Эти воспоминания Вито хотелось навсегда прогнать. Четырнадцать лет назад, когда Вито избрал для себя этот путь, убив дона Фануччи, еще одного жирного борова, который пытался заправлять своим маленьким уголком Нью-Йорка так, словно это была сицилийская деревушка, его друзья решили, что он не знает страха и безжалостен к своим врагам. И Вито не стал их в этом разубеждать. Наверное, в каком-то смысле это соответствовало действительности. Однако на самом деле ему захотелось убить Фануччи, как только он впервые его увидел, и он нашел в себе решимость сделать это, когда понял, какую выгоду это ему принесет. Он не испытал ни одного мгновения страха. Вито подкараулил Фануччи в темном подъезде его дома; звуки улицы, музыка и шум фейерверка в честь праздника святого Дженнаро заглушались толстыми кирпичными стенами здания. Чтобы скрыть звук выстрела, Вито обмотал дуло револьвера полотенцем, и полотенце вспыхнуло, когда он выпустил первую пулю в сердце Фануччи. Когда тот распахнул пиджак, словно в поисках надоедливой пули, Вито выстрелил еще раз, на этот раз в лицо, и пуля вошла чисто, оставив только маленькую круглую дырочку под скулой. Только после этого Фануччи наконец повалился на пол, и Вито, сорвав тлеющее полотенце с револьвера, засунул дуло Фануччи в рот и всадил последнюю пулю ему в мозг. При виде Фануччи, безжизненной кучей застывшего у дверей собственной квартиры, Вито ощутил только удовлетворение. Хотя логика рассудка не понимала, каким образом убийство Фануччи может отомстить за смерть его родных, логика сердца все поняла.

И это явилось началом. Следующим человеком, которого убил Вито, стал сам дон Чиччо. Вито вернулся на Сицилию, в свою родную деревушку Корлеоне, и выпотрошил ублюдка, как свинью.

И вот сейчас Вито сидел в кабинете своих просторных апартаментов, сам дон, и разглядывал чертежи своего собственного земельного участка. Внизу опять ссорились Фредо и Майкл. Сняв пиджак, Вито повесил его на спинку кресла. Когда ребята перестали кричать, он снова занялся чертежами. Затем Кармелла прикрикнула на детей, и те опять принялись вопить, каждый доказывая собственную правоту. Не успел Вито спуститься и до половины лестницы, как крики прекратились. Когда он вошел на кухню, Майкл и Фредо сидели за столом. Майкл читал учебник, Фредо ничего не делал – сидел, сложа руки перед собой. Под встревоженным взглядом Кармеллы Вито схватил сыновей за уши и потащил их в гостиную. Он присел на край плюшевого кресла у окна, продолжая крепко держать обоих за ухо.

Фредо принялся вопить «Папа! Папа!», как только отец схватил его за ухо, в то время как Майкл, как обычно, хранил молчание.

– Папа! – запричитал Фредо. – Майкл стащил у меня из кармана пятицентовик! – У него на глазах уже наворачивались слезы.

Вито посмотрел на Майкла. Младший сын напоминал ему его самого в детстве. Похоже, больше всего Майклу нравилось играть одному, и он говорил очень мало.

Встретившись взглядом с отцом, тот молча покачал головой.

Отвесив Фредо подзатыльник, Вито взял его за подбородок.

– Ну, монета была у меня в кармане! – в ярости завопил Фредо. – А теперь ее нет.

– Поэтому ты обвиняешь своего брата в воровстве?

– Ну, – сказал Фредо, – пятицентовик ведь пропал, папа, правда?

Вито крепче стиснул сыну подбородок.

– Я снова тебя спрашиваю, – сказал он, – ты обвиняешь своего брата в воровстве? – Вместо ответа Фредо лишь молча отвел взгляд, и Вито отпустил его со словами: – Извинись перед Майклом.

– Прости меня, – натянуто промолвил Фредо.

Позади открылась входная дверь, и в прихожую вошел Сонни. Он был в комбинезоне, в котором работал в гараже; лоб и подбородок были измазаны машинным маслом. Кармелла, стоявшая в дверях кухни, бросила многозначительный взгляд на мужа.

Вито приказал младшим сыновьям подняться к себе наверх и до ужина не спускаться вниз; для Фредо это было наказание, в то время как Майкл все равно закрылся бы у себя в комнате и читал бы или занимался чем-либо еще. Когда Сонни вошел в гостиную, Вито сказал:

– И ты снова тащился через весь Бронкс, только чтобы принять ванну?

– Раз уж я здесь, я не буду иметь ничего против маминой стряпни, – сказал Сонни. – К тому же, пап, если я хочу мыться у себя, мне приходится делать это на кухне.

Пройдя в комнату, Кармелла сняла фартук.

– Ты только посмотри на себя, – сказала она сыну. – Ты весь в машинном масле!

– Такое бывает, когда работаешь в автомастерской, ма. – Подойдя к матери, Сонни стиснул ее в объятиях. – Я сейчас приведу себя в порядок, – добавил он, повернувшись к Вито.

– Ты останешься на ужин? – спросила Кармелла.

– Конечно, ма, – ответил Сонни. – Что ты готовишь? – спросил он уже с лестницы, направляясь к себе в комнату.

– Телятина с овощами по-пармски, – ответила Кармелла.

– Ты хочешь проверить меню? – сказал Вито. – Посмотреть, все ли тебе нравится?

– Мне нравится все, что готовит мама, – обернувшись, ответил Сонни. – Верно, ма? – Не дожидаясь ответа, он поспешил наверх.

– Я с ним поговорю, – тихо сказал Вито, поднимаясь из кресла.

Достав из кармана жилета часы, он увидел, что времени без нескольких минут шесть. По пути к лестнице Вито включил радио и медленно покрутил ручку настройки. Отыскав выпуск новостей, послушал немного, затем продолжил поиски, надеясь найти итальянскую оперу. Новости были посвящены предстоящим выборам и независимым кандидатам – в частности, кандидату на должность мэра, большой шишке, выходцу из Неаполя, pezzonovante, который представлял себя как сторонника реформ. Когда Вито дошел до рекламы зубной пасты «Пепсодент» и последовавшего за ней спектакля «Эймос и Энди»[20], он задержался настолько, чтобы понять, что Эймос опять втянул приятеля в какую-то историю, после чего выключил радио и поднялся к Сонни в комнату. Он постучал, и Сонни приоткрыл дверь, выглянул в коридор, после чего открыл дверь до конца и воскликнул: «Пап!», судя по всему, удивленный тем, что отец стучит к нему в комнату. Он был с голым торсом, через плечо висело полотенце.

– Ну? – спросил Вито. – Я могу войти?

– Конечно, – поспешно сказал Сонни. – Что я натворил? – Полностью распахнув дверь, он отступил в сторону, пропуская отца в комнату.

Его комната была маленькая и простая: односпальная кровать у стены с распятием над деревянной спинкой, буфет, на полке пустая вазочка из граненого стекла для конфет на ножках; на двух окнах простые муслиновые занавески. Присев на кровать, Вито знаком предложил сыну закрыть дверь.

– Надень рубашку, – сказал он. – Я хочу с тобой поговорить.

– В чем дело, папа? – Достав из верхнего ящика буфета смятую рубашку, Сонни натянул ее на себя. – Что-нибудь случилось? – спросил он, застегиваясь.

Вито похлопал по кровати рядом с собой.

– Присаживайся, – сказал он. – Мать тревожится насчет тебя.

– Она тревожится из-за денег, – сказал Сонни, наконец понимая, в чем дело.

– Совершенно верно, – подтвердил Вито. – Она тревожится из-за денег. Ты не заметил пропажи пятидесяти долларов? Ты оставляешь пятидесятидолларовую купюру в кармане штанов и даже не спрашиваешь мать о ней?

– Мама отдала деньги Тому, папа. – Сонни подсел на кровать к отцу. – Том мне все рассказал. Если бы я решил, что потерял полтинник, то спрашивал бы по всему городу. Но поскольку я знаю, где деньги, зачем спрашивать?

– Сонни, откуда у тебя пятидесятидолларовая бумажка? – спросил Вито. – Это больше, чем ты зарабатываешь за две недели.

– Пап, а на что мне тратить деньги? Ем я в основном здесь. А квартира обходится мне совсем дешево.

Сложив руки на коленях, Вито молча ждал.

– Господи, – снова заговорил Сонни и, вскочив с кровати, повернулся к отцу спиной, затем опять развернулся лицом. – Ну хорошо, – сказал он. – В субботу вечером я играл в «Гринпойнте» в покер с поляками. – Защищаясь, Сонни повысил голос. – Это была дружеская игра, пап! Обычно я проиграю пару долларов, выиграю пару… Но тут я выиграл по-крупному. – Сонни хлопнул руками. – Пап, это всего лишь покер в субботу вечером!