Несколько дней спустя он позвонил снова. И из разговора я еще раз убедилась, что ему одиноко, Он сказал, что собирается вечером в театр, у него два билета в ложу, и предложил мне пойти с ним. «Если согласны, я вечером заеду за вами, мы где-нибудь перекусим до театра, после спектакля поедем ужинать». В тот день я даже не обедала. Ведь он сказал — билеты в ложу, а в те дни в ложу и бельэтаж принято было ходить в вечерних туалетах, да и вообще в театр ходили приодевшись, а не как попало. Думала я: если капитан, посчитав меня простушкой, приедет сам в обычном костюме, я успею скорехонько сменить вечернее платье на повседневное, главное, чтоб он убедился, что со мной не стыдно показаться там, где приняты вечерние туалеты.
И в обеденный перерыв я помчалась на Оксфордскую улицу, потратила едва ли не все свои сбережения. Нет, вечернее платье у меня было — длинное, черного шифона. Был у меня и палантин — черный, под соболя, на самом деле — крашеный кролик. Это было мое единственное украшение «на выход», я привезла его из дома весной того года; я мало-помалу вылезала из своей скорлупы, появлялась на людях, и палантин был кстати. А все свои деньги я истратила на другое: у меня не было приличных туфель и перчаток. Я заплатила уйму денег за черные туфли и черные перчатки, но без этого в театр не пойдешь.
А еще я купила сумочку. Прекрасно ее помню: темно-зеленого муара: прекрасно дополняла мой вечерний туалет, а к ней — платочек в тон, чтобы не пестрило. Я всегда очень придирчиво подбирала цвета. Глаза у меня почему-то никак не могли определиться: то они серые, то голубые, то цвета фиалки, то зеленые. В ту пору, например, чтобы подчеркнуть их зелень, я надевала что-нибудь в тон. Потом, наоборот, пурпурное или бордовое. Ну, а к старости выцвели мои зеленые глаза. Впрочем, это уже пустая, чисто женская болтовня, и вам, конечно, слушать неинтересно.
Итак, у меня был черный палантин, черное шифоновое платье, туфли, перчатки и еще сумочка! Спускались дивные июльские сумерки. Вечер сулил мне настоящий праздник. Вот подъехала коляска. Появился Слоник в вечернем костюме. Оглядел комнату, похвалил. У меня всегда было чисто и опрятно, хотя квартирку я снимала маленькую: гостиная, оттуда дверь в спаленку. Я купила к его приезду шерри. Мы немножко выпили, и я ушла в спальню за палантином и сумочкой. Вернулась, смотрю — Слоник стоит у окна, как и в день нашего знакомства в конторе. Тут он повернулся. Хоть и не сказал ни слова, я обо всем догадалась по его лицу. В комнату заглядывало заходящее солнце, и я стояла в его лучах. Но мне казалось, что и свет и тепло исходят от Слоника. Таким солнечным, теплым мне и запомнилось то лето. Солнце, бог мой, сколько было солнца! Женщине оно необходимо. В Индии, конечно, солнца тоже хватает, но там оно иное, вы, надеюсь, меня понимаете. Мне нужно солнце, чтоб грело душу, а без него я увядаю, гасну, умираю. Как запущенный сад.
Так вот, не успели мы приехать в Индию, как мое солнце все чаще и чаще стало прятаться за тучкой. А солнце в небесах, наоборот, нещадно палило. И так день за днем, неделю за неделей — ни облачка. А моя тучка все росла: не очень-то приветили люди жену капитана Смолли; да и его самого тоже.
Но переехали мы в Мадпур, и тучка вроде исчезла. Хотя как раз в Мадпуре неделями напролет лил дождь. Местный люд поначалу радуется дождю. Но сезон дождей долог, и скоро он всем надоедает. А мне не надоел. Слоник видел, что я счастлива, думал, наверное, оттого, что все в диковинку: раджа, дворцы, слоны. Я представляла Индию диковинной страной, и Мадпур оказался именно таким! А еще, знаете, там мне не докучали, именно не докучали офицерские жены, как в Махваре, где часто приходилось сносить их «любезность». Но, главное, мне было хорошо в Мадпуре, потому что было хорошо и Слонику. В том маленьком княжестве англичан больше не было. Советник наезжал редко. И мы наслаждались уединением. Слоник любил работать в одиночку и работать с индийцами. Ему было хорошо, и потому он прекрасно ко мне относился.
Как не хотелось мне уезжать из Мадпура! Но нас перевели, и такого уголка больше не встретилось. Все наподобие Махвара: при знакомстве даешь визитную карточку, соблюдаешь все церемонии, точно знаешь Чин и положение каждого. Я-то не особо роптала, да и Слоник тоже. Но что удивительно, мистер Тернер, мы стали роптать друг на друга. Когда мы покидали Мадпур, сезон дождей уже кончился, на небе снова ни тучки, лишь где-то далеко на горизонте маячит облачко, словно ждет не дождется, когда же я наконец спущусь на землю. Облачко то — мужнино отчуждение. В первый раз оно омрачило наши отношения еще в Махваре, а потом надвигалось все ближе и ближе, становилось все больше и больше, пока не заполонило все небо моих грез. Наверное, и от меня исходило такое же облако и так же омрачало жизнь Слоника.
Может, напрасно я вам все это рассказываю. Просто Сара написала, что вы интересуетесь жизнью англичан, оставшихся в Индии, значит, вам небезразлично, как складывалась у них жизнь. Конечно, у всех по-разному, даже в нашей семье: для меня — так, для Слоника — эдак. Правда, я не знаю, в чем именно эта разница, ведь мы с ним уже не говорим по душам. Мы не знаем самых сокровенных мыслей и чувств друг друга. Вы небось думаете, что после сорока лет супружества это уже и ни к чему, раз у нас нет детей, да только, думается, дело совсем не в этом. Кстати, Слоник попрекал меня всем чем угодно, но только не этим, а я не винила его. И не в том, наверное, дело, что мы живем в Индии, хотя отчасти и Индия виной наших размолвок: когда я задумываюсь о своей здесь жизни, вспоминаю все до мелочей, то вижу, что все самое худшее в нас открылось именно в Индии. Я не имею в виду «Свободную» Индию, хотя, положа руку на сердце, большой разницы между Индией былой и теперешней я не вижу. Когда-то я и впрямь была «мем-сахиб», а Индия принадлежала нам, англичанам. А мы принадлежали ей, я сидела словно на привязи и воображала, что важнее дела и не придумать, чем достойно (согласно чину и должности мужа) представлять его «семью». Главное — не переусердствовать, но и послабления себе не давать, всегда чем-то можно помочь мужу.
Вы небось думаете, что я благодатный для этого материал, этакая глина — лепи что хочешь. Верно, я была такой. Меня с детства приучили знать свое место. Но я думала: вот выйду замуж, и все переменится. Мне казалось, что Слоник навсегда вызволит меня из этой трясины. А он лишь перетащил меня из одного болота в другое. Дома я не видела отца: он либо запирался в кабинете, либо навещал прихожан. В Индии Слоник целыми днями пропадал в штабе. В Англии я работала на «Смита и Койна». В Индии пришлось работать на женские комитеты. «Вы и впрямь умеете стенографировать и печатать, миссис Смолли?» — изумлялись, вскидывая брови, офицерские жены, а про себя думали: «Так, значит, нам она пригодится». И они использовали меня. Я всегда была «при комитете», то при одном, то при другом, но никогда не «в комитете».
Да, у них царила непоколебимая иерархия. Скажем так: если я — капитанская жена, то найдутся другие капитанские жены, чьи мужья старше моего по должности. Считалось до дня, кто и сколько проходил в капитанском чине. И попробуй ошибись или не обрати на это внимания — тут же поставят на место, в лицо скажут, что промашку дала. Над этими капитаншами — майорши. Получил чин майора и Слоник, и, конечно же, сыскались дамы, чьи мужья просидели в майорах дольше. А уж о полковничихах да генеральшах я и не говорю: они так высоко, что посмотришь — голова закружится. Как трудно (хотя и необходимо, я же понимаю) эту иерархию соблюдать. Помню, я прямо вся затрепетала, когда одна полковничиха назвала меня запросто — Люси, а ведь Слоник в ту пору только-только получил майора. Из-за такой пустяковины — и трепетать! Из-за пустячных обид — стараться отомстить! Но я помню и другое: когда Слоник был уже майором «со стажем», я тоже порой свысока относилась к новоиспеченным майоршам.
Да, мистер Тернер, правилам этой игры я научилась ради Слоника. Когда в конце сорок пятого он стал подполковником, я подумала: а вдруг снова выглянет солнце на нашем небосклоне. Увы! Мы даже не переменили жилье: как «У Смита» жили, так там и остались. Нас расквартировали там еще в начале войны, дали две комнаты, номер люкс, там теперь спальни супругов Булабой. В комнате побольше мы устроили гостиную, в маленькой — спальню. А жилье мы не переменили, потому что Слоник не захотел. Сколько раз могли мы получить свой домик, а Слоник все отказывался. Говорил: в гостинице жить удобнее, штаб рядом. Да и дешевле, чем содержать свой дом, — в ту пору Слоник был прижимист. Я его за это даже уважала. Меня тоже с детства приучили знать цену деньгам. Слоник и сейчас скуповат, но причина уже иная — нам приходится экономить. А тогда деньги текли, что вода меж пальцами. Сколько Слоник потерял, оставил за карточным столом; а какую совершил глупость, уйдя из армии в коммерческую фирму в Бомбее. Впрочем, об этом рассказ отдельный, а я и так вас заговорила.
