— Вот, — сказала она. — Вот что я думаю о таких стервах, как ты.

Она обернулась и наткнулась прямо на Джаспера, который как раз входил на кухню. На нем был черный халат моего мужа. Он прикусил губу. И шмыгал носом. Петра влепила ему такую звонкую пощечину, что у него изо рта вылетела слюна и шлепнулась на холодильник.

— И ты тоже можешь отваливать, — сказала она. — Ты думаешь, я бы стала играть в эту дурацкую игру, если бы знала, что это в нее входит?

— Это в нее не входило, — сказал Джаспер. — Я думал, она еще в больнице. Уверяю тебя.

— Уверяют продавцы машин, Джаспер, — сказала Петра. — И агенты по недвижимости уверяют. Мужчины в моей жизни, как я понимаю, должны делать, а не уверять.

Она опять дала ему по лицу и закричала на него, и соседи сверху стали барабанить в потолок. Я хотела встать, но забыла про палку, и шлепнулась на линолеум. Я смотрела, как шпильки Петры пробегают мимо моего лица, когда она бросилась из кухни. Тогда я перекатилась на спину и лежала, глядя на лампу на потолке. Лицо Джаспера смотрело вниз на меня. Его лицо расплывалось и то и дело выходило из фокуса, как бывает на видеопленке, когда ты думал, что выключил камеру, а она работала.

— Ты как? — сказал он.

— А ты не видишь?

Он опустился на колени рядом со мной и положил руку мне на щеку. Его рука была холодная и дрожала.

— Господи, — сказал он. — Не могу поверить, что мы с тобой так обошлись.

— Ага. Ты и Усама бен Ладен.

— Нет, — сказал он, — я имел в виду, я и Петра.

— А, вот как. Ну и ладно.

Он открыл рот, чтобы что-то сказать, но потом опять закрыл, наверно, сказать было нечего.

— Слушай, ты не мог бы отнести меня на кровать?

— Боже, — сказал он. — Не знаю, правильно ли это. То есть, здесь же Петра.

— Я не говорила, не мог бы ты заняться со мной сексом, придурок. Я спрашиваю, не мог бы ты отнести меня на кровать, потому что у меня, понимаешь ли, кажется, не двигаются ноги.

— А, — сказал он. — Господи. Прости. Да.

Он поднял меня с линолеума. Видишь ли, Усама, я была не тяжелая, потому что аппетит пропадает, когда вся твоя любимая еда напоминает тебе о бомбах. Джаспер отнес меня в спальню и положил на кровать. Положил меня на сторону мужа, а у меня не хватило сил сказать, чтобы он передвинул меня на другую сторону. Так я и лежала, глядя на стакан мужа. Вся вода из него испарилась, остался только тонкий белый налет на стенках стакана. Странно, что остается после того, как высохнет все, что у тебя было. Странно, что вода никогда не была мутной.

— Джаспер. Посиди со мной. Только несколько минут.

— Не думаю, что это хорошая мысль, — сказал он.

Он очень близко придвинул ко мне лицо, я чувствовала его дыхание у себя на лице. Он открыл рот сказать что-то, но в тот момент Петра закричала из гостиной: ДЖАСПЕР, ЧТО ТЫ ТАМ ДЕЛАЕШЬ? СЕЙЧАС ЖЕ ИДИ СЮДА.

Джаспер отвел волосы с моего лица.

— Мне надо идти, — сказал он.

— Пять минут, пожалуйста.

— Я не могу, — сказал Джаспер. — Я не смогу объяснить это Петре. Ты же видела, какая она ревнивая.

— Две минуты.

Петра опять заорала из гостиной: ДЖАСПЕР, ВЫБИРАЙ, Я ИЛИ ОНА, НО ВЫБИРАЙ СЕЙЧАС ЖЕ.

Джаспер встал и пожал плечами.

— Извини, — сказал он. — Ты же понимаешь, если я останусь, будет еще хуже.

— Тебе или мне?

Джаспер долго смотрел на меня.

— Извини, — сказал он.

И потом была только его спина, уходившая в гостиную. Потом я всплакнула, потом полежала без сна, слушая, как Петра и Джаспер шепотом ругаются друг с другом. Это был жуткий звук, злой и тихий, как будто два насекомых дерутся в банке. По мне, у любви звук совсем другой, Усама, но, с другой стороны, откуда нам с тобой знать, ведь мы же почти оглохли от бомб.

Потом я больше не слышала, как Петра и Джаспер ругаются. От таблеток и выпивки я ненадолго заснула, но среди ночи проснулась. Меня разбудил шум. Я встала, подошла к окну и взялась за раму, чтобы успокоиться. Я посмотрела на вертолеты, кружившие над улицей и светившие лучом во все стороны. Было похоже на бесплатную полицейскую дискотеку и примерно так же весело. То есть я не уверена, что тебе когда-нибудь приходилось бывать на полицейской дискотеке, Усама, но мне-то приходилось, так что можешь мне поверить. Диджеи сами полицейские, и если ты думаешь, что они не ставят и не проигрывают главную тему из «Билла» [24]до конца, то ты ошибаешься.

Мне даже страшно было подумать о том, чтобы лежать и ждать, когда голос моего сына начнет снова лепетать у меня в голове, так что, когда мне осточертело смотреть на вертолеты, я на цыпочках прошла в гостиную. Я пробиралась по стеночке, чтобы не упасть. Петра спала на диване, а Джаспер на полу у телевизора. Они оба накрылись своими пальто. Я опустилась на четвереньки и подползла к Петре медленно и тихо. Она свернулась на боку, чтобы уместиться на диване, и из-под пальто высовывались только ее голова и шея. Я встала на колени и посмотрела на нее, наверно, я пыталась вспомнить, на что это похоже, когда можешь вот так спать.

Лицо у Петры было мягкое, спокойное и желтое в свете уличных фонарей. Когда над домом пролетел вертолет, стекла задребезжали, и Петра насупилась во сне, и в белом луче прожектора было видно, как голубой пульсик бьется у нее на шее. Я смотрела на ее пульс и слушала, как опять в моей голове начинает звучать голос сына, сначала очень далекий, а потом все ближе и ближе, как радио, настраивающееся на станцию: м, м, мам, мам, мама, мама, МАМОЧКА! Я попыталась настроиться на другую станцию, попыталась сосредоточиться на вене, пульсировавшей у Петры на шее. Этот пульс все стучал и стучал, потому что он никогда не затихает, правда? Сердце стучит, как заевшая пластинка, и фонари на Барнет-Гроув снова включаются и выключаются, и Темза плещет приливом и отливом, и жизнь идет, можешь ты спать или нет.

Дорогой Усама, все, что я до сих пор написала, происходило весной и не прекращалось ни на одну секунду. Это было грязно и грустно, и все, кто не взорвался и не сгорел, занимались друг с другом неприличными вещами, как будто это был их последний шанс в жизни. Как в природе. Я хочу сказать, я выросла в Лондоне, Усама, но я знаю, что происходит в сельской местности. Я смотрю телевизор, как все. Весна — это время, когда все дерется, убивает и спаривается, и Лондон после того, как ты пришел в него с бомбами, ничем не отличается. Как будто мы все опять превратились в животных. Смотришь на людей в автобусе и практически видишь, как у них из-под чистой, красивой одежды пробивается шерсть. После майского теракта все стали нервные. А не только я, как раньше.

Но потом началось лето, стало жарко, и люди как-то затормозили. Если у тебя не взрывали мужа и ребенка, тогда, наверно, тебе начало казаться, что майский теракт был сто лет назад. Люди перестали думать о том, как коротка жизнь, а опять стали думать о машинах.

— Вы только гляньте, — сказал Теренс Бутчер. — Лучшим тягачом назвали какой-то паршивый «Фольксваген».

Мы были у него в кабинете, и по почте только что пришел новый номер «Караван-клуба» [25]вместе с пачкой докладных записок о подозреваемых в терроризме. Сначала он открыл журнал. Меня это слегка удивило, Усама, потому что мне казалось, что у него такая работа, на которой ты должен сначала хорошенько потрудиться для разгрома мирового джихада, а потом уж заниматься личными делами, но я в этом не разбираюсь. Теренс Бутчер встал за своим столом и поднял журнал, чтобы я могла увидеть статью.

— Очень симпатичный, сэр.

— Симпатичный? — сказал он. — В каком смысле? Да это немецкая гнусность. «Воксхол-кавалир» заткнет его за пояс по всем статьям. Мощный движок, в холмах без такого никуда. И не нужно обращаться в Дрезден каждый раз, когда понадобится запасная крышка распределителя.