Таким-то мужчиной и был, по всей вероятности, отец Сюзи. Люси помнила, как много лет назад овдовевшая миссис Уильямс говаривала: «Лен так любил Индию». У миссис Уильямс кожа была почти что белая (и отец и мать у нее полукровки), однако она никогда не пыталась отмежеваться от себе подобных. Ее старшая дочь, Люсиль, напротив, убеждала всех, что она белая, и убеждала так удачно, что вышла замуж за американского солдата в Калькутте (в ту пору она была певичкой, чем и зарабатывала на жизнь). Она с мужем уехала в Штаты. Одному Богу известно, что сталось потом. Сюзи об этом не говорила, наверное сама не знала, а по редким письмам можно лишь строить смутные догадки. Вдруг у нее родился темнокожий ребенок — и обман раскрылся. Наследственность порой может сыграть злую шутку. Как, например, с Сюзи: красотой, как некоторые девушки-полукровки, она не блистала. Более того, кожей она была темнее мистера Булабоя.
Сюзи выучилась парикмахерскому ремеслу буквально с детства. Люси помнила ее еще тонконогой пигалицей в клетчатой юбочке, белой блузе и белых гольфах, черные волосы заплетены в косу с белой лентой (белый цвет подчеркивал темную кожу девочки; впрочем, мать и не пыталась это скрыть). Сюзи с матерью появились «У Смита» в начале войны, там же были расквартированы и Люси со Слоником. Малышка сразу же принялась помогать матери, все подмечала, на лету схватывая навыки парикмахерского дела.
В ту пору миссис Уильямс принимала не только в «салоне» — в комнате, где стояло несколько столиков с зеркалами, — но могла прийти и на дом. Последнее было, конечно, весьма удобно, но мем-сахиб и самим случалось наведываться к миссис Уильямс, особенно накануне больших празднеств: банкета или бала в Летней резиденции или у командира гарнизона. Тогда миссис Уильямс едва успевала управляться. Как ловко она работала! Как спорилось все у двух девушек-евразиек, нанятых в подмогу. Как толково миссис Уильямс обучила свою маленькую худышку дочь.
В конце войны поговаривали, что миссис Уильямс сколотила кое-какой капиталец. Но пришел сорок седьмой год, за ним — сорок восьмой, дамы-англичанки уехали на родину, в Панкоте появилось больше индийских женщин, они привыкли сами мыть и укладывать волосы, а стричься и вовсе не стриглись. Многие по робости да невежеству и на глаза-то никому не показывались, скрываясь по старинке дома за занавеской на женской половине.
Закончилась армейская служба Слоника, и он с Люси уехал в Бомбей, где полковника ждала жизнь новая, штатская. В ту пору миссис Уильямс была еще жива. Когда же супруги Смолли в 1961 году вновь возвратились в Панкот, они ее уже не застали. Дело перешло к Сюзи, причем оно процветало: молодые индианки и их мамы хотели шагать в ногу со временем. Сюзи открыла салон на базаре, назвав его своим именем. Она быстро приноровилась к изменениям в моде и вкусам клиенток. Женщины постарше по-прежнему ходили к ней на дом. Салон отпугивал Люси, ей бывало там очень неуютно. Все хоть и модно, и современно, но на виду, клиентки могут свободно переговариваться. Люси к такому не привыкла. Новомодные дамы болтали о Дюссельдорфе, Базеле, Риме, Каире, Москве, Париже, а Люси нечего было сказать. Разве знала она, в каком аэропорту лучше беспошлинные магазины? Разве могла она по достоинству оценить ассортимент известных фирм? Лишь однажды, лет десять тому, заглянула она в такой магазин и купила для Слоника стилтонского сыра. Она и в Вашингтоне никогда не была. А роскошная фирма «Сакс» на Пятой авеню в Нью-Йорке — для нее пустой звук.
— Приходите-ка лучше ко мне домой, миссис Смолли, — предложила Сюзи, когда Люси во второй раз заглянула в салон, — а если хотите, я сама к вам в «Сторожку» наведаюсь. Мне, знаете ли, и самой все это сборище не по душе. Но за границей так принято, значит, и нашим подавай: чтоб и посплетничать, и кофейку попить, и журналы полистать. Чтоб все как в Лондоне.
Итак, Сюзи стала раз в месяц приходить в «Сторожку»; все необходимое для работы она приносила с собой. Люси бывала ей рада: та тоже любила кино и мелодии прежних лет, с удовольствием слушала, каким был Лондон в пятидесятом году, делилась новостями о жизни сестры, когда из Штатов приходило письмо. Потом в Панкот приехала семья Блакшо, и к Люси присоединилась Фиби. Но вскорости они уехали, и встречи с Сюзи вновь обрели былую прелесть: беседовать с Сюзи куда интереснее, чем с Фиби Блакшо, та всю жизнь прожила на чайных плантациях и говорила лишь о них. К тому же она не очень-то привечала Сюзи, говорила с ней сухо и свысока. Та ни словом, ни делом не выказывала досады, а продолжала как ни в чем не бывало работать, переходя от одной женщины к другой.
Примерно через месяц после отъезда Фиби Блакшо Сюзи, придя в «Сторожку», заглянула в зеркало, куда смотрелась Люси, и шепнула:
— Миссис Смолли, а вам не кажется, что волосы лучше не красить?
Люси пристальнее вгляделась в свое отражение: темно-каштановые крашеные волосы ей и впрямь не шли: неумело молодящаяся старуха, да и только.
— А что бы вы посоветовали, Сюзи?
— У вас чудесные волосы, миссис Смолли. Мягкие, шелковистые, в любую прическу легко уложить. Но от краски они портятся. И кожа у вас чудесная, белая, точно фарфор, каштановые волосы ее не очень-то выгодно выделяют.
— Но седина меня просто убивает!
— А вы и не будете седой! Вы будете кипенно-белой. А пока все волосы не побелели, мы их обесцветим, подстрижем, завьем и чуточку подсиним.
— Подсиним?
— Ну да! Это выгодно подчеркнет и голубизну глаз. Одна американка привезла голубой оттеночный шампунь и оставила мне целых две коробки. Эти американцы деньгам счета не знают!
С той поры Люси стала подсинивать волосы. В первый «сеанс» Сюзи даже убрала зеркало, чтобы Люси не видела, как все делается, и дала ей взглянуть в него, когда завершила работу. Люси только ахнула: «Ну и молодец же Сюзи!» Даже Слоник одобрительно проворчал: «Боже праведный! Да тебя, Люс, просто не узнать. Что же это Сюзи с тобой сделала?» — но, видно, и ему понравилось.
— Знаете, полковник, такие волосы с голубизной идут только английским дамам! — заверила его Сюзи. — Только у английских дам такие тонкие черты лица и такая дивная кожа. Они обычно не слишком высоки и не слишком толсты.
Бедная Сюзи: волосы Люси-мем с той поры стали нежно-голубыми, зато руки Сюзи на их фоне казались еще грубее и чернее. Черные дни настали и для ее салона.
Люси думала, что домик Сюзи — ее собственный, оставшийся от родителей, но оказалось, что она лишь арендует его. Старый хозяин умер, а новый (живший в Ранпуре) возобновил с Сюзи договор при условии, что работать в домике она не будет. А комната, где помещался ее «салон», конечно же, тоже принадлежала ему. Спустя два года он приобрел лицензию и открыл в новой гостинице «Шираз» свой парикмахерский салон. А Сюзи попросил немедленно освободить комнату, где она принимала своих клиенток. Он задумал устроить в этой комнатке лавку дорогих сувениров (полудрагоценные камни из Джайпура, меха, шелка, поделки умельцев из деревень, затерянных в горах Панкота). А чтобы задобрить Сюзи (а также признавая ее мастерство и репутацию, из чего тоже можно извлечь скорую прибыль), хозяин разрешил ей принимать в домике одного-двух постояльцев (что Сюзи делала и без разрешения, по уговору с туристической фирмой) и работать парикмахером у него в салоне «Шираза», правда, не на первых ролях, ибо заправлял в салоне молодой человек необыкновенно приятной наружности (конечно, не всякому нравятся индийские мерки красоты, думала Люси) по имени Саши. Он утверждал, что прошел выучку в моднейших салонах Лондона. Носил он брюки цвета мокрого асфальта, сапожки на высоком каблуке, рубашку с рюшем, обнажавшую волосатую грудь, на которой поблескивал дешевый медальон на цепочке.
Разумеется, Сюзи страдала от своеволия Саши. А сколь велики были ее страдания, Люси не знала, да и не пыталась узнать. Ее вполне устраивало, что Сюзи брала с нее меньше, так как принимала рано, до работы в парикмахерской «Шираза»: подстригала, мыла ей голову, подсинивала волосы, сушила. Вся процедура должна была заканчиваться к половине десятого. В это время (уже официально) парикмахерская открывалась, спустя несколько минут появлялись верткие молодые помощницы Саши и готовили все необходимое, чтобы около десяти их патрон мог принять первых посетительниц; обычно это были элегантные стюардессы из индийской авиакомпании. Переночевав в «Ширазе», они перед полетом через Ранпур в Калькутту или Дели приводили себя в порядок.
