Он выскользнул из гостиницы около полуночи, на пике возбуждения. Поехал кружить без цели, в ожидании. Днем он между делом наметил себе несколько перспективных мест, чтобы заранее быть уверенным: все пойдет согласно плану, без помех. Он два месяца готовился, два месяца обхаживал свою «бабочку». Ожидание – необходимый аванс всякого наслаждения. Его можно посмаковать. Он выверил детали, потому что именно на них засыпаются другие. Но он в эту ловушку не угодит. Никогда в жизни. Даже теперь, когда после обнаружения кладбища рук ему понадобились дополнительные меры предосторожности. В городе полно полиции, и все вроде бы начеку. Но он умеет быть невидимкой. Ему бояться нечего. Надо только расслабиться. Скоро он увидит бабочку на бульваре, на месте, условленном вчера. Он вечно опасался, как бы бабочка не передумала, как бы с ее стороны что-то пошло не так. Это было бы печально, и от подобной ноющей печали ему не отделаться много дней. А что еще хуже – тогда уже не спрячешься. Но он твердил себе, что и на сей раз все выйдет как надо.

Бабочка прилетит.

Он проворно посадит ее в машину, обволакивая привычными комплиментами, которые не только льстят, но и рассеивают сомнения и страхи. Он привезет ее на место, которое выбрал для них сегодня днем, – в глубине улочки, откуда открывался вид на озеро.

У всех бабочек пронзительный запах. Они пахнут жвачкой и кроссовками. И пóтом. Он это любит. Этот запах впитался в обивку его машины.

Даже сейчас он бьет в ноздри, смешанный с запахом мочи. Слезы хлынули снова. Сколько всего случилось с того мгновения! До чего же резок был переход от счастливого возбуждения к тому, что стряслось потом.

Он оглянулся.

Надо заправиться.

Но он тут же забыл об этом, втянув в себя растленный дух и погрузившись в воспоминания о том, что случилось после…

Он сидел в машине в ожидании бабочки. Тусклая луна то и дело проглядывала сквозь тучи. Пытаясь обмануть тревогу, мысленно повторял свой план. Вначале они поговорят. Правда, он будет в основном слушать, так как знает, что бабочкам совершенно необходимо то, чего им больше негде найти: внимание. Ему хорошо удавалась роль слушателя маленькой жертвы, потому что, открывая ему сердце, она слабеет по собственной воле, перестает держать оборону и позволяет ему беспрепятственно проникнуть в глубины, в самую сокровенную частичку души.

Если он и говорил, то всегда что-то уместное. Всякий раз. Именно так он становился их учителем. Так приятно просветить кого-то насчет своих желаний. Объяснить то, что требуется, показать, как это делается. Пожалуй, это самое важное. Стать для них школой, мастерской. Снабдить их руководством в области наслаждений.

Но как раз когда он готовился к этому магическому уроку, который был призван распахнуть перед ним все самые интимные врата, ему случилось бросить рассеянный взгляд в зеркало заднего вида.

Тут-то он все и увидел.

Нечто еще более зыбкое, чем тень. Нечто, быть может, даже невидимое глазу, поскольку оно выплыло из твоего воображения. И он сразу же подумал о мираже, об иллюзии.

Пока в окно не стукнули кулаком.

Пока с треском не открылась дверца и в щель не просунулась рука, схватившая его за горло и стиснувшая так, что не осталось ни малейшего шанса для сопротивления. Струя ледяного воздуха ворвалась внутрь, и он, помнится, еще подумал: «Забыл про блокировку». Блокировка! Хотя, конечно, она бы все равно его не спасла.

Человек недюжинной силы одной рукой без труда выволок его из машины. Лицо его было скрыто под черной маской. Болтаясь в воздухе, он подумал о бабочке: драгоценная жертва, которую он завлек с таким трудом, теперь ускользнет.

Теперь не она, а он сам жертва.

Человек в маске чуть ослабил хватку и опустил его на землю. Потом вроде бы вообще утратил к нему интерес и пошел к своей машине. «Так, пошел за оружием, сейчас он меня прикончит!» Повинуясь отчаянному инстинкту самосохранения, он пополз по влажной и мерзлой земле, хотя понимал: человек в маске достанет его в несколько шагов и положит конец тому, что так удачно начиналось.

«Сколько бесполезных телодвижений совершают люди, пытаясь обмануть смерть, – думал он, сидя в запертой машине. – Одни под дулом пистолета протягивают руку, с тем чтобы пуля пробила им ладонь. Другие, спасаясь от огня, выбрасываются из окна…. Все хотят избежать неизбежного – смех, да и только!»

Он и не думал вступать в ряды этих глупцов. Он всегда был уверен, что сумеет достойно встретить смерть. По крайней мере, до той ночи, когда пополз, как червяк, наивно моля неизвестно кого о спасении. Еле-еле двигаясь, он отполз на метр-другой.

И потерял сознание.

Две звонкие оплеухи привели его в чувство. Человек в маске вернулся. Возвышаясь над ним, он вперил в него мутный взгляд. Оружия у него не было. Кивком он указал на машину и произнес:

– Александр, поезжай и не останавливайся.

Человеку в маске было известно его имя.

Поначалу это показалось логичным. Но по зрелом размышлении именно это повергло его в подлинный ужас.

Его отпускают. Он не сразу поверил в это. Поднялся с земли, шатаясь, добрел до машины, заторопился, боясь, как бы тот не передумал. Неуклюже сел за руль, хотя в глазах все еще стоял туман и руки дрожали так, что долго не получалось завести мотор. Когда наконец мотор завелся, началась его долгая ночь на дороге. Прочь оттуда как можно дальше.

Надо заправиться, подумал он, возвращаясь на землю.

Бак почти пуст. Он поискал указатель заправки и спросил себя, входит ли она в милости, полученные нынче ночью.

Не останавливаться.

До часу ночи два вопроса целиком занимали его мысли. Почему человек в маске отпустил его? И что произошло, пока он был без сознания?

Ответ явился, когда ум его обрел кое-какую ясность и послышался шум.

Трение о кузов и металлический ритмичный стук – тум-тум-тум, – глухой, непрерывный. «Так, он что-то сотворил с машиной: вот-вот колесо соскочит с оси, я потеряю управление и врежусь в ограду!» Но ничего этого не случилось, поскольку шум был не механический. Но он понял это позже… Понял, но не желал себе в этом признаться.

Перед глазами мелькнул указатель: до ближайшей заправки восемь километров. Может, и дотянет, но там надо будет действовать быстро.

При этой мысли он в который раз обернулся назад.

Однако внимание его было приковано не к автостраде, которая убегала за спиной, и не к машинам, что шли за ним.

Нет, его взгляд остановился ближе, гораздо ближе.

То, что гналось за ним, находилось не на дороге, а совсем близко. Это и был источник шума. От которого не убежишь.

Он был в его багажнике.

Как раз на него он и оглядывался так настойчиво, хотя и старался не думать о том, что там может быть. Но когда Александр Берман снова поглядел вперед, было слишком поздно. Полицейский на обочине делал ему знак остановиться.

Мила сошла с поезда. Из-за бессонной ночи лицо и глаза опухли. Она медленно шагала по перрону. Здание вокзала состояло из великолепного главного корпуса (постройка девятнадцатого века) и громадного торгового центра. Везде было очень чисто. Но спустя несколько минут Мила уже обнаружила все темные углы, то есть места, где она стала бы искать пропавших детей, где жизнь продается и покупается, гнездится или прячется.

Но она здесь не за этим.

Скоро ее отсюда увезут. В привокзальном отделении полиции ее ждали двое коллег. Изжелта-бледная коренастая женщина лет сорока, коротко стриженная, широкобедрая (бог весть как втиснулась в эти джинсы!). И мужчина лет тридцати восьми, очень высокий и плотный. Миле пришли на память деревенские парни из ее родных краев. По меньшей мере двое таких ходили у нее в женихах; она до сих пор помнит их неуклюжие ухаживания.

Мужчина улыбнулся ей, а женщина лишь смерила взглядом, приподняв бровь. Мила подошла к ним, собираясь представиться. Сара Роза назвала только имя и чин. Мужчина протянул ей ручищу и отчеканил: