– А ведь действительно, пока мы вчера были в «Парк-Рояле», – вспомнила Пэмми, – Карен ничего вокруг не замечала, кроме какой-то ерунды, ну, вроде того, что мандарины какого-то особенного цвета. Мы настроились на рождественские закупки, а она только ходит да вещи трогает, словно ткань на ощупь проверяет. Потом, на автобусной остановке у «Тако Дона», она съела один ломтик картошки из кулька, который купила Венди. Сдается мне, это все, что она положила в рот за целый день, а потом еще и на лыжах поехала кататься. Бедняжка. Да я на ее месте тоже отключилась бы.

– Надо было уговорить ее поесть, – вздохнула Венди.

– Перестань, не в этом наша вина, – возразил я. – Тут ведь явно что-то другое, и нечего делать вид, что мы этого не понимаем.

– Я согласна, – кивнула Пэм. – Ее вчера явно что-то мучило. Что-то, о чем она нам не говорила. И не в диетах дело, это точно.

– Я думаю, что письмо нужно отдать ее родителям, – сказал Гамильтон.

Мы согласились и решили сделать это ближе к вечеру. За столом повисло молчание.

Вечером, вздремнув кто как сумел, мы снова собрались в больнице. Состояние Карен не изменилось. Руки, волосы, ресницы – все те же. Это-то и пугало нас больше всего. Казалось бы, с ней должно что-то происходить – но ничего не происходило. Перед уходом я поставил в вазу у ее изголовья розовые и голубые гвоздики. Выйдя на улицу, мы договорились встретиться на следующее утро у школьной курилки, чтобы войти в здание вместе, словно случайно оказавшись на пороге в одно и то же время.

Родители мои никогда не отличались склонностью к морализаторству или ужесточению дисциплины по любому поводу, и вечер прошел как обычно: котлеты, фасоль, жареная картошка, очередная серия «M.A.S.H»[7]. Много лет назад моя двоюродная сестра Эйлин два дня пролежала без сознания после того, как ударилась головой о дно в мелкой части бассейна; ее последующая успешная учеба в медицинском институте позволила моим родителям относиться к такому явлению, как кома, несколько спокойнее, чем это принято.

Но ни один из нас так и не уснул в то воскресенье. Мы сплели целую паутину из телефонных звонков друг другу. Сидя на кухнях в пижамах и ночных рубашках при свете одних лишь контрольных лампочек электроплит, мы шептались о чем-то и, сами того не подозревая, повторяли спасительное, очищающее шипение и бульканье аппарата искусственного дыхания, дарившего Карен жизнь.

Наутро мы, как договорились, собрались на стоянке около школьной курилки за пять минут до звонка на первый урок. Глаза наши были красны от слез и бессонной ночи, волосы провоняли табачным дымом, широченные, по тогдашней моде вельветовые брюки хлопали по ногам на холодном, дувшем с Тихого океана ветру.

С нашим появлением по классу прошел вполне ожидаемый шорох. Место Карен прямо передо мной было многозначительно пустым. Ни один из нас троих – ни я, ни Венди, ни Лайнус – не снял куртки. Мы прятались за поднятыми воротниками отнюдь не из вызова остальным. Просто воротники давали нам своего рода иллюзию отгороженности, защиты от пристальных разглядываний в упор и беглых взглядов исподтишка. Филип Энг и Скотт Литман пялились на нас с нескрываемым недоверием и скептицизмом, жадная до сплетен Андреа Портер плотоядно поглядывала искоса. В воздухе висели не произнесенные вслух слова: Смотрите, это убийцы Карен. Я знаю, это они разнесли в щепки дом Картеров. А еще таблетки! Ну и что, если это всего лишь лекарства? Нажрались в стельку! Мы так и знали, что этим все кончится. Все было ясно с прошлого года, с тех пор, как не стало Джареда. Они несут на себе проклятие: все, кто связывается с ними, умирают… Посмотрите на их лица. Я никогда и не замечал, насколько они порочны, я… мне так хочется поговорить с ними! Знаменитости! Подумать только, убийцы рядом с нами, прямо на уроке английского!

Как только прозвенел звонок, мы все трое, не оглядываясь, вышли из класса и, протолкавшись сквозь переполненный холл, пошли на стоянку. Около моего «датсуна» уже курили Гамильтон и Пэмми. Пережить им пришлось примерно то же, что и нам, потому и выглядели они так же хреново.

– Да, ребята, вот это было зрелище, – высказал Гамильтон общее мнение. – Да чтоб я еще поперся к этим уродам.

Нам вдруг стало отчетливо ясно, что закончить школу нормально, как все, никому из нас уже не удастся. Пэм посмотрела на нас и произнесла одно слово:

– Овраг.

После чего мы попрыгали в свои машины.

У нас были сигареты, а Лайнус даже приволок с собой какую-то страшно дешевую, особо вонючую траву. Это все, что нам требовалось в тот момент, и мы, не останавливаясь, прикатили к поросшему лесом оврагу за Рэббит-лейн. Оставив машины, мы спустились к влажному, болотистому дну, где густые, частью вечнозеленые кусты и деревья надежно укрыли нас от непогоды и ветра. Только здесь мы немного успокоились.

Еще о каждом из нас.

Всегда, когда просматриваешь школьные альбомы, происходит одно и то же: не успеешь перевернуть несколько страниц, как индивидуальность еще не испорченных юных лиц начинает теряться. Все фотографии сливаются в один обобщенный образ, как и подписи-характеристики:

Сюзан любит питаться в «Венди»; Дональд играл за сборную школы в баскетбол; Норман хвастает свитером с университетской мулькой; Джилиан сломала руку во время весеннего похода; Брайен ни черта не понимает в машинах; Сью хочет переехать на Гавайи; Дон собирается заработать миллион, чтобы потом только кататься на лыжах в свое удовольствие и ни фига не делать; Норин хочет уехать в Европу; Гордон собирается стать ди-джеем на радио в Австралии. Где, в какой момент наша жизнь вырывается из этого безликого калейдоскопа? Когда мы наконец становимся личностями? Что нужно сделать, чтобы покончить со лжехарактеристиками и показать всем, кто мы есть на самом деле?

Что я уже успел рассказать о себе? Скорее всего – немногое. Пока Джаред не умер, я считал, что у меня самая обыкновенная жизнь. Посмотрев на меня, можно было смело доверить мне посидеть с детьми или поучить их бейсболу. Разум мой был чист и непорочен. Стремление добиться чего-то в жизни еще не сформировалось, но как-нибудь устроиться – это уж я худо-бедно сумею. Мне хотелось быть хорошим и всем нравиться. Я вовсе не считаю, что это плохо, просто у меня возникло ощущение, что я здорово недорабатываю в том, чтобы быть… самим собой. Не то чтобы я врал или притворялся, нет, просто… не слишком прилежно учился быть собой.

Я вспоминаю своих друзей, которые были со мной рядом, когда нам было чуть за двадцать. Все они готовились надеть на себя какой-нибудь образ: модный европейский имидж; Озлобленная Зловредная Тварь; личина простачка. После нескольких лет упорных тренировок они добились своего, как-то вдруг стали этими персонажами. А я? Кем стал я? Честно говоря, я не припомню, чтобы я хотя бы попытался нацепить на себя какую-нибудь маску.

После того как Карен ушла от нас, я уверовал, что приношу людям несчастье. Я почернел изнутри. Зато в моей жизни появилась завязка сюжета. Я перестал быть таким, как все; впрочем, это чувство было еще слишком шатким и неустойчивым, будто переходишь речку в мокрой обуви по скользким камням; а вода при этом бежит все стремительнее…

В выпускном альбоме нашей школы 1980 года отдельная страница была посвящена Карен. Сфотографироваться для альбома она успела примерно за месяц до того, как впала в кому, на фоне каких-то деревьев в тумане. Под портретом шли строчки обращения:

В память о…