— Как жалко, что Отго нет с нами, — в конце концов, сказал кто-то.

Голос через стол заметил:

— Я полагаю, он уехал с нашим дорогим Генрихом в тур по провинции.

— О, Боже, как много он потерял!

Я не смог отказать себе в удовольствии и осторожно самодовольно улыбнулся.

Медленно, постепенно ускоряясь, безумие начало охватывать их: они перестали просить еще Manzo Gordianoи развалились на стульях, их тела раздулись, а души насытились эмоциональным жаром, который мое творение разожгло и снабдило топливом; негромкие стоны вырывались из их открытых ртов, пузыри слюны появлялись и лопались на их губах; дрожание век было единственным заметным движением на их покрасневших остолбеневших лицах. Затем, когда эндогенное истощение стихло, давая путь апвеллингу, [184]который вскоре распустился из оживающей заинтересованности, через аппетит — к болезненному голоду и, в конце концов, к ненасытному желанию, они начали трогать друг друга через столики — кончики пальцев, умудряющиеся занять нужное место, руки, хватающие и срывающие, глаза, назначающие любовные свидания. Некоторые из них цеплялись за свои воротнички, срывая с себя галстуки и расстегивая пуговицы; их голоса становились более громкими, жалобными, неприличными, окрашенными нервным предвкушением; затем они начали кричать.

— Я думаю, — заметил я Жаку, — что нашим гостям уже пора. Полагаю, они страстно желают продолжить свои личные — мероприятия —в конце вечера.

На самом деле они буквально сражались за то, чтобы добраться до двери. Некоторые из них уже держались за руки, явно разделившись на пары для поклонения богине боли.

— Маэстро, как мы можем отблагодарить вас? — закричал один из них, сжимая мою ладонь в своей, потной и жирной.

— Ваше удовольствие — лучшая награда, — скромно ответил я.

Это было правдой, но, когда последний из них ушел, я был рад обнаружить, что столы были покрыты банкнотами, такими толстыми и хрустящими, и мои чувствам предстоял духовный подъем, будто снежный покров покрыл зимний ландшафт. В утилитарных сущностях этого мира даже гений — характером и таланом достаточно удаленный от всего мирского — должен быть умным, как змея.

А еще, в конце, да будет вам известно, что мой основной интерес не распространялся на деньги, несмотря на крики Эгберта Свейна по телефону — нет, как и положено гению, мой интерес был сосредоточен на репутации в глазах основной публики; если мой престиж был бы защищен от нападок Артуро Трогвилла, я мог больше не откладывать столкновение лицом к лицу.

Он жил в маленькой крошечной комнатке на Виа ди Орсолин, арендную плату, без сомнения, платил один из его жирных любовников, так как я не мог представить, что его жалование могло покрыть то, сколько должно было стоить такое завидно отдаленное место — и, о, насколько жалкими казались его привычки и его личность в сравнении с этим местом! Он абсолютно ничего не знал об утонченности, или о благоразумии, или о гармонии пропорций, хотя это милое строение выделяло все эти три достоинства. В затененном фойе — вторую дверь кто-то оставил открытой — было прохладным и спокойно; тем не менее, я не предполагал, что те же особенности ожидали меня за дверью Трогвилла, в которую я теперь решительно сильно стучал костяшками пальцев.

— Это ты? — сказал он, неприветливо и удивленно. — Какого черта ты хочешь?

— Поговорить с тобой, — ответил я.

— Не думаю, что нам есть, что сказать друг другу.

— Не согласен.

Он на мгновение заколебался, затем широко открыл дверь, впуская меня.

— Хорошо, — пробормотал он, — тогда тебе лучше войти.

Во внутреннем убранстве сквозил минимализм, оно благоухало сдержанным богатством, отличный минимализм, который отличается от скудной обстановки человека, который не может позволить себе больше мебели. Основными цветами были черный, белый и золотой.

— Нравится? — спросил он презрительным тоном.

— Да. Должно было обойтись тебе недорого.

Он покачал головой.

— Не мне, старина. Яза это не заплатил ни цента.

Все было именно так, как я и полагал: Трогвилл жил на содержании, что в его возрасте было омерзительно.

Мы сели в квадратные кресла из черной замши друг напротив друга.

— Не хочу предлагать тебе освежающие напитки, — сказал он. — Не думаю, что ты задержишься здесь надолго.

— Нет. Я скажу то, ради чего пришел, а потом уйду.

— Не представляю, что ты хочешь мне сказать. За исключением…

— За исключением?

— За исключением твоих извинений.

— Извинений? — завопил я. — Какого черта я должен извиняться перед тобой?

Он подался вперед в своем кресле и пристально уставился на меня. Маленькие пучки рыжеватых волос, подрагивая, высовывались из его ноздрей.

— За ту ночь в II Bistro, — сказал он с напряжением в голосе.

— Это было несколько лет назад.

— С тех пор это преследует меня в ночных кошмарах, ты, бесчувственный ублюдок! Это был ад на земле, безумие, какофония, скотство…

— Не преувеличивай, — сказал я, стараясь, чтобы мой голос звучал как обычно.

— Преувеличивать? Господи Иисусе, невозможно преувеличить то, что произошло там! ТЬі знаешь, что случилось со мной?

— Я не видел всего, что происходило, естественно — я не могу объяснить лучше, чем ты…

— Не видел? Не видел?Ты подлый лгун!

— Послушай, Трогвилл, я пришел сюда для того, чтобы…

— Я расскажу тебе, что случилось со мной: меня изнасиловал совершенно посторонний мужчина, вот что произошло! А ты говоришь, чтобы я не преувеличивал…

— В этом не только я виноват.

— Что ты сделал с нами, Крисп? Просто скажи мне, что ты сделал с нами, и я буду удовлетворен.

— Я не знаю, что сделал — во всяком случае — тебе не станет понятней, даже если я попытаюсь объяснить. Как я могу объяснить то, что сам с трудом понимаю?

— О, ты все прекрасно понимаешь, я ведь не дурак.

— Уверен, что нет.

Он откинулся в кресле и вздохнул.

— Итак, ты пришел не для того, чтобы извиниться, да?

— Я сожалею, что эти — эти веши — произошли, но я не жалею, что они произошли с тобой. Я сожалею в целом, а не в частностях. Я не могу извиниться. Я не сделаю этого.

— Я и не ожидал от тебя этого.

— Я хочу, чтобы ты прекратил писать эти подлые рецензии на мой ресторан и мою кухню. Они весьма деструктивны для — скажем так, не для моей коммерческой деятельности, так как заведение переполнено каждый вечер, а для моей репутации. Твои рецензии портят мою репутацию.

— Именно с этой целью они и создаются, — сказал Трогвилл с отвратительной улыбкой.

— Мне недавно звонил Эгберт Свейн, и он был в гневе. В конце концов, это его ресторан. Он грозится приехать в Рим и…

— И что?

— …увидеть тебя своими глазами.

— Меня не впечатляют угрозы, Крисп.

— Я не угрожаю тебе. Послушай — я пришел сюда с надеждой, что смогу благоразумно обсудить с тобой…

— А я приехал в Рим с надеждой узнать правду, — прошипел Трогвилл.

— Правду?

— Правду о том, что произошло той ночью в ll Bistro.Рано или поздно то же самое произойдет здесь, и я хочу быть рядом, когда это случится.

— Ты ошибаешься, Трогвилл, — сказал я. — Это не то же самое — все теперь — в общем, все теперь по-другому…

Трогвилл покачал головой.

— Нет, — сказал он. — Ты все тот же — ты все такой же высокомерный, самоуверенный ублюдок, каким всегда был, с теми же старыми фокусами…

— А ты все та же старая свинья, — завопил я, сразу пожалев о том, что потерял уравновешенность, что, я знал, поставило меня в невыгодное положение. — Бисер перед свиньей! Я не знаю, почему я дал себе труд придти сюда. Я не хотел. Я заставил себя.

Я поднялся с кресла и начал безостановочно ходить по комнате. Я засунул руки в карманы штанов, опасаясь, что начну размахивать руками и создам тот еще вид, и — когда я это сделал — мои пальцы неожиданно наткнулись на маленькую квадратную пачку — бумажную пачку с чем-то — каким-то веществом или чем-то похожим…