Массивные двойные двери красного дерева вели в комнату с высокими потолками, уставленную книжными полками. Повсюду были расставлены библиотечные стремянки. В беломраморном камине изумительной работы горел огонь. Широкая резная каминная полка была уставлена изящными китайскими статуэтками. В углу находился большой письменный стол, за которым сидел мужчина лет пятидесяти, высокий блондин с голубыми глазами, крепкий и стройный, как его предки викинги. Лицо покрывал устойчивый загар, возможно приобретенный под горным солнцем, на лыжных курортах. При виде пленников он поднялся. В глазах его светилось неподдельное сочувствие и даже, пожалуй, добродушие.

Лили выпрямилась и расправила плечи. Не стоит недооценивать противника.

Мужчина кивнул. Элпо и Никки остались у двери.

— Добро пожаловать в Слоттсскоген, мистер Руссо и миссис Фрейзер. Это означает «лесной замок». Много лет назад самый большой парк нашего города был назван в честь этого поместья. Пожалуйста, садитесь.

— А что это за город?

— Садитесь же. Я Йен Йоргенсон. Отец просил меня встретить вас. Сейчас вы оба выглядите куда лучше, чем сразу же после приезда.

— Вы наверняка правы, — бросила Лили.

— И хорошо говорите по-английски, — добавил Саймон.

— Я окончил Принстонский университет по специальности, как вы можете догадаться, «история искусств». И разумеется, «бизнес».

— Но зачем мы здесь? — спросила Лили.

— А вот и мой отец. Никки, подкати его поближе, чтобы он смог увидеть миссис Фрейзер.

Лили судорожно вцепилась в стул, как только Никки подтолкнул к ней инвалидное кресло. В кресле сидел невероятно дряхлый старик, почти лысый, если не считать нескольких прядей белых волос, стоявших дыбом. Он выглядел почти умирающим, но стоило ему поднять голову, как она увидела блестящие голубые глаза, в которых светились незаурядный ум и мертвенный холод. Похоже, возраст на его мозги не повлиял.

— Ближе, — приказал старик.

Никки немедленно повиновался. Старик оказался нос к носу с Лили, протянул руку и коснулся ее лица. Лили попыталась отпрянуть, но вовремя опомнилась.

— Я Олаф Йоргенсон, а ты Лили. Я хорошо говорю по-английски, потому что тоже учился в Принстоне. А, тебе принесли белое платье, как я и велел. Прелестно! Само совершенство.

Он провел кончиками пальцев по ее руке, от плеча до запястья.

— Я хочу, чтобы тебя нарисовали в этом белом платье. Очень рад, что эти американские болваны не сумели убить тебя и мистера Руссо.

— А мы как рады! — призналась Лили. — Но почему они так стремились покончить с нами, мистер Йоргенсон?

— Видишь ли, сначала я решил предоставить Фрейзерам разобраться с тобой. Но они даже на это не способны, за что я им крайне благодарен. Я и не знал, что ты так на нее похожа, но, когда Йен показал мне твое фото, я наказал Фрейзерам держаться от тебя подальше. Поэтому и послал Элпо и Кики в Калифорнию, чтобы привезли тебя. Они тоже сначала сплоховали, но все это не важно, потому что ты, дорогая, здесь и у меня.

— Но у меня ничем не примечательная внешность, — удивилась Лили. — Я — это всего лишь я.

Но она тут же поняла, что, должно быть, похожа на ту, что была ему когда-то дорога. Поэтому и ждала, затаив дыхание, терпеливо вынося его прикосновения, хотя заметила под его ногтями нездоровую синеву.

— Ты копия Сары Джеймсон в ту пору, когда я впервые встретил ее в Париже, много лет назад, еще до войны. Тогда богемной молодежи жилось свободно и колония художников процветала. Да, мы бесили глупых французских буржуа своими бесконечными возмутительными выходками и постоянными дебошами. Вспомнить хотя бы часы, проведенные с Гертрудой Стайн. Ах, что за остроумие, что за ум! Острее, чем любимый нож Никки! Какие благородные и совершенно неосуществимые идеи! А мудрый и безжалостный Пикассо! Он рисовал ее. Поклонялся ей. И Матисс, тихий и спокойный, пока не выпьет абсента. Тут он начинал петь абсолютно непристойные песни и брался за кисть. Помню, как соседи за стенами проклинали его.

Я был свидетелем, как Хемингуэй заключал пари с Браком и Шервудом на попадание в плевательницу с пяти шагов. А твоя бабушка потихоньку подвигала плевательницу ближе. Сколько смеха и блеска! Самое бесшабашное, самое веселое время во всей истории столетия. Подумать только, все таланты планеты собрались в одном городе! Словно зоопарк, где представлены только самые красивые, самые дикие и самые опасные виды. Они подарили миру поразительные шедевры.

— Я не знала, что вы тоже были писателем или художником, — заметил Саймон.

— К сожалению, ни тем ни другим, но я действительно пытался рисовать, учился у великих мастеров и перевел немало холста. Сколько моих молодых друзей стремились рисовать и пробовали свои силы в писательском ремесле… Мы съехались в Париж, чтобы благоговеть перед великими, втайне надеясь, что их видение, их громадный талант каким-то образом отразятся на нас. Кое-кто из моих друзей действительно прославился, остальные вернулись домой делать мебель или продавать марки на почте. Но Сара Джеймсон… ей не было равных. Стайн переписывалась с ней до самой смерти.

— Значит, вы хорошо знали мою бабушку, мистер Йоргенсон?

В тихом голосе старика звучала тоска по давно ушедшим теням, потускневшим воспоминаниям, до сих пор населявшим его сердце.

— Сара была чуть старше меня, но так прекрасна, так ослепительно талантлива, так неудержима, жарка и свирепа, словно сирокко, дующий из ливийской пустыни. Обожала водку и опиум, самые чистые, какие только можно было достать. Так вот, когда я впервые увидел ее, она лежала обнаженная, а другой молодой художник, ее любовник, разрисовывал ее нагое тело эякулирующими фаллосами. Она была всем, что меня влекло в женщине, и я безумно влюбился в нее. Но она встретила мужчину, проклятого американца, который просто приехал в Париж по делам. Он был бизнесменом, совершенно нелепым в своем сером фланелевом костюме, но она хотела его больше, чем меня. Она бросила меня и уехала с ним в Америку.

— Это был мой дед, Эмерсон Эллиот. Она вышла за него в середине тридцатых, в Нью-Йорке.

— Говорю же, она бросила меня. И я больше никогда ее не видел. В пятидесятых я начал собирать ее работы. Сначала никто не знал о том, что она завещала картины своим внукам, по восьми каждому. Жаль, но мы смогли получить только четыре твоих картины, прежде чем Фрейзеры поняли, что ты собираешься уйти от их сына, несмотря на таблетки, которые они тебе скармливали. Они знали, что ты заберешь картины с собой, поэтому и решили убить тебя, поскольку в случае твоей смерти наследство получал муж.

— Но я не умерла.

— Нет, хотя они очень старались.

— Хотите сказать, что мой муж ничего не знал?

— Нет. Теннисон Фрейзер был пешкой в их игре. Он не оправдал великих надежд своих родителей, но все же ему удалось на тебе жениться. Возможно, он даже влюбился в тебя, по крайней мере ровно настолько, чтобы жениться.

А она была так уверена, что Теннисон участвовал в заговоре!

— Но почему вы попросту не предложили мне денег? — не выдержала Лили.

— Я знал, что ты мне откажешь, как, впрочем, и твои родственники. Ты была самой уязвимой, особенно после развода с Джеком Крейном, поэтому я выбрал тебя.

— Но это безумие. Вы изобрели этот головокружительный план только для того, чтобы украсть у меня бабушкины картины?

— Ее работы принадлежат мне, ибо я единственный, кто может по достоинству их оценить, разгадать авторский замысел, проникнуться ее духовными стремлениями, потому что ее душа была для меня открытой книгой. Только со мной она говорила о своей работе, о том, сколько значит для нее каждое произведение, что она думала, когда рисовала ту или иную картину. Я приносил ей опиум, и мы часами говорили. Я никогда не уставал наблюдать ее за работой или слушать ее голос. Она — единственная, которую я хотел. Единственная.

Он замолчал. И она увидела в незрячих глазах мучительную боль. В чем причина? В болезни? Или в потере любимой женщины?