Однако в кольце его нежных рук таился такой соблазн, что она плакала все горше и горше: девушка знала — стоит Доминику опустить руки, как она вновь останется безнадежно одинокой.

Однако Бреттон не размыкал рук; когда приступ плача прошел и Джулия, еще судорожно вздыхая, тихо лежала, прижавшись к его груди, до нее наконец дошло, что под ней не бесчувственный камень, а живой, дышащий человек из плоти и горячей крови. Ее тонкие руки обнимали талию Доминика, и сквозь тонкую рубашку девушка ощущала, как расширяется и сжимается его грудная клетка. Ее груди прижимались к его сердцу, от ритмичного постукивания которого возбуждение струйками разливалось по всему телу девушки, завороженной жизненной силой этого человека.

Джулия не видела его лица. Если бы девушка подняла голову, ее рот прижался бы к отливавшему синевой подбородку…

Теперь его кожа пахла не одеколоном, как ей показалось в ночном клубе, а самим Домиником, и этот запах — густой, теплый, добрый — запоминался, как аромат хорошей сигареты. Сильные бедра, которых касались стройные ягодицы девушки, были слегка раздвинуты, а ее собственное бедро прижималось к чему-то упругому и теплому, и девушка внезапно осознала, что его объятия могут быть вызваны не только сочувствием…

Прерывисто вздохнув, Джулия еще теснее прильнула к мужчине и с грешным любопытством подумала, что было бы, если бы этот человек с железным самообладанием дал себе волю.

А в самом деле, что случилось бы, если бы она так же лежала в его объятиях, но по какой-нибудь неведомой причине оба оказались бы совершенно обнаженными? Конечно, тогда Бреттон не сумел бы сохранить невозмутимость, какой бы худенькой и трогательной она ему ни казалась. Его мужская сущность возобладала бы; он не смог бы справиться с собой. Доминик боролся бы со своими низменными инстинктами, поскольку не хотел бы обидеть ее, но в конце концов наверняка не выдержал бы прикосновения ее обнаженных грудей и трущихся о него бедер. Доминик жарко бы поцеловал ее, сжал своими большими, добрыми руками ее маленькие груди, под ее извивающимися ягодицами стало бы горячо и твердо, а потом он повернул бы ее, сидящую у него на коленях, и…

Джулия вскрикнула и резко выпрямилась, испуганная своими горячечными фантазиями. Подняв голову, Доминик немедленно разжал руки; девушка рванулась с его колен и взглянула на Бреттона так, словно тот был самим дьяволом. На его доселе безукоризненно белой рубашке расплывалось большое мокрое пятно, окрашенное в цвета ее «несмываемого» грима. Это выглядело так непристойно, словно она лизала и сосала его грудь… собственно говоря, так оно и было, но только в мечтах!

— Вам лучше? — поинтересовался Доминик глубоким бархатным голосом.

— Д-да, спасибо… — еле смогла пролепетать Джулия, вспыхнув до корней волос, словно действительно воспользовалась его доверчивостью. Доминик искренне утешал ее, а она отплатила боссу за доброту тем, что мысленно изнасиловала его. Но разве женщина может овладеть порядочным мужчиной помимо его воли, иначе как в воображении? Ну что ж, если она действительно такая испорченная, то вновь с удовольствием представит себе, как снова и снова заставляет холодного, гордого и сурового Доминика Бреттона быть ее любовником, а он не сопротивляется. Она сделает с ним все, что захочет… Тут Джулия опомнилась и опять загнала запретную мысль в подсознание.

Как был бы шокирован председатель правления, если бы узнал, о чем думает «идеальная секретарша»!. Джулии стало еще хуже, когда в ответ на ее сбивчивые извинения за испорченную рубашку шеф достал из нагрудного кармана белый шелковый платочек и тщательно вытер ей щеки. Затем Доминик нежно обнял ее за талию и повел пить чай, который, по его словам, уже настоялся.

На самом деле чай совсем остыл, но Бреттон сделал вид, будто не заметил этого. Босс вежливо прихлебывал из чашки и непринужденно болтал, давая девушке время окончательно прийти в себя.

Но только она успокоилась, как Доминик вновь расстроил ее. Когда Джулия пошла мыть чашки, он тихо спросил:

— Вы не боитесь ночевать одна? Может, мне остаться с вами?

Провести ночь с Домиником Бреттоном? Привередливый председатель правления принимает душ в ее старомодной ванной, намыливается ее душистым мылом, вытирает свое мускулистое тело ее полотенцем… Доминик Бреттон спит на свободной кровати… просыпается в ее постели… большой, голый, подложив под голову руки, его прищуренные глаза следят за изображающей рабыню Джулией, которая танцует, мучительно медленно, дюйм за дюймом, обнажая золотистое тело и дожидаясь момента, когда он забудет о манерах джентльмена…

— Нет! — Чашки полетели в мойку, девушка круто повернулась и увидела широкую улыбку и прищуренные голубые глаза. Только щурились его глаза не от желания, как в представившейся ей картине, а от поразительной, нечеловеческой доброты. Став свидетелем ее истерики, этот человек заботился о ее благополучии, только и всего… Джулия опомнилась. — То есть спасибо за заботу, но этого не требуется. У меня была замедленная реакция, только и всего. Сейчас все в порядке.

— Вы уверены? — задумчиво спросил Бреттон.

— Вполне, — как можно правдивее заверила Джулия.

— Ну что ж, тогда не буду мешать вам спать…

Когда же она перестанет вскидываться в ответ на каждое невинное замечание Доминика? Девушка злилась на свое тело, сыгравшее с ней злую шутку. Он же ведь ясно сказал, что терпеть не может блондинок. А она больше не желает тратить жизнь на пустые надежды. Безответная любовь не для нее!

— Гмм… как насчет завтра?.. — спросила Джулия, провожая Бреттона до дверей.

Доминик остановился на пороге.

— Вы о чем?

— Я… Вы еще хотите, чтобы я работала с Кристиной?

— А почему я должен расхотеть?

Девушка пожала плечами.

— Ну, я просто подумала… вы видели, какая я неуравновешенная… это могло заставить вас изменить мнение… Знаете, вы еще можете передумать; я не обижусь…

Ласково Доминик приподнял ее подбородок и прижал к полным губам девушки кончик большого пальца.

— Разве вы еще не изучили меня, Джулия? Если я беру на себя обязательства, то выполняю их. Если я даю слово, то держу его. А если я принимаю решение, то всего упрямства, которое помещается в вашем чудесном маленьком теле, не хватить, чтобы заставить меня изменить его… Я постою снаружи, пока не услышу, что вы заперли дверь. Спите спокойно, блондиночка.

Он убрал большой палец, от прикосновения которого покалывало губы, и запечатлел на них один-единственный короткий прощальный поцелуй. А затем точно исполнил все, что обещал.

— Ну, Кристина, что ты думаешь об этих?

Надев массивные серьги, Джулия тряхнула головой. Серьги закачались, задевая за бретельки изумрудно-зеленого платья.

На нее оценивающе смотрели строгие зеленые глаза Кристины Бреттон. Их выражение очень напоминало отцовское в минуту наивысшей серьезности.

— Красивые, — вежливо сказала девочка.

— Ох, брось, Крис! Что ты думаешь на самом деле? — нетерпеливо спросила Джулия.

За два с половиной дня, проведенные с этой девочкой, она поняла, что окружавшую Кристину стену вежливой отчужденности можно снести только с помощью бульдозера. Вместо надоедливой, беспокойной и упрямой богатой девчонки, которую представляла себе Джул, она увидела тихую, почтительную, хорошо воспитанную юную леди, склонную принимать жизнь чересчур всерьез. Короче говоря, она напоминала Джулии самое себя в том же возрасте!

— Ну… они немного кричащие, — призналась Кристина, внимательно изучая сверкающие дешевой позолотой и зеленым стеклом серьги.

— Есть немного, — улыбнулась Джул. — Зато прекрасно подходят к платью. Я беру их, — сказала она продавщице.

Рядом раздался тихий вздох.

— Похоже, эти серьги очень тяжелые. Вы не сможете носить их, у вас все время будут болеть уши, — прошелестел рядом серьезный голосок.

Да, настоящая папина дочка— видит проблемы раньше, чем они возникают, в свою очередь вздохнула Джулия. И вдруг девушку осенило. Она ведь поклялась, что никто и ничто не сможет подрезать ей крылья. Кроме того, надо немного расшевелить Кристину, с которой они два сапога пара…