Литмир - Электронная Библиотека
* * *

Османская империя была исламским государством, хотя многие ее подданные не были мусульманами и никаких попыток обратить их в ислам не предпринималось. Она контролировала торговые пути между Востоком и Западом, но сама не слишком интересовалась торговлей. Все считали ее империей турок, а между тем большинство ее сановников и военачальников, равно как и солдаты лучших частей ее армии, были балканскими славянами. Церемониал был византийским, титулы – персидскими, письменность – арабской, а богатство обеспечивал Египет. Современники не считали османов строителями, хотя один суровый великий визирь и прославился тем, что построил больше церквей, чем Юстиниан. У османов не было никаких рецептов улучшения сельского хозяйства, но при этом на завоеванных ими европейских землях сельскохозяйственное производство резко возрастало. Они в большинстве своем не были религиозными фанатиками, придерживались умеренной ханифитской школы суннитского ислама. Султаны читали жизнеописания Александра Македонского, но не особенно интересовались прошлым[1]. Однако Мехмед Завоеватель был примером для молодого Ивана Грозного, а венецианцы, которых всегда интересовало, как устроена жизнь в разных землях, восхищались разработанной Мехмедом системой государственного управления, находя ее идеально стройной и сбалансированной.

Империя намного пережила эпоху своего великолепия. К тому времени как Наполеон высадился в Египте, мир считал ее такой же слабой, как Испания, такой же обветшавшей под мишурой древней пышности, как Венеция. Талантами империя не скудела, но им не удавалось найти столь же блестящее применение, как в былые времена. Ее лучшими моряками были греки, самыми успешными коммерсантами – армяне. Ее солдаты, прославленные повсюду своей храбростью, находились под никудышным командованием. Государственные деятели работали в невыносимой атмосфере постоянной подозрительности. И все же империя дожила до ХХ века, хотя у нее не было ни белых скал Дувра, которые защищали бы ее, как Англию, ни общего языка, который мог бы сплотить ее, как Францию. В отличие от Испании Османская империя никогда не была предана иллюзиям религиозной чистоты, она не открыла ни американского золота, ни выгод атлантической торговли, ни паровой машины. В последние годы ее существования османы предпочитали переговоры принятию решений, традиции – новшествам и бесстрастное понимание устройства мира – всему тому, что было живого и прогрессивного на Западе.

Никогда, по всей видимости, процесс падения могущественной державы не освещался так подробно его свидетелями. Крымская кампания 1856 года, в которой Турция в союзе с Британией и Францией противостояла России, была первой в истории войной, на которую европейские газеты отправили своих корреспондентов. Царь Николай назвал Османскую империю «больным человеком Европы». Англичане Викторианской эпохи говорили о ней, используя безличный термин «восточный вопрос», и ответ на этот вопрос, само собой, призван был дать мускулистый джентльмен-христианин. Для многих европейцев, что вполне естественно, былая причина страха превратилась в предмет любопытства и даже восхищения, ибо кто же мог отрицать красоту застывшего в прошлом общества? Художники обнаружили, что их зарисовки из жизни Леванта пользуются большим спросом. В XIX веке империя предприняла отважную попытку перестроить свою жизнь по западным образцам, чтобы, как многие верили, воспользоваться наконец могуществом западной магии; однако это усилие ее и доконало – слишком слабым к тому времени стало ее сердце.

* * *

В конце представления Карагёза кладут в гроб и хоронят, но, когда свет за экраном-простыней уже готов погаснуть, он сталкивает крышку, выпрыгивает из гроба и усаживается на него, покатываясь со смеху. Армянин-кукловод тушит лампу. Музыканты, сыграв громоподобное крещендо, убирают свои инструменты. Юноши-черкесы, еще недавно разносившие закуски, теперь обходят посетителей, собирая монетки, а маленькие внучки пашей, хихикавшие во время непристойных диалогов, пробираются к выходу.

Старый степенный кукловод, чьими руками творилось удивительное представление, известное под названием «История Османской империи», убирает кукол и уходит, оставив только экран – холмы и равнины Балканского полуострова, плоскогорья и берега Анатолии, священные города Мекку и Медину, пески Египта, степи Венгрии и серые, серые воды Босфора, что бьются о сваи Галатского моста.

Часть I

Изгибы и арабески

Величие и крах Османской империи. Властители бескрайних горизонтов - _04.png

1

Истоки

Величие и крах Османской империи. Властители бескрайних горизонтов - _05.png

Великая евразийская степь, покрытая травами и низкорослым кустарником, простирается от границ Китая до берегов Черного моря. На севере ее сменяют хвойные леса и вечная мерзлота, на юге она окаймлена преимущественно пустынями. Со степной травой тяжело справиться землепашцу, да и погода здесь слишком изменчива для того, чтобы заниматься земледелием. Крупных рек практически нет, а в последние полвека, после того как советская власть взялась распахивать степи тракторами, стали пересыхать и те, что есть, так что Каспийское море – огромный, не имеющий выхода в мировой океан соленый водоем, своего рода отражение безводной степи в воде – начало отступать.

Обитатели степей кочуют, перегоняя с места на место свои стада, живут в шатрах и передвигаются на коренастых выносливых лошадях, этаких степных тюркских пони (кстати, именно здесь в третьем тысячелетии до нашей эры человек впервые приручил лошадь). Эти люди, которых в совокупности называют тюрками, разделяются на племена. За последние столетия благодаря силе и хитрости соседних государств территория их расселения ужалась; расцвет же их могущества пришелся на XI век.

В годы засухи, когда оседлые крестьяне, как правило, гибнут от голода в своих деревнях, кочевники пытаются спастись, перебравшись на другое место, так что именно климатическими изменениями, скорее всего, объясняется тот факт, что из степей на соседние земли, населенные оседлыми народами, время от времени устремляются орды воинственных кочевников.

Отголоски стихийных бедствий волнами расходились по океану трав: нередко степные народы обрушивались на земледельцев не потому, что сами страдали от голода, а потому, что были изгнаны с собственных земель другими, дальними степняками. Именно так в VIII веке тюрки были вытолкнуты на запад, где сначала, проникнув сквозь проход в горных цепях, известный под названием Трансоксания, столкнулись с густонаселенными империями персов и арабов, а затем начали продвигаться дальше – то просачиваясь сквозь границы небольшими отрядами, то устраивая массовые переселения; в попадавшихся на их пути государствах они нанимались на военную службу и порой захватывали власть.

* * *

И вот на земли, где стоят старинные крепости с колодцами, базарами, куполами, минаретами и лимонными рощами, где ученые мужи обсуждают теологические вопросы, стершиеся, как галька, от бесконечных словопрений, въезжают тюрки на лошадях под расшитыми седлами, со стременами, похожими на металлические галоши. Лошади эти, жилистые и коротконогие, так умны и пользуются такой любовью своих хозяев, что сразу и не скажешь, кто это кочует: то ли люди верхом на лошадях, то ли лошади, везущие людей. «Народ Высокой Порты, – объявил в 1775 году один османский сановник русским, – хорошо знаком с конем и седлом весьма и весьма долгое время». Бунчук – конский хвост, используемый в качестве штандарта, был у турок символом власти. Турки знали, как научить лошадь ржать по команде или зубами поднимать с земли упавшую саблю и передавать ее всаднику. Они красили конские хвосты в красный цвет, лечили раны лошадей корой каштана и признавали за ними право на достойное погребение. Конь мог стяжать настоящую славу, как, например, Каравулык, Черный Волк, чей быстрый бег спас юного Селима, будущего султана, после неудачного мятежа 1505 года. Турок на несущейся галопом лошади мог метнуть копье с такой силой, что оно пробивало лист железа. Турецкие всадники умели, обернувшись назад, стрелять из лука по движущейся мишени со скоростью три стрелы в секунду и с величайшей меткостью: даже в XIX веке, когда турецкий султан носил сюртук и говорил на вполне сносном французском, он, как рассказывают, однажды на спор попал стрелой с расстояния семьсот с лишним метров между расставленных ног скептически настроенного американского посла.

вернуться

1

Посмертная слава, разумеется, их интересовала. При Мехмеде IV (1648–1687) состоял придворный историограф по имени Абди. «Султан всегда держал его при себе, поручив составлять анналы своего правления. Однажды вечером Магомет [то есть Мехмед] спросил Абди: «О чем ты написал сегодня?» Тот неосторожно ответил, что ничего примечательного, о чем стоило бы написать, в тот день не произошло. Тогда султан схватил копье и метнул его в одного зазевавшегося придворного, сильно ранив последнего, и воскликнул: «Ну вот, теперь тебе будет о чем написать!» (Кризи).

2
{"b":"151809","o":1}