Эта вялотекущая жизнь казалась вечной. Но однажды основы рухнули, стены системы обвалились. Со всех сторон подул неуютный сквозняк новой жизни. Капитализм они, видите ли, удумали! Что это такое, капитализм ваш? Это когда сколько ни работай — денег никогда не хватит. Причем у вас работа есть, а у меня нет. Это когда цены на хлеб, картошку, проезд и коммунальные услуги ежедневно растут, а зарплата — нет. Это когда врач с тобой без денег и разговаривать не станет. Это когда людям негде жить, а заработать на квартиру невозможно и за пять таких жизней. И главное — это когда богатые, не спрашивая тебя, все уже сами распределили. И мир будет принадлежать не твоим внукам, а их…

Сначала она проклинала эти перемены. Но потом оказалось, что Юдина всю жизнь провела именно в ожидании каких-то перемен. В тусклом существовании всегда зреет ожидание чего-то неслучившегося. Можно годами и десятилетиями терпеливо ждать: повышения по службе, выигрыша в лотерею, смерти этой идиотки соседки, строительства новой бани. И она ждала, не зная чего.

Когда она вышла на пенсию — странно звучит, словно вышла из тюрьмы, — дома была тоска-скукотища. А тут соседка подсказала: музею требуются смотрители. И берут пенсионерок с сохранением пенсии. «Иди, — говорит, — Неля! Чего тебе одной с кастрированными котами сидеть. Все-таки среди людей. Опять же какая-никакая копейка».

Пришла в музей, первый раз в жизни. И такие там оказались залы, мебель, картины, скульптуры! Все то, чего она никогда в своей жизни не видела и даже не подозревала, что есть такое на свете. И научные сотрудницы показались ей такими ухоженными, как дикторши по телевизору. И запах от них шел, какой ее ноздри никогда не вдыхали. Если б она верила в рай, то сказала бы, что пахнет от них райскими цветами. Оно понятно, среди всей этой красы женщины и должны выглядеть не хуже.

Ужасно боялась, что ее, заскорузлую, в такой рай не возьмут. Стояла перед Люськой Барановой мокрая, как квашеная капуста из бочки. От страха и дух шел затхлый, бочковой. Люська только нос поморщила, рожу скривила, однако на работу взяла. На тот момент был большой дефицит смотрителей.

Стала Юдина работать в музее. Поначалу было непривычно и как-то вроде бы бесцельно. Но постепенно свыклась. Стала на других смотрительниц поглядывать. У всех оказалось богатое событиями прошлое. Сама Неля Михайловна о прошлом не рассказывала. Понимала, в кругу интеллигентных старушек не стоит делиться тем, как тягала неподъемные ящики с продукцией. Была она завидно крепкого здоровья, не болела за всю жизнь ничем. Когда на город надвигалась то атипичная пневмония, то птичий грипп, старушки смотрительницы пускались в профилактику, у кого на что хватало денег: глотали витаминные таблетки, делали прививки, наедались луку или чесноку. Неля, как называли ее без отчества сотрудницы, даже зимой прибегала на работу в тех же туфлях, в каких топталась круглый год. Правда, однажды и ей стало чем делиться с коллегами. Попала Юдина в больницу, где, как она всем с гордостью сообщила, ей «вырезали по-женски». Теперь и ей было о чем рассказать.

В остальном она продолжала нести службу в музее так же ретиво.

И оказалось — она ждала своего предназначения, своей великой роли охранника, защитника и спасителя социалистических ценностей от новых, ворвавшихся в эту жизнь со своими наворованными деньгами захватчиков. Выяснилось: она жила годами как вирус в крови, безвредный до поры до времени, пока не возникнут благоприятные условия. Теперь условия возникли, да еще какие!.. Вначале жить без врагов было тоскливо, врагов не хватало, и они изобретались сами собой без всякого напряжения. Но это были либо мелкие враги, неинтересные, как микробы, либо такие большие, которых не достанешь — далекие зарубежные капиталисты и богачи. А теперь туточки, рядом появились — свои.

В прежние времена слова «свое» не существовало, было общее, то есть государственное. Идея собственности была не просто незнакома — она была чужда, как инопланетянин, отвратительна, как паук, слизняк, крыса. Зато теперь каждый норовил обложиться своей собственностью со всех сторон, закрыться высокими заборами от бдительного ока общественности и жить там счастливо. Но это полбеды. А главная-то беда в том, что государственное стали растаскивать, присваивать, использовать как свое.

Юдину лишили мифологии общего, сказочности государственного. У нее забрали что-то большое. Что-то главное вынули из души. Ну ладно, пусть за стенами музея грохочет вакханалия блуда и денег. Этот беспредел наглого воровства. Но внутри — это уже нестерпимо. Бесовских игр в музее она простить никак не могла. Она не позволит посягать на святое!

Много у нее было свободного времени для думанья. Одна-единственная идея стала клубиться в ее не испорченном мыслительным процессом мозгу. Музей — последний оплот государства в этой стране. Все остальное продано, куплено и еще раз продано. Всюду протянул свои мерзкие щупальца империализм. Дальше отступать некуда. Если стоять и смотреть, то не сегодня завтра в музее казино откроют или игровые автоматы поставят. Мысли старого человека вязкие, идут по кругу, как верблюды в цирке… Думала Юдина, думала — и решила, что пора начать от мыслей переходить к действиям.

Каждый раз перед совершением возмездия она тщательно просчитывала, на кого должно пасть подозрение. Чтобы и от себя подальше отвести, и охоту отбить у желающих превращать музей в казино.

Сама судьба привела ее сюда. Значит, ее готовили стать защитницей музея. Его грозным охранником.

После событий в музее доктор и бизнесмен отправились в больницу к выздоравливающей подруге. Уж кто-кто, а она выстрадала право первой узнать все подробности. Вначале они заехали на рынок. Чепурной собирался купить огромный букет лилий, любимых Лидиных цветов. Но Вера категорически запретила: сильный запах вреден после сотрясения мозга. Поэтому они купили большой букет белых тюльпанов. Вместо круглогодичных бананов, винограда, апельсинов и киви Вера взяла сочных осенних груш. В гастрономе она еще запаслась шоколадом, тремя пакетами разных соков, сыром и ветчиной. В булочной купила свежую булочку. Олег, наблюдая за продуктовыми покупками, ворчал: «А ей все это можно?» Лученко заверила его как доктор: даже нужно. Желудок-то у нее цел. Хватит давиться больничными протертыми супами и кашами.

— Наконец-то! Явились! — Увидев входящих в палату, Лида стала на радостях дергать загипсованной ногой. — Я тут совсем от скуки извелась! Телевизор смотреть нельзя, книжки читать нельзя, музыку долго слушать не могу — голова болит, остаются только разговоры! А какие разговоры в больнице?! Про анализы. Про мочу, про кровь на сахар и про шишки на попе от уколов! Это же ужас какой-то!

— Пока ты нам будешь душу изливать, мы тут немного похозяйничаем, — сказала Вера и выложила на журнальный столик купленные продукты.

— Напрасно вы тратились, — кисло заканючила Лида, — у меня аппетита совсем нет…

Но подруга молча соорудила на пластмассовой тарелке вкусный натюрморт.

— Это что так дивно пахнет? — повела носом больная в сторону нарезанной груши. — Ой! Хочу-хочу-хочу! А это что? Сыр?! Давай скорее!!!

Олег пододвинул стол вплотную к кровати, и больная налегла на еду. Пока Лида ела, Лученко внимательно ее осматривала.

— Лидуся, дружочек мой, — сообщила она вслух о результате наблюдений. — По-моему, тебя в конце недели уже можно отправить домой.

— Как! Она должна вылежать, выздороветь! Полностью прийти в себя! Какое домой? — возмутился бойфренд актрисы.

Он готов был платить за Лидино пребывание в частной больнице немалые деньги, лишь бы иметь возможность встречаться с ней. Ведь дома Завьялову станет опекать муж. Нет уж. В клинике намного удобней видеться. И вообще…

Во время еды Олег не удержался и восторженно рассказал своей подруге, кто оказался злодеем, а вернее, злодейкой. Сцена захвата преступницы была показана Лиде тут же, на мониторе маленького ноутбука. Лида бурно восхищалась, хлопала в ладоши, ужасалась — словом, сопереживала. Когда схлынул эмоциональный поток, она повернула возбужденное порозовевшее лицо к Вере.