Щекотнуло по левому плечу, потом по правой щеке, сбоку от носа. Это слуга свои особые приметы наклеивает, догадался Ластик.

Ондрейка ворочал его грубо, будто неодушевленный предмет. Кое-как натянул какую-то одежду, уложил обратно, опять сложил руки на груди, помял лицо, очевидно разглаживая складки. Хорошо, что темно, иначе Ластик обязательно был бы разоблачен.

— Поди-тко, Василь Иванович, позри, — позвал Ондрейка. — Вот я подсвешней озарю.

Пол заскрипел под неторопливыми шагами боярина.

Лицу стало тепло от близкого пламени свечей.

Князь молчал, сопя и причмокивая. «…Тридцать восемь, тридцать девять…» — считал про себя Ластик, задержав дыхание.

Когда почувствовал, что уже не может и сейчас сделает вдох, Василий Иванович наконец насмотрелся на покойника и сел на соседнюю скамью.

— Впрямь, яко живой, — сказал он довольным голосом. — И кафтан червлен, аки на царевиче бысть. Личит на Дмитрия, ей-же-ей личит. Ловок ты, Ондрейка Шарафудин. Не вотще тя кормлю.

Не успел Ластик тихонько вдохнуть-выдохнуть (и по физической необходимости, и от облегчения), как вдруг слышит:

— Нашто ты, Ондрейка, нож вздел?

— Да как же, боярин. Царевич-то Дмитрий горлышком на нож пал, все ведают. Взрезать надо.

У Ластика снова перехватило дыхание, теперь уже ненарочно. Взрезать горло?! Князь укоризненно сказал:

— Хоть ты и ловок, Шарафудин, а всё едино дурень. Ненадобно резать. Аще убо мощи нетленны, то и злодейска рана позатянулась следа не оставя. Тако лепше будет… — Похрустел ореховой скорлупой, покряхтел и говорит — как бы с сомнением. — Горазд твой отрок. И личен, и благостен, альбы почувствительней чего-нито. Штоб женки во храме расслезились-разжалостились… — Вдруг поднялся, подошел, и на грудь Ластика что-то посыпалось. — А мы вот. Орешков в домовину покладем. Ведомо: царственно чадо орешки лесны кушало, егда на нож пало. Тако и очевидные люди в Угличе показывали, на розыске.

Ондрейка, фамилия которого, оказывается, была Шарафудин, боярской идеей восхитился:

— Истинно рекут, княже, изо всех бояр московских мудрей тебя не сыскать. Ажио меня слеза сшибла, от орешков-то.

— Ты мне-то хоть не бреши, — проворчал Василий Иванович. — Тебя, душегубца, слеза токмо што с сырой луковицы прошибет. Ладно, грядем в горницу. Вдругорядь всё обтолкуем. Дело-то зело искусное, не оступиться бы.

Едва жуткая парочка вышла, Ластик потрогал щеку (к ней и в самом деле был прилеплен какой-то комочек — ладно, пускай будет), подтянул длинные рукава «червлена кафтана», вытащил из-под лавки унибук и поскорей вернулся на свой наблюдательный пункт.

Глянул одним глазком, что делается в горнице. Князь сел обратно в кресло, Ондрейка Шарафудин стоял напротив. Беседовали.

«Перевод», — шепнул Ластик в раскрытую книгу.

— Боярин, я всё у тебя спросить хотел, — говорил слуга. — Вот ты четырнадцать лет назад следствие в Угличе вел. Свидетелей допрашивал, подозреваемых пытал. Как оно на самом-то деле было? Погиб Дмитрий или нет? Люди говорят, будто бы то не царевич был, а сын поповский, на него похожий. Якобы знали приближенные о покушении и подменили мальчика.

— Царевич это был, я доподлинно выяснил. На то мне Годунов особый наказ дал.

Тут Ондрейка перешел на шепот, так что Ластик почти ничего и не разобрал, но у унибука микрофон был более чуткий:

— А что там вышло-то? Если по правде? Сам царевич на свайку(Точный смысл термина утрачен; подобие ножика или заостренного железного шипа, который бросали в землю во время игры.) упал, в припадке падучей болезни(Этим термином обозначалась эпилепсия и еще некоторые психоневрологические заболевания, сопровождаемые припадками и судорогами), или его убили?

Из-за обилия комментариев Ластик едва поспевал за ходом беседы. К счастью, она шла медленно, с паузами. Вот и теперь прервалась.

Заглянув в дырку, шестиклассник увидел, что Василий Иванович крестится, причем смотрит прямо на него, на Ластика!

Неужели заметил?

Нет, кажется, нет.

— То знает один Господь, — произнес боярин.

— Ты же вел следствие, — не отставал от него Ондрейка.

— Я не следствие вел, я жизнь свою спасал. Годунов, меня в Углич посылая, знаешь, как сказал? «Гляди, Васька, не оступись». Я понял, умом меня Бог не обидел. Вот следствие и установило, что Дмитрий в ножички играл, да приключился с ним припадок, и упал он на землю в судорогах, и пропорол свое царственное горлышко. А как оно там по правде было, это ты сам соображай. Единственный возможный наследник престола ни с того ни с сего на нож горлом не падает. Разве что если мешает кое-кому другому надеть царский венец. Я Бориса не виню. Какой у него был выбор? Царевичевы голые дядьки(В оригинале «дядьки нагие», вне контекста смысл непонятен.) Годунова ненавидели. Подрос бы Дмитрий, захотели бы дядьки его царем сделать. Тут-то Борису и конец. На его месте я сделал бы то же самое.

— Ты, Василий Иванович, половчей бы обстряпал, — льстиво сказал Ондрейка. — Без ножика обошелся, чтоб дурных слухов избежать.

— И то правда. Тебя бы, душегуба, послал.

Оба засмеялись: один жирно, другой сухенько.

— Значит, дальше действуем так, — продолжил князь уже серьезно. — Выставим мощи напоказ. Труп хорош: видом благостен, баб разжалобит, а бабы в таком деле важней всего. Гляди, чтоб благоухание было — спрысни елеем, розовым маслом. Калек заготовил?

— Двоих. Один слепой. Коснется гроба и прозреет. Еще есть парализованный, его на носилках принесут. Как чернь увидит одно исцеление, потом второе — дальше само пойдет. Я толпу знаю. Бесноватые в ум войдут, горбатые распрямятся, хромые без костылей пойдут. Вера, она чудеса делает…

— Двух мало будет, — строго оборвал его Василий Иванович. — Еще парочку заготовь. На это дело должников возьми, из моей темницы.

— Сделаю.

— Ну, помогай Господь. — Боярин тяжело вздохнул. — Я наверх (Точный смысл непонятен), за Борисом. Скажу, что мощи отрока доставлены. А ты ступай в темницу подбери сам, кого сочтешь подходящим. Сули прощение долгов. А после — сам знаешь…

— Знаю. Не тревожься, князь, болтать не станут.

Посмотрел Ластик в дырку, как интриганы выходят из горницы: впереди боярин — важный, в шитом серебром одеянии до пят; за ним пританцовывающей походкой Шарафудин.

И скорей уткнулся носом в унибук.

Первым делом, конечно, спросил про царевича Дмитрия.

Кое-что начинало проясняться. «Нагие» — это, оказывается, фамилия. «Голые дядьки» — это царевичевы дядья Нагие. Про Дмитрия, младшего сына Ивана Грозного, Ластик теперь тоже кое-что припомнил. Это из-за него у Бориса Годунова «мальчики кровавые в глазах».

Заодно уж спросил и про Годунова — надо же знать, кто у них тут царствует. Тем более что этому человеку хотят «отрока» показывать.