— Да! — с ожесточением ответила она. — Я устала, Виктор! Я больше не могу!

Виктор похолодел.

— Что ты собралась делать? — спросил он осторожно.

— Не знаю точно, — ответила она, опять тихим, мертвым голосом, — возможно, поживу в… — Она остановилась и потом чуть живее сказала: — А, ты об этом? Нет-нет, я не собираюсь кончать жизнь самоубийством, нет. Нужен…

Связь оборвалась, и она больше не перезванивала: видимо, закончилась телефонная карта.

Виктор прождал еще сутки. Сам себе удивлялся: обошлось без волнения, без мандража ожидания. Только холодная тяжелая неподвижность всех чувств.

Один раз за эти сутки раздался телефонный звонок, который и оживил его, и напугал. Звонила ее мать. Голос, почти не отличимый от голоса дочери, со знакомыми, милыми сердцу интонациями. Но что ей сказать? Как сохранить в тайне происходящее?

Теща с тревогой спрашивала, куда все подевались, почему не отвечает городской телефон и мобильный дочери. Виктор пробормотал, что жена уехала из Лондона на несколько дней по делу. С трудом наплел что-то про неполадки с телефонами, ссылаясь на магнитные бури и плохую работу операторов связи. Потом спасительная идея пришла ему в голову, и он перешел в наступление. Спросил о самочувствии пожилой женщины, о детях. Разговор о детях вышел подробный. Обсудили неуемную активность сына, и разыгравшийся у дочки диатез, и сбившийся напрочь у обоих режим дня… Какая-то приятельница гостила в этот момент на даче и помогала во всем…

У Виктора впервые за все время бесплодных поисков потеплело на душе, однако он ни на секунду не мог позволить себе расслабиться и забыть о главном. Пообещав теще, что Джей позвонит сама, как только связь наладится, он дал отбой.

По прошествии суток он набрал номер домашнего телефона. Вот тут сердце все-таки засбоило, но после четвертого или пятого гудка опять выровнялось в ледяном спокойствии.

Осунувшийся, почерневший, Виктор вернулся в Лондон. Он уже ничего не чувствовал и не переживал. В груди застыла ледяная глыба.

Он вышел на работу. Сотрудники с островной холодной деликатностью старательно делали вид, что ничего не замечают, и не задавали вопросов. Единственный человек, который заставил бы его выложить все — Гарри, — к счастью, уехал в командировку на Ближний Восток. Виктор чувствовал, что с ума сойдет от боли, если ему придется что-то рассказывать о случившемся.

Ее мать не звонила, и Виктор этому только радовался: он не представлял себе, что ей сказать. О детях он не беспокоился: если что-нибудь случится, она сразу даст знать. Он был уверен, что Джей сама нашла способ связаться с мамой. Что именно она сочинила, дабы не тревожить пожилую женщину, Виктор не представлял. Поэтому молился про себя, чтобы теща не объявлялась подольше, пока… пока ситуация… Он уже не думал: «Уладится», но хотя бы как-то определится.

Размеренно текли дни, недели.

В студии замечали, что Виктор меняется. Во всем его поведении появилась глухая отчужденность. Он стал холоден и сух в общении. Резок с начальством. Строгость, которую он и в прежние времена проявлял к подчиненным, теперь почти не скрадывалась мягким юмором. Тем не менее наблюдатели сходились в том, что при всех внешних изменениях поведения Виктор по-прежнему внимателен к людям и к нему всегда можно обратиться с просьбой: если проблема серьезная, он не откажет в помощи. Честно говоря, если раньше Виктор был отзывчив от того, что жизнь его была наполнена счастьем, то теперь он с тайным удовольствием брался помогать в решении чужих проблем, так как они хотя бы ненадолго отвлекали его от собственного несчастья.

Жена еще дважды давала о себе знать.

Однажды от нее пришла длинная телеграмма из Белфаста. Она писала, что забыла номер телефона, а адрес вот еще помнит. В каждой фразе он слышал полузабытый родной голос. Ледяная глыба в его груди сдвинулась и заворочалась.

Он, конечно, рванулся в Ирландию. Он носился сначала по Белфасту, а потом и по всей провинции. Его очень английская внешность, его оксфордский выговор, лондонские номера его дорогой машины отнюдь не способствовали поискам. Передач его студии здесь никто не смотрел. Он плевал на все: на косые и злые взгляды, на опасность ночных прогулок, на заборы и баррикады, перекрывающие улицы, — и шел напролом. И он напал на ее след! Но след этот стремительно растаял в морском порту. Когда Виктор удостоверился, что ниточка оборвалась невосполнимо, с ним ничего особенного не произошло. Он посидел полчаса, опустив руки и голову на руль, в ожидании парома. Усталость последних дней немного отступила, и он деловито покатил обратно в Лондон. Хуже ему не стало: хуже было некуда. Хотя…

После Белфаста Виктор почувствовал неодолимую потребность услышать голоса своих детей. Будто вынырнув ненадолго из глубокого забытья, он внезапно осознал, что длительное молчание их бабушки с каждым днем все меньше походит на счастливую случайность. Он решился позвонить в Россию. Московский номер тещи отвечал пустыми гудками. Номера ее мобильного телефона не существовало в природе: служба сотовой связи исправно сообщала, что «неправильно набран номер», и предлагала повторить попытку. Он повторял. Затем он попросил Гарри, который к тому времени уже приехал и все от него узнал, слетать в Москву и выяснить, в чем дело. Друг вернулся с серым лицом и с появившейся в волосах сединой. Долго не мог начать говорить, глядя на Виктора с сочувствием и растерянностью.

Гарри поставил на уши московскую милицию, ФСБ, посольство Великобритании. Где пользовался официальными каналами, где дружескими связями.

В Москве никогда не проживала женщина с биографическими данными тещи Виктора. В подмосковном дачном поселке не существовало дома, который принадлежал ее дочери. В посольстве не были зарегистрированы дети Виктора. Ни в этом году, ни в прошлом, ни в позапрошлом, когда они ездили вчетвером, потому что Виктор специально брал отпуск в июне, и когда он сам носил в посольство их документы.

Виктор, вопреки опасениям Гарри, не дрогнул от чудовищной новости: тяжелое наваждение стало привычным фоном его существования. Он и не удивился. Он этого ожидал: Джей исчезла, и ушли все, кто появился в его жизни благодаря ей. Они все исчезли, и теперь из цепи дурацких совпадений, из затянувшейся игры случайностей это превратилось в факт его новой жизни.

В тот же день Виктор дал объявление о продаже дома со всей обстановкой. Он назначил заведомо низкую цену, так что в течение недели покупатели нашлись, и сделка была оформлена. Новое жилье Виктор купил в фешенебельном доме современной планировки. Это была двухуровневая квартира на третьем и четвертом этажах. Никаких палисадников с садовыми калитками и скамейками, никаких витражей на окнах, вместо лестницы с широкими деревянными ступенями — сверкающий лифт. Когда Виктор входил в свою новую квартиру со спортивной сумкой через плечо, в которой лежало все его имущество, оставшееся от прежней жизни, у него, как в день исчезновения жены, болело сердце — холодной, режущей болью. Когда он захлопнул за собой дверь, сел на мягкий, стильный диван и включил новости по Би-би-си, боль прошла.

Все же он получил от жены еще одну весточку — с континента. Это снова была телеграмма, в которой она назначала место и время встречи. Место было подобрано прекрасно. Невозможно, находясь на континенте, не попасть во Францию, если этого хочешь. Невозможно во Франции не найти Париж. Ни один экскурсовод не выпустит человека из Парижа живым, если тот не побывает в Нотр-Дам. Виктор должен был оказаться перед алтарем Нотр-Дама через день. Телеграмма заканчивалась фразой: «Если и на этот раз не получится, я не стану больше мучить тебя и себя». Подписи не было вовсе. Телеграмма содержала грубые грамматические ошибки.

Телеграмма сначала пришла на старый адрес и попала к Виктору только поздно вечером. Он сразу позвонил в аэропорт: все новости были полны сообщениями о том, что автомобильный тоннель закрыт на профилактику. Виктор Смит и сам порассуждал в эфире о степени надежности этого сооружения. Оказалось, что ночью погода ожидается нелетная, и он заказал билет на утренний рейс.