земле лежал почти голый юноша, в его груди зияла открытая кровавая рана.

— Бейте, сэр! Подстрелите же ее, говорю вам!

— … она несется прямо на вас…

— Во имя Господа, здесь женщины!

Я свернул в одну сторону — прямо передо мной, из плотного серебристого облачка дыхания, возникла багряная морда бешеной коровы — потом в другую; в хаосе я потерял из виду женщин с факелами. Я упал на одно колено, и острая боль пронзила мою лодыжку. Я опрокинулся на спину и как можно быстрее откатился подальше, чтобы ближайшая лошадь не превратила меня в кровавую кашу. Потом я заставил себя подняться. Это был ад! Безумный кошмар! Моей единственной надеждой на спасение оставалось вернуться в дом. Слева по-прежнему виднелись огни покинутого бального зала. И я побрел к ним, хромая, точно калека из какого-то дешевого готического романа о мутантах и проклятых, мое сердце отчаянно колотилось о грудную клетку.

— Послушайте меня, эй, вы! Я же сказал, что хочу получить головы целыми!

Мимо пронеслась огромная корова, и я с тошнотворным ужасом заметил свисавшую из ее пасти человеческую руку с отчетливо видными на бледной коже короткими рыжеватыми волосками. Обливаясь потом, я побежал. Коровы просто не могут вести себя так чудовищно, я никогда об этом не слышал! Коровы — мирные существа с печальными влажными глазами, занятые собственными делами, дружелюбно пасущиеся на горных пастбищах и часами стоящие в полном безделии; коровы не отрывают людям конечности, не впадают в убийственное безумие и не врываются в поместья! Быть может, это генетические гибриды, результат кошмарных тайных экспериментов? Или они много лет назад отбились от графского стада и как-то выжили в лесах, совершенно одичав?

В этот момент я услышал глухой стук и почувствовал смутную боль в правом боку, как будто кто-то случайно задел меня, но без всякого намерения причинить мне вред; я полетел кувырком, выставив вперед руки, и тут же мое лицо оказалось в холодной кислой луже коровьей мочи. Я сплюнул и вытер рукавом губы. На короткую секунду мне захотелось поддаться волне бесконечной усталости и заснуть прямо здесь, меня остановила только угроза быть растоптанным коровами или лошадьми — или и теми, и другими. Я с трудом поднялся и снова побрел к огням. За моей спиной раздавались крики, и мычание, и «цвииииччч!» рассекающей коровьи мускулы стали.

В бальном зале лежало несколько тел — я решил, что это женщины, но не стал останавливаться. Стулья были опрокинуты и разбросаны, пол усеян осколками стекла; среди растоптанных цветов сверкали жемчужины, бриллианты и рубины, словно прощальный ковер перед колесницей какого-то древнего поверженного героя. Я пробежал через разрушенную прихожую и оказался на улице. Больной желтушный свет натриевых ламп порождал тревожные тени. Ни разу не оглянувшись, я ринулся вперед, страстно желая оказаться как можно дальше от замка Флюхштайн.

По правде говоря, я не знал, насколько далеко ушел — мои безобразные прыжки постепенно превратились в быструю, а потом спотыкающуюся ходьбу, лодыжка по-прежнему причиняла мне боль — только вскоре я оказался на окраине города, в лабиринте узких, извилистых улочек, по сторонам которых стояли темные старомодные дома, да случайные запертые магазины. Я по-прежнему был облачен в подержанный графский полосатый костюм и начинал дрожать от холода. Время от времени я задирал голову и читал названия улиц, но они, конечно же, ни о чем мне не говорили…

Рётенсбергштрассе…

Веберштрассе…

Танненбаумвег…

И, совсем не к месту:

Аллея Дороти Паркер.

Я порядком устал, а, кроме того, так как на обед мне дали один-единственный сэндвич, ощущал сильный голод. Графский костюм порвался на одном локте, его покрывала грязь. От меня воняло коровьей мочой. Кем бы я ни был, я определенно попал в переделку.

— Эй! Эй, вы, сюда!

Я посмотрел через улицу и увидел женщину средних лет, стоящую перед открытой дверью. Сзади лился золотистый свет, и я не мог толком разглядеть лицо, но в ее голосе, несмотря на небрежно-равнодушный тон, слышались теплые нотки. Я похромал к ней.

— Вы что, заблудились? Уже очень поздно, и вы опоздали на ужин.

— Похоже, это моя судьба, — пробормотал я.

— А где ваше приглашение?

— Приглашение?

— Ой, только не говорите мне… вы его забыли! Вы, мужчины, все такие! Вы бы даже забыли, где ваш петушок, если бы мы, женщины, время от времени не напоминали вам!

Эта неожиданная вульгарность слегка ошеломила меня.

— Ладно, неважно! Еще осталось много выпивки, а гости начинают танцевать.

Приблизившись, я, наконец, увидел, что женщина была весьма хороша собой, правда, в несколько преувеличенном виде. В ослепительном вечернем платье, она немного напоминала жену архиепископа. Ее волосы, зачесанные назад и убранные в затейливую высокую прическу, горели медно-красным огнем; их усыпали крошечные белые камешки, прикрепленные к тонкой золотой сетке.

— Глупый, мы же не собираемся торчать здесь всю ночь! Замерзнем насмерть!

Одолев несколько каменных ступеней, я добрался до двери и вошел в облако яркого света. До меня тотчас донеслись веселые нотки старомодного вальса и оживленное жужжание голосов.

— Заходите, заходите. Я прикажу слуге взять у вас пальто… о! У вас его нет! Полагаю, это последняя мода.

— Что именно?

— Бродить полуголым и выглядеть, точно голодающий эмигрант.

— Я действительно голодаю.

— Не надеюсь, что мне удастся понять вас, но что же делать! Давайте, ради Бога, проходите!

Огромная комната — не меньше «бальной аудитории» замка Флюхштайн — была полна элегантно одетых людей, большинство из которых блистали обильными драгоценностями; кто-то потягивал шампанское, другие собрались в маленькие группки. Струнный квартет, благоразумно окруженный горшками с папоротниками, играл тот вальс, что я услышал из прихожей. Несколько пар пытались танцевать, но постоянно сталкивались друг с другом. В толпе сновали официанты с подносами, уставленными бокалами с шампанским и крошечными холодными закусками. Когда мимо меня проскользнул молодой слуга с надменным взглядом, я попробовал схватить одну.

— На вашем месте, я бы этого не делал, сэр.

— Но я голоден!

— Вам не понравился ужин? Мне казалось, жареный гвинейский петух удался на славу. Не говоря уже о глазированном диком лососе и…

— Я пропустил ужин. Я только что пришел.

— Ах, вот как. Но я все равно не трогал бы его, сэр.

— Почему?

Он заговорщически подался вперед и прижался пухлыми влажными губами к моему уху. На секунду я подумал, что сейчас он меня поцелует. Затем официант прошептал: