Граф встал и, подойдя ближе, положил руку мне на плечо. Другой рукой он сотворил изощренный жест-отмашку.

— Вся эта ерунда, все эти книги, — прошептал он. — Они не для нас, знаешь ли. Они все о другом месте.

— Каком другом месте?

Кончиком сигары граф указал на окно.

— Нездешнем, снаружи.

— Снаружи от чего? — спросил я, все больше запутываясь.

Граф пристально посмотрел на меня, словно я был похож на сумасшедшего.

— Снаружи от здешнего места, естественно, — ответил он. — Снаружи от нас.

— Но…

— Они все ненастоящие, мой мальчик. Это только миллионы миллионов слов, вот и все.

— Я вас не понимаю. Зачем же вы храните их тут, если считаете, что они ненастоящие?

Граф Вильгельм недоверчиво усмехнулся, очевидно, удивляясь моей наивности.

— Книги, мой мальчик, книги! Это библиотека. Где же еще мне их хранить? В кладовке миссис Кудль? Ха!

— Но я по-прежнему не понимаю…

— Ну-ну, закончим на этом! Я не смею отнимать у вас время. Думаю, вы заняты подготовкой своего выступления. Мы все ждем, не дождемся, поверьте! Постарайтесь не пропустить обед. По-моему, миссис Кудль задумала что-то особенное. Мы же не хотим, чтобы вы умерли с голоду, как бедняжка фрау Димкинс! Ха, ха!

Граф проворно двинулся к двери, потом обернулся и снова посмотрел на меня.

— Димкинс оставит костюм и галстук в вашей комнате. И вы сможете наконец-то снять эту чертову юбку.

После него осталось парящее серебристое облачко ароматного дыма.

В отчаянии я побрел на поиски доктора Фрейда и обнаружил его в своей комнате. К моему удивлению, девушка с упругими грудями, которую я видел читающей «Историю кириллического алфавита с примечаниями», оказалась там же. Они сидели в креслах у окна, явно погруженные в интереснейшую беседу; девушка, кажется, слегка рассердилась, что их прервали.

— Чего вам нужно? — спросила она.

Ее голос звучал так же хрипло и обольстительно, как мне помнилось. Она сидела, скрестив ноги, темно-зеленая юбка открывала бедра. Над высокой грудью, в ложбинке между бледными тонкими ключицами поблескивала одинокая жемчужина на изящной серебряной цепочке. Ее лицо было столь прекрасно, что у меня закружилась голова: гладкий, чистый лоб; темные глаза, тлеющие, словно угли, грозящие в любой момент вспыхнуть неукротимым огнем; вздернутый носик и безупречный, превосходно очерченный, сладко-алый рот, созданный исключительно для запретных блаженств. Она смотрела на меня с каким-то высокомерием, которое ничуть не оскорбляло, а, напротив, действовало возбуждающе.

— Простите, надеюсь, я вас не побеспокоил…

— Вообще-то, побеспокоили, — сказала ангел-искусительница с презрительным равнодушием, которое укрепило и мой пенис (к счастью, скрытый юбкой), и решение остаться.

— Мы с Адельмой обсуждали влияние синдрома Лёнгерхорна на развитие третичного сифилиса, — пояснил доктор Фрейд.

— С Адельмой? — воскликнул я. — С дочерью графа? Но это невозможно!

— Почему невозможно? — поинтересовалась она.

— Ваш отец рассказал нам. Я имею в виду. Я так понял, вам тринадцать лет?

— Так и есть.

Я уставился на нее. Мой рот медленно открылся и некоторое время не закрывался.

— Вы похожи на рыбу, — произнесла Адельма.

— А вы похожи на… на…

— Ну? На кого же я похожа?

— На богиню! — в итоге выпалил я.

Казалось, она мгновенно смягчилась и улыбнулась. Но короткий лучезарный миг быстро поблек, и Адельма снова стала совершенно равнодушной.

— Конечно, ведь мне было тринадцать лет столько, сколько я себя помню.

— Что? — вскричал доктор Фрейд своим надтреснутым дрожащим голосом.

— Разве папа не рассказал вам? Ах, да. Все считают — по крайней мере, так считает профессор Бэнгс, а он — наш величайший ум — что мой последний день рождения пришелся на тридцать первое число.

— Какого месяца? — спросил я.

— Это совершенно неважно, — огрызнулась она, и ее утонченные, миндалевидные, маленькие ноздри восхитительно затрепетали.

— Позвольте спросить, что же в таком случае важно? — проворчал доктор Фрейд.

— Важно, что с тех пор всегда было первое число, Поэтому я больше никогда не отмечала день рождения.

— Значит, вам вовсе не тринадцать, — почти не дыша, выговорил я. — Я точно знаю. Так не бывает.

— Если в мой последний день рождения мне исполнилось тринадцать, и с тех пор дней рождений не было, значит, мне по-прежнему тринадцать, разве не так?

— Логика Адельмы безупречна, Хендрик, — заметил доктор Фрейд.

— Только в том мире, где всегда первое число, доктор Фрейд. А я с таким не знаком, вы понимаете?

Доктор Фрейд строго взглянул на меня.

— А мне кажется, что мира, в котором молодые люди без штанов путешествуют на поездах, не зная своего имени и места назначения, тоже не существует. Вы со мной не согласны?

Адельма пристально посмотрела на доктора Фрейда, на ее очаровательном личике читалось любопытство.

— Молодые люди без штанов? — пробормотала она.

— Именно, моя дорогая юная леди.

— Доктор Фрейд хотел сказать, — поспешно начал я, желая увести разговор от моей собственной необычной судьбы, — что…

— Я поняла, что хотел сказать доктор Фрейд, большое вам спасибо, — отрезала Адельма, вставая с кресла. Я уловил соблазнительный блеск узеньких розовых трусиков, которые были на ней во время нашей первой встречи… и до сих пор. Сейчас они уже, несомненно, пропитались ее интимным, мускусным ароматом. Мое сердце в груди билось, точно истеричная птица.

— Чего вы хотите, в конце концов? — спросила Адельма, кокетливо наклонив головку.

— Я должен поговорить с ним… это… о моем… о моем сегодняшнем выступлении.

— Вы знаете, что папа организовал его специально для меня?

— Да.

— Следовательно, ему лучше оказаться хорошим! Направляясь к двери, она прошла совсем близко от меня, и я уловил дуновение какого-то экзотического, древесного благоухания, похожего на сандал или душистый кедр. Запах был мощным, неотвратимо опьяняющим.

Не обращая на меня ни малейшего внимания, Адельма повернулась и помахала доктору Фрейду.

— До свидания, моя дорогая, — мягко произнес доктор. Его глаза под морщинистыми, исчерченными веками сверкнули.

Адельма закрыла за собой дверь.

— О, она само совершенство, во всех отношениях!

— Не считая её поведения с вами — несомненно.

— Точно.

— Она была откровенно и беспричинно груба, Хендрик.

— Я знаю, знаю. Разве она не прекрасна? Доктор Фрейд медленно покачал своей седой головой.

— Я так понимаю, вас сексуально влечет к Адельме?

— Конечно! Я ошеломлен — переполнен — ею! И вы можете меня в этом винить?

— Думаю, не будет излишне нескромным сказать, что я считаюсь ведущим специалистом в психологии человеческой сексуальности, но желание, вызванное оскорблением и позором, кажется мне весьма странным психологическим проявлением. Возможно, это подвид садомазохистских наклонностей, в которых Ид [36]объединяется с суперэго и атакует эго [37]— первое с целью возбуждения, второе — для установления собственного главенства, что приводит к…

— Что приводит к тому, — прервал я, — что я хочу ее! Я должен ее получить!

Доктор Фрейд, пошатываясь, встал с кресла.

— Успокойтесь, Хендрик! Очевидно, что девочка презирает вас.

— Не менее очевидно, что она не девочка, и уж подавно не тринадцатилетняя. Она молодая женщина. Я бы сказал, ей не меньше двадцати.

— Почти наверняка.

— И что это за чушь насчет вечного первого числа?

— Боюсь, что не знаю. Я бы приписал это душевной нестабильности девочки — молодой женщины — если бы сам граф не сказал нам, что ей тринадцать. Быть может, это разновидность массового психоза. Чрезвычайно интересно.

— Только не для меня.

— О?

— Другое проявление этого массового психоза состоит в том, что все считают меня экспертом по пению йодлем.